– Я привез тебе ворожею, княгиня, – доложил Рюар, почтительно приглушая голос в гулких покоях.
Ольга ошпарила его взглядом, что сыромятной плеткой, но Рюар смотрел спокойно, его темные, странные для урманина глаза не бегали, не прятались.
– Так, – согласилась Ольга. – Что за ворожейку ты привез? Я не знаю ее.
Внезапная догадка поразила княгиню и, внимательно следя за неторопливым стражником, который слыл у дружинников тугодумом, перебила сама себя.
– Или ее прислал для меня муж?
Рюар помолчал, собираясь с мыслями, подергал серьгу в ухе, сообразил что-то и отвечал:
– Нет! Не присылал. Но ты не волнуйся, князь Игорь о тебе думает. Он даже справился, куда ты отправляешь меня, не нужно ли чем пособить, – и замолчал надолго.
Рюар не мастер болтать, был бы на его месте кривич Глинка, тот бы вывернулся, сумел, не говоря открыто, пояснить княгине, что Игорь с недавних пор доглядывает за ее дружинниками, вызнает, куда едут, с каким поручением. А это нехорошо, это явное недоверие. Но на то они и Ольгины воины, чтоб интерес хозяйки соблюсти, даже князю, ее мужу, не выдать лишнего. Вот, кстати, потому Глинке и не поручили ехать в город – разговорчив слишком, во все стороны. А прямо говорить о том странном недоверии князь-Игоря ни к чему, обидеть можно княгиню ненароком.
Ольга знала, что торопить Рюара бесполезно. Думай, княгиня, думай, не ошибись! Неужели муж решил проследить даже за ее ворожейкой? Как может навредить простая гадалка Либуша? А если Игорь хочет окружить жену своими людьми и эта незнакомая ворожея, привезенная Рюаром, должна допытаться, о чем думает княгиня? Или князь решил, что Либуша знает что-то неподобающее? Или… Ведь, кроме Либуши и гонцов, у нее нет связи с внешним миром. Нянька стара стала, глуповата. Гонцы на счету да на виду. А девушкам и челяди Ольга не доверяет, она вообще не доверяет рабам. Несколько раз сняв и надев кольцо, другое, не то, что упало, не добежав до дверей, она равнодушно поинтересовалась:
– Что же ты отвечал князю?
– Как есть, – заверил стражник. – Отвечал: ты послала меня за ворожеей. Все видели, я привез.
– Для чего же эту? – настаивала Ольга.
– Князь Игорь мог бы рассердиться, если бы я не выполнил твою просьбу. Нет одной, привез другую. Если одна ушла неизвестно куда. Даже рабы ее не знают – куда. Знали бы, сказали бы мне, – дружинник усмехнулся, темные глаза его сверкнули довольно и мрачно. – Если, говорят, ее уже ночью не видели. Я сказал князю – тебе все равно, какая ворожея, если гадать задумала. Князь смеялся, говорил, ты, верно, разгневаешься. Что я не ту везу.
Рюар даже плечи опустил, так устал от длинной речи.
– Ты прав, – Ольга повернулась к няньке и приказала той принести мешочек с дирхемами. – Мне все равно. Я хочу гадать о своих женских делах.
Напрасно верный страж опасался, что не будет понят Ольгою. Князь Игорь давно уж косо посматривал на любимую женой ворожею, но не высказывал недовольства вслух. Воины же Ольгины приметливы, особенно если затронуты интересы их госпожи. Их княгиня – настоящая госпожа, не Игорь. То, что несведущему может показаться женским капризом, исполнено значения у княгини. Ольга отважна, умна, хитра, как лисица, и яростна, как соболь на охоте. Но воинов при ней мало, вся дружина в Плескове. Сейчас Рюар докладывал, как пытался уверить князя, что у госпожи нет дела именно к Либуше – просто так, на всякий случай пытался, если дело все-таки есть… Но Игорь ему не поверил. Игорь смеялся. Бедный воин мог поклясться, что легче переправлять через речные пороги груженую ладью, чем вести такие разговоры.
Княгиня гадала с новой ворожеей на день родов и заплатила той щедрую плату куньими шкурками. Но Рюару она заплатила светлыми звонкими монетами. И он удивился, Рюар, хотя обрадовался, конечно.
Позже княгиня послала за вчерашним кощунником Соловьем, порадовавшим собравшихся на пиру волшебной сказкой. Сказали ей, нет нигде кощунника. Ольга наконец дала волю гневу, рукам и голосу. Обленились люди: как так нет нигде Соловья, если его раб, вон он, сидит во дворе, чинит сбрую. Куда он без рабов уедет. Но не было ни кощунника, ни его молодой смазливой жены, уехали, может, ночью, может, утром. Зачем – не сказали, верно, жертвовать своим богам, мало ли лесных маленьких святилищ вокруг Ладоги. Вернутся, куда денутся, добро-то их в кремле осталось. И Ольга пошла в полюбившийся чулан, завернувшись в покрывало: ее знобило, несмотря на жаркий июльский день.
