Супруги городских чиновников в последние дни перед приездом императрицы были заняты исключительно своими нарядами: прошел слух, что государыня красоте женщин придает большое внимание. Все они — даже те, кто плохо переносил друг друга, — почти каждый день собирались то у одной, то у другой: примеряли платья, советовались. Что ни говори, а женщины — лицо города, какими запомнятся Екатерине Алексеевне женщины, такими и мужчины, и город. Белорусские гости — из Могилева, Шклова, Полоцка, Орши, русские — из Смоленска, Хославичей, Брянска, тоже должны запомнить. Ну и свои мужчины должны знать, какими они могут быть.
О том, что такая проблема возникнет, Андрей Егорович мог бы догадаться, а догадавшись, понять, что она приведет к скандалу, который поставит под вопрос его благополучную семейную жизнь. За несколько дней до приезда императрицы супруга предстала перед ним в одном из платьев, приобретенных летом в Могилеве, а в Могилев привезенном из Петербурга.
— Как тебе кажется, понравится такое государыне?
— К… кому?
— Я слышала, у нее отменный вкус. Красоте женщин она придает большое значение.
— К… красоте? В… вкус?
Она охорашивалась перед зеркалом и не слышала сейчас никого, кроме себя.
— Могу надеть то, с большими воланами, которое тебе нравится. Но там слишком много белого, а сейчас зима. Нужно что-то теплое. Может, то, что мы купили с тобой в Смоленске? Сейчас я надену его.
— Подожди. — неуверенно начал Андрей Егорович. — Дело в том, что.
Но она уже вышла в свою спальню, где поджидала ее девка Агрипка, помогавшая управляться с переодеванием. Процесс перемены наряда длился довольно долго, по крайней мере, обер-комендант Родионов успел дважды вспотеть, сообразить, что он должен сказать, и начисто забыть — что. Когда она вошла в платье, действительно придававшем ей особую стройность и привлекательность, Родионов почувствовал ненависть к женской красоте вообще.
— Послушай, Теодора, — сказал он, — дело в том, что… Я не знаю… Вместе с государыней будет ее ближайшее окружение, иностранные гости, фрейлины Двора. Приедет губернатор Энгельгард, архиепископ Конисский… Все будут в мундирах, а женщины в ординарках… — Понимал, что говорит не то и не так, как следовало бы, но переменить ничего не мог. — Есть указ от 1784 года. Северной полосе России положен голубой цвет, средней — красный, нам вишневый. Что ты расфуфырилась?
Счастливая улыбка постепенно сошла с лица Теодоры, румянец побледнел, и вдруг очень ярко очертились ее прекрасные длинные и тонкие брови.
— Ты хочешь сказать… — произнесла она. — Ты хочешь сказать…
И вдруг бросилась из комнаты вон.
«Какой же я дурак, — говорил Родионов себе через несколько минут. — И в самом деле, почему не представить государыне наших женщин в том виде, в каком они хотят? Разве они — не самое главное и лучшее, что есть в нашем городе? Как же я мог так обидеть свою Теодору?»
Она лежала на кушетке лицом вниз, плечи ее вздрагивали, а он стоял на коленях и целовал ее руки.
А вот супруга предводителя дворянства Марыля поначалу вообще отказалась показываться императрице. «Толстая я, — сказала она. — Не понравлюсь ей». Впрочем, каждый день открывала шкаф и долго рассматривала свои наряды.
Возник подобный разговор у Ждана-Пушкина и с возлюбленной Аленкой. Последнее время собирать девок на репетицию он отправлял на паре лошадей своего возчика Степана, а после репетиции сам садился на облучок и брал вожжи. Карета была тесновата, на четыре места, но он сажал сразу всех своих девок и развозил их, шумных, поющих, визжащих, по деревням, продумывая дорогу так, чтобы последней оказалась Аленка. В Дубровенском лесу съезжал на обочину, привязывал лошадей и пересаживался с облучка в карету. Хватал Аленку за руки, раз за разом целовал в ладони, а она смеялась и отбивалась, прятала руки, поскольку были они шершавыми и мозолистыми. «Хочешь, я тебя заберу в дом? — предлагал не раз. — Руки будут чистые, мягкие». — «Не, не хочу, — отвечала. — Мне замуж надо, а кто там меня возьмет?» — «Найдем жениха, возьмет». — «Тогда и пойду к тебе».
Последнее время он уже по десяти и даже по двенадцати рублей дарил ей за свидание и любовь.
Хороша была Аленушка, вот только поговорить с ней не о чем. Наверно, даже не понимала, с каким человеком встречается. «Ты знаешь, кто я? — спросил однажды. — Я предводитель дворянства!» — «Кто?» — «Предводитель». — «Ну да, знаю. Главный пан в городе. Грошики у тебя есть!» — одобрительно чмокнула в ухо. «Не называй меня паном. Лучше — барин. А еще лучше — Матвейкой. Матвеем меня зовут». — «Матвеем? — и вдруг залилась развеселым смехом. — Матвейка!..» Так весело хохотала, что даже обидно стало предводителю дворянства. «Чего ты хохочешь?» — «Так деда моего зовут!» — «Ну и что?» Хохотала, дурочка, на весь лес. И все равно до сих пор ни разу не назвала по имени. «Нравится тебе жить в России? — поинтересовался в другой раз. — Или под польским королем лучше?» — «Нравится, лучше», — ответила. Скорее всего, даже не поняла вопроса. Да и откуда ей знать? Она и родилась-то незадолго до присоединения губернии. А может, и поняла, но интересовало ее иное. «У нас тридцать злотых осталось от Польши. А купить на них ничего нельзя. Поменяешь мне злотые?»
