Я смешался с августианцами, хлопавшими в ладоши в такт движению кортежа. Сзади двигались около пятисот простолюдинов, неронианцев, разделенных на группы, которым было поручено криками и стуком черепков сопровождать рулады императорской кифары и пение. Руководителям групп выдавалось по четыреста тысяч сестерциев, и каждый участник получал вознаграждение. Так стоит ли рисковать жизнью на поле боя?
Ведь даже император более не искал военной славы, предпочитая ей сценическую популярность. На моих глазах ему вручили венок победителя состязаний ораторов, хотя он даже не принимал в нем участия. Но ведь он — сын бога Аполлона и сам воплощенное божество, а следовательно, лучший из лучших.
В составе свиты Нерона, рядом с августианцами и плебеями, которые должны были его приветствовать, я увидел Сенеку. Он стоял в небольшой группе людей, в нескольких шагах от императора. Среди них я узнал Бурра, поэта Лукана, племянника Сенеки, и других завсегдатаев императорского дворца.
Я наблюдал за учителем, когда толпа, заведенная августианцами и неронианцами, устроила овацию Нерону, а он, с венком на голове, шел ей навстречу. На лице философа было напряженное внимание: губы крепко сжаты, взгляд пристальный, подбородок слегка приподнят. Глядя на Нерона, срывающего аплодисменты, как обычный комедиант, Сенека вовсе не казался ни удивленным, ни шокированным. Напротив, он выглядел как распорядитель, наблюдающий за событиями, развивающимися именно так, как он задумал.
И тут я понял то, в чем учитель не хотел мне сознаться: он не просто терпимо относился к новшествам, вводимым Нероном, он одобрял их. А возможно, был их автором. Видимо, как человек, превыше всего ценящий спокойствие на границах государства и милосердие внутри страны, он стремился сделать основой правления нового императора развлечения, игры, наслаждения. И поскольку нынешний властитель не был военачальником, он должен быть любим и почитаем как бог Удовольствий, бог Молодости, сын Аполлона.
Но мог ли он в таком случае называться императором Рима?
Нерон потребовал, чтобы во время двухнедельных игр, которые откроет он сам, каждый участник был одет в греческую, а не римскую одежду.
Впрочем, улицы города и так были заполнены греками, египтянами, людьми с Востока и иудеями, и здесь чаще можно было слышать греческую речь, чем латынь. Поговаривали, что Нерон скоро станет восточным царем, чем-то вроде фараона или греческого монарха. Когда я поделился этими соображениями с Сенекой, он не стал со мной спорить.
Как обычно, мы прогуливались по парку. Учитель напомнил мне, что даже Август воздавал почести Аполлону. Так почему же отказывать в этом Нерону, его потомку? И как я мог забыть, что род Цезаря имеет троянские корни, которые он не скрывает. Игры и состязания на колесницах популярны в Греции с древних, славных времен, прославляются философами и самые знаменитые цари и полководцы — и Август в их числе — не гнушались принимать в них участие.
Был ли Сенека искренним, говоря все это? Был ли он настолько горд своей политической стратегией? Или, напротив, не в силах плыть против течения, не имея возможности обуздать неистовые страсти императора, просто делал вид, что все идет, как он задумал, и умно, ловко и к месту выдвигал аргументы, чтобы оправдать все происходящее?
В Риме между тем нарастало возмущение. Я слышал, как осуждал происходящее Тразея Пет. Но Сенека своими насмешками постарался подорвать доверие к сказанному сенатором. Разве сам Тразея не пел на сцене в Падуе, чтобы сорвать аплодисменты? Какую римскую добродетель он прославлял?
Однако на меня и некоторых других речи Тразеи произвели впечатление. Рим, считали мы, превратился в большую греческую харчевню, в египетский притон. Недостойно вершителя человеческих судеб выходить на сцену в низких ролях. Он наряжался женщиной, предлагающей себя могучим гладиаторам! Ночами рыскал по Риму в компании воров и убийц! Унижал свою жену Октавию, дочь императора.
При этом вся городская молодежь ему подражала: одевалась на греческий манер, предавалась разврату, постыдной любви. Она отказалась от добродетелей и нравов, освященных традицией. Число последователей восточных религий постоянно росло. Количество учеников Христа, которые отказывались от жертвоприношений во славу императора, увеличивалось не только среди рабов, но и среди римских граждан. Утверждали, что Поппея была иудейкой, да и Акта прислушивалась к словам последователей Христа.
Такова была участь Рима?
