Поэты тут же сочиняли стихи, вызывая друг друга на поединок, и, если строки получались особенно удачными, Нерон смеялся, стучал по столу рукой и назначал премию, несоразмерность которой удивляла присутствующих. Публика смолкала от изумления, а Нерон, хихикая, приглашал счастливчика выйти вперед и подняться на самую высокую ступеньку.
Состязания в красноречии, стихосложении и пении иногда прерывались появлением стайки обнаженных молодых рабов и юных девственниц, едва отличимых от юношей, у которых, как и у девушек, были безволосые тела, а член зажат между ног. Перемешать их и сравнивать друг с другом было одним из самых любимых удовольствий для приглашенных.
Нерон подавал пример. Его тело было почти скрыто двумя молодыми рабами, которые легли по обе стороны, тесно прижавшись к хозяину, предлагая себя и ожидая его приказаний. Он задумался, чем-то недовольный, пресыщенный, вдруг развеселился и снова заскучал, отгоняя от себя эту толпу обнаженных тел. Потом пригласил философов, которые были среди гостей, завести между собой научный спор — для него: император намеревался принять участие в философском состязании. И Сенека, казавшийся таким блеклым в толпе молодых людей с холеными волосами, с крашеными ногтями и веками, оспаривающих друг у друга благосклонность Нерона, бросил первую фразу.
— Подтверди свою власть над собой и временем, которое до сих пор то возносило, то опускало тебя, а иногда попросту ускользало из твоих рук; овладей им снова и впредь береги!
Нерон слушал внимательно, несколько мгновений изображая уважение к своему старому учителю, потом внезапно повернулся к Спору, молодому вольноотпущеннику, и привлек его к себе.
Спор походил на Поппею, официальную любовницу, которая участвовала в таких вечерах, но ограничивалась тем, что перебирала волосы Нерона, что-то шептала ему на ухо, как будто подстрекала идти еще дальше в разгуле, в борьбе мнений или в поэтическом состязании.
Меня на эти вечера приглашал Сенека. Нерон побуждал своих гостей приходить во дворец в сопровождении молодых людей, красивых и талантливых. Я не был ни тем, ни другим и держался в тени, там, где теснились августианцы и неронианцы, преторианские гвардейцы и гладиаторы, присутствие которых было желательно для императора.
Они аплодировали. Они наблюдали за поведением приглашенных; а когда вечер превращался в оргию, предлагали гостям свои мускулистые тела. Они не слушали Сенеку, отвечавшего своему оппоненту отточенной фразой, трагический смысл которой, казалось, был понятен только мне одному.
— Сознательно подчиняться приказам судьбы означает избавиться от того, что наше рабство имеет наиболее тягостного: необходимость делать то, чего делать не хочется.
Установилась тишина, Нерон подозвал Спора, и вольноотпущенник томно повиновался.
Я смотрел на все это как завороженный. Мне было известно, что Нерон приказал оскопить Спора, утверждая, что хочет сделать из него женщину. Он хотел даже взять его в жены, и Спор, завернутый в красное покрывало, со своим приданым в руках, шел рядом с императором во главе свадебного кортежа, а потом поднялся на носилки супруги императора. Кто-то крикнул: «Какое счастье было бы для всех нас, если бы Домиций, отец Нерона, взял бы себе такую жену вместо Агриппины!»
Повторить эту шутку не посмел никто. Нерон тем временем продолжал выставлять себя напоказ, призывая гостей также отдаться страстям, погрузиться в разврат. Самые молодые и амбициозные последовали его примеру с веселым рвением, а император окликнул Сенеку, который угрюмо игнорировал рабов, ласкавших его тело.
— Разве не говорил ты, Сенека: «Овладей каждым часом, каждой минутой! Нам не принадлежит ничего, кроме времени»? И ты даже добавил: «Запомни: все, что остается от нашего существования, будет добычей смерти». Так наслаждайся же, Сенека! Наслаждайся — это приказывает тебе твой император!
Было невыносимо видеть, как философ лег, выпив поднесенное ему рабом вино, полностью подчинившись воле Нерона. А тот вдруг, ударив в ладоши, потребовал, чтобы был продолжен философский спор и стихотворные импровизации. И, снова повернувшись к Сенеке, стал упрекать его в нежелании полностью отдаться этим занятиям, в стремлении не тратить свое знание и свой талант.
