Уха Семейке удалась. Он заметил, что после еды Кулеча совсем повеселел. Семейка теперь верил твердо, что побег увенчается удачей.
Вечером они залили костер, чтобы его пламя не отпугивало дичь, и растянули сеть с продернутыми в нее тетивами поперек реки у входа в ущелье. Кулеча перевез Семейку на противоположный берег, а сам вернулся к кострищу.
В сумерках, держась низко над водой, к ущелью пронеслась первая стая каменных уток. Они летели с заводей Большой реки, где весь день промышляли корм, на ночевку в верховья Кадыдака, на тихие воды горного озера.
Напоровшись на сеть, утки запутались в ячеях. Услышав отчаянное хлопанье крыльев и тревожное кряканье, охотники, каждый на своем берегу, держась за тетивы, стянули сеть, и утки оказались как бы завернутыми в нее. Кулеча быстро переплыл речку, принял у Семейки конец сети и затем снова уплыл на свой берег. Там он ловко вынул из ячей добычу, свернул уткам шеи, и охотники снова поставили сеть поперек реки.
Чем ближе к ночи, тем чаще налетали небольшие, по пять — шесть уток, стайки. Охотники едва успевали собирать добычу. Кроме уток, попалось и несколько гусей. Последними, выстелив над черной водой белые царственные крылья, пролетели к ущелью два лебедя. Они тоже не заметили предательской сети и достались охотникам.
Когда Кулеча перевез совсем окоченевшего от холода Семейку на свой берег и они разожгли костер, оказалось, что одних уток они промыслили более полусотни. Семейке смешно было наблюдать, как Кулеча пытался пересчитать добычу. Перебрав все пальцы на руках, он скинул бродни и стал, шевеля губами, перебирать пальцы на ногах. Однако уток было больше, чем пальцев у него на руках и ногах, и он изумленно спросил: «Мача?» — что означало: «Где взять?»
— Гляди! — сказал Семейка. — Вот я беру палку и ставлю на песке черточку. Это одна утка. А вот вторая черточка. Это другая утка. Понял?
Кулеча обрадованно кивнул и, взяв у Семейки палку, стал городить забор из черточек на песке. Результатом подсчета он остался доволен и тут же, не ощипывая, принялся потрошить утку вставленным в костяную рукоять кремневым лезвием, острым как бритва. Выпотрошив одну, он принялся за другую, затем за третью. На четвертой Семейка его остановил:
— Хватит, Кулеча. Больше одной утки я не съем. А тебе и трех достаточно.
Кулеча недовольно насупился, однако спорить не стал и, сдвинув головки, закопал уток под костром прямо в перьях, чтобы не вытек жир. Семейка уже давно заметил, что камчадалы большие любители поесть.
Разведя над закопанной дичью большой огонь, они уселись у костра на перевернутый бат. Кулеча принялся выстругивать своим кремневым ножиком палку, иногда косясь на тушки двух лебедей, которых они, устояв перед соблазном, решили свезти Карымче, а Семейка любовался оперением сваленных в кучу каменных уток. Особенно красивы были селезни. Черная, словно бархат, голова с отливающим синевой носом и резкой белой полосой от носа до затылка, ослепительно белое ожерелье на зобу, переливы темного цвета — от блестяще-синего до угольного на спине и белые полоски на крыльях, — все это создавало впечатление, словно утку слепили из драгоценных горных камней, черных и белых, добавив к черному цвету немного густой синьки.
Поужинав, они настелили под перевернутый бат сухой травы и улеглись спать, согреваясь собственным дыханием, Кулеча поднял Семейку до зари. Утром они рассчитывали продолжить ловлю. Теперь дичь должна была лететь на кормежку с озера на протоки Большой реки. Кадыдак и ущелье служили для птиц кратчайшей дорогой в этих каждодневных перелетах.
Кулеча видел сразу три страшных сна и был перепуган. По обыкновению всех камчадалов, страдающих чрезмерным любопытством ко всему необъяснимому и убивающих иногда целое утро на разгадку сна, он начал изводить Семейку пересказом своих нелепых сновидений, ибо не мог чувствовать себя спокойно, пока не отгадает, что они предвещают. Вначале Кулечу подмял медведь, потом его засыпало снежной лавиной в горах и он чуть не задохнулся, в третьем сне мыши прогрызли у него живот и набросились на внутренности. Он еле проснулся, когда они добрались до печени, и только тем спасся, по его словам, от гибели.
— Объелся ты вечером, и больше ничего, — сердито сказал Семейка, раздувая костер. — Сколько раз я тебе говорил, чтоб не перегружал брюхо на ночь.
Объяснение было самое простое, однако оно сразу успокоило Кулечу.