Ах, если бы уговорить ее пойти в дом. Вот было бы счастье.
— Правда, что императрица едет? — спросила Аленка на последнем свидании.
— Правда.
— Вот чудо. И мы будем плясать перед ней?
— Конечно.
— Может, она нам и денежек даст? У нее много денег, правда?
— Да есть, как же. А хочешь, я тебя представлю государыне? — предложил и испугался: вдруг скажет — хочу.
Задумалась Аленка.
— Не, — ответила. — Не надо. Что я ей скажу? В чем покажусь? Наряд нужен хороший. Купишь мне такой наряд? — рассмеялась.
Теперь он промолчал. Но получилось хорошо: он предлагал, она отказалась.
Подвозил Аленку просто к отцовской хате. Денежки, что давал на прощанье, вполне удовлетворяли ее родных. А предводитель чувствовал себя счастливым: красивая была Аленка. Голосистая. И плясала лучше всех. Да и все девки хороши. Есть что показать государыне.
Ночная ваза для государыни
За день до приезда императрицы Андрей Егорович Родионов снова собрал всех чиновников и крепких шляхтичей. «Что мы могли забыть?»
Достал прошлогодний ордер Сената, прочитал по строчкам.
— Почивальный дворец и трапезную с поварней и хлебней построили, посуду приготовили, повара ждут распоряжений. Колодец вблизи дворца выкопали, дороги без ям и рытвин устроили, плошки для костров приготовили, две избы вдоль дороги, которые наводили зрению неприятное безобразие, разобрали. Лошади числом пятьсот пятьдесят приготовлены. Что еще? По этому сенатскому ордеру все сделано, давайте по второму.
Задания второго ордера были поручены гильдейскому старосте Рогу. Он поднялся со своего стула, но молчал.
— Что молчишь? — спросил Родионов.
— А что говорить?
— Все выполнил по ордеру или нет?
— Лимоны не выполнил. Ни в Могилеве, ни в Смоленске нету.
— А вино?
— Есть вино.
— Какое?
— Моей винокурни.
Все молчали.
— Да-а. — пропел Родионов, держа в руке ордер. — Думаешь, государыня станет пить твое вино?.. Может, ужин устроить у Семена Баруха?..
Рог уныло молчал.
— Так. Что дальше? Пиво!
— Не будет пива, котел лопнул. Зато гусей забили тридцать. Хорошие гуси, каплуны.
— Зачем тридцать? Сказано — пятнадцать!
— Пускай будет. Заместо пива.
— Понятно, — прошипел Родионов. — Иди с глаз долой. Ищи котел где хочешь, но чтоб пиво было!
Когда двери за старостой Рогом закрылись, Родионов еще минуту молчал, приходя в себя.
—.. .подносить императрице хлеб, вино и фрукты лучшего рода в сосудах, к тому нарочно приготовленных и прилично украшенных, — глухо продолжил чтение ордера, — а также музыкой, барабанным боем, ружейной пальбой.
— Пальба будет как надо, — уверенно заявил Волк-Леванович. — Пушки приготовлены.
— Музыка? — спросил Родионов и посмотрел на Ждана-Пушкина.
— Девки мои будут петь, — ответил тот.
— Так, дальше про богадельни и винокурни, про монахов, чтоб по городу не шатались.
— Игумена предупредил, — заявил Волк-Леванович, — сказал, никого не выпустит.
— Кто его послушает? — воскликнул городничий Радкевич. — Императрица едет! Главное, чтоб пьяных в городе не было.
— Увижу кого пьяным, — сказал Волк-Леванович, — хоть монаха, хоть шляхтича — по шее и в холодную!
— Ну, держитесь, братцы, — вдруг мягко, просительно произнес обер-комендант. — Готовились долго, а испортить можно в один момент.
Все было готово к встрече, каждый знал, что делать, и, наверно, все чувствовали себя более-менее спокойно, все, кроме него. На случай, если императрица будет въезжать в город ночью, заготовлены дрова для костров по обе стороны дороги — на длинную версту перед городом через каждые тридцать-сорок аршин. На рассвете мужики начнут забивать телят и молодых бычков, бить гусей и кур, а повара возьмутся готовить праздничные блюда. Единственно, не приготовили лимоны для императрицы, но если она так любит их, могли бы повара возить с собой, поскольку, в самом деле, — где в Мстиславле лимоны? Без пива свита государыни обойдется, а вот хорошее французское вино будет: еще летом закупил в Могилеве двадцать бутылей французского вина да десять отжалеет скупердяй Ждан-Пушкин. Приготовят повара и гостинцы в дальнейшую дорогу: свежие хлеба, яйца, мясо, твороги и сметаны. Не столь уж долог путь до Новгород-Северска, где предусмотрена очередная остановка и новая перемена продуктов, но мало ли что может стрястись в дороге, пусть будет такой надежный запас.