— Разве ты недостаточно вознагражден, скажи мне, Сенека? Чего еще ты хочешь? Какие земли? Ты стал богаче императора! Так отверзни уста, говори, яви свою мудрость, ты должен дать нам насладиться твоими знаниями!
Сенека улыбался, смиренно склонив голову.
— Слишком поздно беречь вино, когда уже виднеется дно бочки, — ответил он. — Дно моей бочки уже показалось. Вина почти не осталось, один лишь осадок.
Нерон в ответ запел, аккомпанируя себе на кифаре, присутствующие встретили его пение аплодисментами.
Куда же заведут императора его склонности, любопытство, воображение, способности и испорченность, его пороки и угодничество окружающих?
Его власть стала неограниченной.
Сенаторов, отказывавшихся по требованию Нерона выступать на сцене и спускаться на арену, стремившихся сохранить свое достоинство и выразить несогласие с отравлявшими империю греческими и восточными нравами, было немного. Нерон обрек их не на смерть, как я того опасался, а на ссылку. Сенека мог продолжать восхвалять милосердие императора и верить в то, что оказывает влияние на своего ученика. Но я чувствовал, что у него на душе тревожно и горько.
Новые сенаторы, жадные и амбициозные, были преданы Нерону за то, что он взял их из небогатых семей и выдвинул, постепенно заменяя ими прежних отцов нации.
И дня не проходило без известия, что какой-то аристократ, всадник, сенатор или судья из молодых отнял состояние у кого-нибудь из стариков, включив себя в его завещание в качестве законного наследника. Эти преступления совершались теми, кто по должности был обязан уважать законность и право.
Новые сенаторы — Вителлий, Тит, Нерва, Веспасиан, Терпиллиан — имели в жизни только одну цель: обогащение. А для этого надо было нравиться Нерону.
Вителлий и Нерва сопровождали его в ночных похождениях, участвовали в изнасилованиях. Их не останавливало даже если жертвой становилась жрица богини Весты, одна из тех девственниц, что должны блюсти абсолютную чистоту под угрозой быть погребенными заживо! Что же говорить о простых женщинах или девушках, попадавшихся им на пути в темных переулках? Их валили наземь и бесчестили.
И это наш император, которому, как надеялся Сенека, были нужны его советы. Новоиспеченные сенаторы состязались в низости, чтобы получить деньги и власть. Что могли с этим поделать два старика — Сенека и префект преторианцев Бурр? Их влияние таяло с каждым днем, ускользало не только к сенаторам, молодым сотоварищам императора по разгулу, но, что еще хуже, к вольноотпущенникам.
Бывшие рабы в одно мгновение, благодаря одной строке в завещании их хозяина, превращались в свободных людей, входили в окружение Нерона, опьяняли его своим угодничеством, ослепляли лестью и неумеренным восхищением. Они были озабочены только наживой. Хотели забыть рабское прошлое. Значение слова «добродетель» было им неизвестно. Эти люди были несправедливы и высокомерны по отношению к тем, кто оказывался в их власти, поскольку на собственной шкуре испытали несправедливость и высокомерие. И продолжали оставаться рабами тех, кто был могущественней, чем они.
Они становились распорядителями в императорском дворце, занимались дорогами и акведуками. В их ведении была и спальня Нерона — они поставляли ему девственниц и прекрасных юношей и знали много секретов и тайн. Они угодничали и перед Поппеей, потому что она могла влиять на императора. Презирали Октавию, потому что она была супругой властителя, которую предстояло устранить, чтобы Нерон мог жениться на Поппее.
Сенека ненавидел вольноотпущенников, а они боялись и остерегались его, делая все, чтобы удержать философа подальше от императора. Мог ли Сенека соперничать с молодым Спором, «суженым» Нерона? Или с Геллием, Фаоном, Петином, Пифагором, Поликлитом, Эпафродитом, каждый из которых был готов для Нерона на любое, самое черное преступление, на самую грязную работу, устраивал ему самые извращенные свидания, самые безумные оргии, погружался вместе с ним в порок и разврат, не сдерживаемые никакими моральными соображениями? Ими двигало лишь восхищение Нероном, соразмерное количеству благ, которые можно было из него извлечь. А блага эти были неисчислимы. Даже если Нерон переставал доверять кому-то из них, как было с Палласом, служившим Агриппине, опальная персона сохраняла свои богатства. Паллас оставался одним из самых богатых людей в Риме.
Что общего мог иметь с ними Сенека, некогда имевший такое влияние на окружение Нерона?