— Наверное, правда, — согласился он, хитро прищурившись, и нацелился взглядом на лебедя. — Утки совсем сухие. Кишки болят. Кишки хотят чего-нибудь помягче.
— Да уж ладно, потроши лебедя, — неожиданно согласился Семейка. — Карымче хватит и одного. Не станем же мы рассказывать князцу, что поймали двух лебедей. Может, как пойдет тяга, еще попадутся.
Однако на утренней тяге лебедей в сеть не попалось, тогда как уток налетело еще больше, чем вечером. Когда лов кончился, Кулеча уговорил Семейку зажарить и второго лебедя. Он поглядывал на подростка благодарными глазами и, кажется, совсем забыл о том, что не далее как вчера уже распростился было с жизнью.
Возвращаться в ненавистное им обоим стойбище они не спешили и устроились подремать на солнцепеке, подальше от входа в ледяное ущелье, благо день выдался солнечный и теплый.
Проснувшись, Семейка обнаружил, что Кулеча грызет жирный огузок гуся-гуменника, которого уже успел не только зажарить, но и съесть до половины. Подросток покатился от смеха по траве, которая служила им постелью во время сна.
— Ha! — невозмутимо кинул ему камчадал гусиное крылышко. — Ты спишь себе, а я для тебя стараюсь.
Физиономия у Кулечи лоснилась от жира и светилась тихим блаженством.
— Вижу, как ты стараешься, только за ушами пищит. Опять ночью сны страшные приснятся.
— Если будешь меня плохо кормить — не пойду тебе служить, — пригрозил весело Кулеча.
— С чего это я буду плохо тебя кормить? — подобрался Семейка. — Будешь есть сколько влезет. Главное, чтоб ты не объелся и не умер.
— Хо! Не объемся! — похлопал Кулеча себя по животу. — Сюда влезет много. От жира сердцу весело, голове приятно, и все на тебя смотрят и говорят, какой хороший ительмен.
— Ладно, сделаю из тебя хорошего ительмена, — улыбаясь до ушей, пообещал Семейка. — Будешь еле двигаться, как жирный лахтак. А теперь пора и в дорогу. Beчером уплывем, из стойбища.
Кулеча был вполне удовлетворен обещанием Семейки. Они погрузили в бат добычу и оттолкнулись от берега.
До стойбища они добрались после полудня и причалили бат на излуке возле рощи старых тополей, широкие кроны которых высоко возносились над травяными крышами балаганов.
Привезенной добычей князец остался доволен и тут же приказал потрошить дичь.
— Тут переполох поделался, — зашептала по-русски Завина, ощипывая с Семейкой дичь возле просторного балагана князца. — На Аваче казаки побили войско тамошних ительменов и коряков.
Семейка от радости выронил утку из рук и готов был пуститься в пляс.
Он стал рассказывать Завине, как собирался умереть Кулеча и как его вернула к жизни разорванная на клочки ящерица. Завина вначале не поняла, какое значение имело обещание Кулечи следовать за Семейкой куда угодно, и слушала рассказ подростка, бездумно улыбаясь. Но когда смысл сказанного дошел до нее, она сразу вся напряглась и, побледнев, схватила Семейку за руку:
— Значит, мы… бежим?
— Да ты что, оглохла? — удивился Семейка. — Об этом я тебе и толкую. Как только стемнеет, иди к тополевой роще. Мы с Кулечей будем ждать тебя. Захвати, что тебе нужно в дороге.
Остаток этого дня прошел для Завины словно в густом тумане. Все валилось у нее из рук. Старшая жена Карымчи накричала на нее за то, что она подпалила у костра ее десятифунтовый парик, который было поручено Завине расчесать и взбить копной. Крик хозяйки прошел мимо ушей Завины. Мысленно она была уже с Иваном и торопила медленно опускавшиеся сумерки.
Вечером к стойбищу подошли семь батов с воинами Кушуги. Вскоре за ними появились лодки охотников, срочно вызванных князцом с устья. К этому же времени в селении собрались камчадалы с ближних рыбалок и, сбившись толпой на берегу, встречали гостей и охотников приветственными криками.
На берегу вспыхнули десятки костров. Запахи жаркого и свежесваренной рыбы разбудили аппетит всего этого множества людей. Завина сбилась с ног, подавая вместе с другими женщинами гостям Карымчи все новые и новые блюда.
Улучив минуту, она поднялась по лестнице в балаган и сложила в кожаную суму свои немногочисленные вещи. С бьющимся сердцем спустилась она вниз и побежала к роще.
Кулеча с Семейкой уже давно ждали ее и встретили упреками. Она только тихо рассмеялась и прыгнула в приготовленный ими бат. Семейка с Кулечей, став с шестами на носу и корме, оттолкнулись от берега.