Но люди, которые сожалели о суровых временах, о прежних добродетелях, о религии предков, не могли донести свой голос до большинства.
Когда они пытались выступать против греческих одежд императора или поднять на смех шествие августианцев и неронианцев, сторонники императора и преторианцы оскорбляли, гнали, били их, иногда до смерти. Создавалось впечатление, будто дотоле спокойное море вдруг разверзалось и бурные волны готовы были обрушиться на непокорных.
В Риме становилось тревожно. Чувствовалось, что гражданский мир, культ Нерона-Аполлона, привлекательность зрелищ были весьма непрочны.
Однажды я видел, как все головы, все руки поднялись к небу, которое пересекала комета. В толпе поднялся ропот: прочерченный светилом сверкающий след на мрачном небосклоне означал грядущие перемены в жизни империи.
Я был потрясен скоростью, с которой — подобно капризному морю — менялась толпа. Она еще приветствовала Нерона, но была уже готова аплодировать его преемнику.
На следующий день объявили, что в квартале Тибур молния ударила прямо в помещение, где происходил пир, на котором присутствовал Нерон. Блюда превратились в пепел, стол рухнул с оглушительным грохотом — это было еще одно предзнаменование, которое вкупе с кометой предвещало пришествие нового императора.
Обо всем этом говорили шепотом.
Обратил ли я внимание, что молния ударила в Тибур, квартал, откуда родом молодой сенатор Рубеллий Плавт, друживший с философами-стоиками, человек, своими корнями восходивший к роду Цезаря, суровый и добродетельный римлянин, которого Агриппина рассматривала в качестве преемника Нерона?
Стало страшно за жизнь Рубеллия Плавта. Я шепнул это имя Сенеке, он улыбнулся.
— В домах, где проявляют милосердие, живут спокойно и счастливо, — прокомментировал он, — но в императорском дворце оно редко, и потому удивительно.
Ему удалось убедить Нерона, поэтому Рубеллия Плавта не убили, а всего лишь выдворили в его владения в Азии.
Нерон написал Рубеллию Плавту — текст письма, конечно же, составлял Сенека, — что тот «должен избавиться от тех, кто распространяет грязные слухи, прикрываясь его именем. Ему надлежит, удалившись в свои владения, обеспечить мир в городе. В Азии его молодая жизнь будет в безопасности».
— Он уже выехал из Рима со своей женой Антистией, — добавил Сенека, — и с ними несколько домочадцев, среди которых два моих друга-философа — Цераний и Мусоний Руф. Когда ты осуждаешь Нерона, Серений, и сомневаешься во мне, вспоминай о милосердии императора.
Мне хотелось верить Сенеке и надеяться, что Нерон и вправду всего лишь молодой человек, чье детство отравлено страхом, теперь безудержно отдающийся наслаждениям, которые долго оставались для него под запретом. И когда он удовлетворит свою жажду, то станет милосердным правителем, достойным своего наставника Сенеки.
Увы, эта надежда улетучилась буквально через несколько дней.
В некоторых кварталах города разразилась эпидемия болезни, похожей на чуму. Заболевшие горожане, чьи тела горели в лихорадке, а опухшее горло не давало возможности нормально дышать, пили воду из акведука Марция, поступавшую туда из священного источника реки Анио. Между тем выяснилось, что в этом источнике купался император, поправ все возможные запреты и осквернив.
За кощунство Нерона боги заставили расплачиваться весь Рим.
26
А ведь Нерону было всего двадцать четыре года!
Я тайком наблюдал за ним во дворце, во время ночных пиршеств, которые длились до самого утра.
Он полулежал на возвышении, куда вели покрытые коврами ступени, где стояли гости: самые близкие — наверху; те, кто попроще, среди которых был и я, толпились внизу, в полумраке, у самых стен зала, освещенного факелами, масляными лампами и свечами в высоких канделябрах.
Локтем Нерон опирался о низкий столик, уставленный бутылками с вином, вазами, полными фруктов, блюдами с хлебцами, абрикосами, начиненными медом, засахаренными яблоками и грушами.
Он закинул ногу на ногу, и задравшаяся туника обнажила его толстые ляжки и тощие икры. Время от времени он подзывал какую-нибудь из молодых рабынь, та опускалась на колени и холила его ногти и ступни; затем ее ладони скользили по ногам, поднимались все выше и исчезали под туникой. Нерон прикрывал глаза и откидывал голову, приказывая жестом, чтобы беседа продолжалась.