Князь Игорь глядел перед собой на складной дубовый алтарь, на блестящий круг жертвенного столика, выточенного из плотного камня диабаза, тускло-черного на вид, но состоящего равно из черных и прозрачных белых зерен; только черное всегда заметнее, потому и стол кажется черным. Князь думал медленно, проговаривая про себя каждое слово, для надежности.
Сейчас подниму легкий острый нож, рассеку этого петуха, и гадание подтвердит: удача на моей стороне. Слишком долго я ждал, приваживал удачу, как благосклонность ветреной чужой богини. Власть – моя. От рождения. Мои походы, моя добыча, мои племена. А пользуется всем князь Олег. Много ума и сноровки не надо, чтобы с такой воинской силой, моей по праву наследства, примучить новые племена, Византию, наконец; заставить их приносить дань, как приносит задушенного зайца послушный хорт. Куда там Олегу старыми слабыми руками удержать новые земли! Но Олег – хитрец, и сейчас вот, вместо того чтобы идти на Персию, отправил послов крепить мир с Византией. Кинул мне Ладогу, как обглоданную кость, сам сидит в теплом белом Киеве, вишневый цвет вдыхает. Скоро покажу свою силу, удивится князь Олег – проглядел, недооценил, а уж поздно будет.
Умрет Олег, и вернутся мне города, племена, вся дружина. Уж у меня-то будет порядок. Все будет по-другому. Никаких договоров, ни с кем, только походы и добыча – вот путь князя. Персия ляжет под меня, Византия ляжет, как прикажу. О, они еще не знают Игоря-политика. Сумею договориться с врагами Олега, на врагов и обопрусь, но верить все одно только себе можно. С печенегами договорюсь, вот они удивятся, все эти надутые скудоумные Олеговы советники. Но удивятся уже там, внизу, в своем бескровном Дивном вертограде. Никого из приближенных старого князя не оставлю в живых, его волхвов заменю на своих во всех святилищах, по всей земле. С главенством Перуна над прочими богами подожду, поспешил Олег назначить главного бога. Народ будет мне за то благодарен, конечно, будет – если я не потесню его многочисленных и привычных местных богов. За благодарностью многого не заметит, благодарность не позволит требовать.
Олег баловал свою дружину, много платил; а не должен бы князь обделять себя – иначе для чего все это. Князю – первая добыча, все князю.
Как умрет Олег, Ольге легче станет, не придется разрываться меж мужем и чужим стариком. Не отец он ей, я узнавал, пусть она верит в эту сказку, женщина. Вот тогда, как умрет Олег, и доверять жене можно будет поболе, и приструнить. Вся ее любовь, что сейчас Олегу достается, ко мне обратится. А если и рассердится за смерть Олега, жене с мужем на перине легко помириться. Ольга поможет мне с чужими послами, языки знает, обычаи чужие. Но языки-то знать – много ума не надо, это лишь свойство ее женское, все женщины к болтовне да обрядам способные.
Свенельд и так мой. Что я, не догадывался, что он у меня кротом роет, Олегу доносит? Догадывался. Но Свенельд прикормлен, выделен мною из прочих, приучен за пирами сидеть, бездельничать. За несколько лет его боевой пыл охладел, я знал, чем заливать угли – вином заморским, укрывать златом-серебром да девичьими телами. Я умней молодого Свенельда, потому и не побоялся приблизить Олегова соглядатая, знал, сведу его на свою сторону. Свел. Потому что Свенельд любит богатство. А такие люди – самые надежные, они всегда с тем, кто больше платит, они опора всякой власти. Нет, не всякой – той власти, у которой казна велика. А я сумею казну увеличить. Но и Свенельду не верю, пока Олег жив. Но как умрет Олег…
Пройдет сентябрь, умрет Олег – кто вспомнит через год, как он умер? А позже? Я стану великим, потомки скажут – вещий Игорь, основатель государства, победитель, великий воин. Сяду в Киеве править и вишневый цвет вдыхать. Только разбить надо то, что Олег устроил, переменить все. Править я получше смогу. После первых главных походов устрою так, чтобы не пришлось мне ходить больше. Даже в полюдье. Не княжье дело – головой на седле ночевать, верхами по целым дням носиться. Хватит. Наскакался в детстве.
И чтобы никто не вспомнил, слова не шепнул, как унижен я был в детстве. Как несчастен. Нет этого больше. Прошло. И я сам не помню. Мне никогда не было страшно, я не прятался меж корней большого дерева с разрезными пятипалыми листами, и Олег не поднимал меня на вытянутых руках – вот ваш правитель. Никогда. Ольга поверит. Ольга доверчива, как дитя. Мои слуги – тоже дети по своему разуму. Советники – дети. И старый князь. Им не вырасти при их жизни. Их разум, воображение ограничены. Да ведь и боги, равно словенские или норманские, – дети, их разум и желания так же ограничены, как у людей, что им служат.
