Руслан догадался, что назвалась, и, сам не ведая, зачем ему знать, как ее зовут, а ей — как зовут его, чуть слышно проскрипел замерзшим голосом имя свое:
— …схрслан…
Потом — к Урузмагу:
— Экая песнь! А про что?
— Про любовь, про разлуку.
— Нашли где петь. Тут гласом дурным надо вопить, а они распелись. Да еще — про любовь…
— Истинное пение — в нужде да в горе. Радость… она вроде охмеления, и веселые песни — дурь и ложь. Не замечал? — в них слова всегда шальные и пустые. А что в беде поют про любовь — чем это плохо? Даже в целях блюдет человек свое человеческое.
Алан понуро отъехал. Старик проворчал с неприязнью:
— Язычник.
— Нет, ведь он — твоей веры.
— Только по званию. А внутри — дикарь.
— Все равно он хороший.
— Хорош тот, кто пред богом хорош. И в горе, и в радости надобно к богу взывать, просить его или благодарить, а не любовные песни глупые петь.
Пленным мужчинам пришлось долго ждать в стороне, пока босых, в отрепьях, юных албанок, арменок вели через речку.
Стража ударами длинных бичей отбросила бородачей, ринувшихся было к женщинам, — хазары, видно, испугались, что грязные, вшивые славяне и германцы подпортят ценный товар, предназначенный для дальних восточных рынков. Черт знает, какой подлой хворью могут наделить…
Женщины. Почти голые, с распущенными волосами, они удалились, необогретые, дрожа и то и дело оглядываясь, грустно улыбаясь.
Чему улыбались?
Зачем озирались?
По мужским объятиям соскучились?
Нет, пожалуй: ведь гнали их через горы не дети, не хилые скромники, — мужчины, да еще какие. Не преминут притиснуть при случае. Но те — насильники, грабители и крикуны, а эти — свои, тоже несчастные, обездоленные… Или они улыбались просто из жалости, из сестринского доброго участия? Кто их знает…
Калгаст говорил однажды: чем дольше живешь на свете, чем чаще встречаешься с женщинами, — тем меньше, в них открывая нежданное, новое, их разумеешь Да они, болезные, и сами, должно быть, толком не знают, чего хотят, кто и чем им может угодить.
Ты крут и властен с ними — значит, злой и плохой; нежен, покладист — ты пресен и скучен.
Пьян — омерзителен, трезв — тошнотворен, овечкой пахнешь. Ты глупее их — им досадно, обидно: какой, мол, это мужчина; умнее — завидно, еще обиднее. Держишь впроголодь — ты никудышный, никчемный, на кой ляд ты им нужен; кормишь вдоволь — дуреют, бесятся с жиру.
Клянут мужчин, а сами без них — ни шагу. Думают одно, говорят другое, делают третье. И черт разберет, когда выявляют они свою суть: когда думают, когда говорят, или когда совершают поступки, подчас нелепые, дикие. Сумасбродное племя. Вечно у них в башках карусель…
Вспомнил Руслан Людожирицу. Вот уж вертушка. Ей, паскуде, хорошо в княжьем тереме, — пожалуй, отстроил уже Ратибор хоромы новые, вместо сожженных булгарами. А рыжей той, что булгары в Корсунь увели, ой как худо, конечно, сейчас: ее для утех никто не купит, невзрачна, — разве что старый и бедный, одинокий гончар или ткач. Небось месит глину или пряжу прядет где-нибудь в подвале. А что с ее дочерью сталось? Наверное, проданы врозь.
Эх, судьба!
И эта Ануш — кто может сказать наперед, куда она попадет, кому достанется, в каких краях ей придется по родной каменистой земле тосковать, свои дивные песни петь?
…И увидел господь, продолжал проповедник, весь мир лежит в грехе. Все люди греховны по естеству своему. И надо кому-то их спасти. Кому? Никакой человек не в силах сие свершить, вернуть людей с пути непослушания на праведный путь.
И пожалел господь людей, и пожелал сам спасти их от грехов. Он — отец милосердный, бог всяких утешений. Он любит прощать, он дарует прощение. Он кроток и благостен, он многомилостив.
И осенил господь чрево девы Марии, жившей в Назарете, и зачала она непорочно, и родила Иисуса Христа.
Чтоб Иисус Христос спас мир, стал царем иудеев и вечно царствовал над ними.
Чтоб освободил их от всякого порабощения и восстановил их царство, разрушенное врагами, в более цветущем виде, чем было оно когда-либо.
Чтоб увидели его спускающимся с неба с ангелами, славой и могуществом, судить всех живых и мертвых, которых он воскресит, — и управлять всем миром по истине и справедливости.
Чтоб создал он новое небо, новую землю, где будет обитать справедливость, и воздавал во стократ больше тем, кто покинет из любви к нему отца и мать, брата, сестру, детей, жилище, землю и наследство.
Чтоб даровал человеку духа святого и отпустил ему всякий грех единым дуновением своим.
Карась:
— Иисус — это ромейское слово?
— Ромейское. Но — от иудейского «иошуа», что Значит «спаситель». Ибо было все это в стране иудейской. — А иудеи кто?
— Есть народ такой на земле, богом избранный. Однако затем бог отвернулся от них, — за то, что предали сына его.
— Как предали и кому?
Из рассказа проповедника следовало, что сын божий Иисус Христос, подросши, стал ходить по стране, звать к себе страждущих и обремененных, творить чудеса: ходить по воде, превращать воду в крепкое вино, кормить досыта единым хлебцем тысячи людей, хворых лечить, мертвых воскрешать.
Он изгонял торгашей из храма, изобличал неправых судей, учил бедных людей, как достичь царствий небесного, где нет житейских тревог и хлопот, забот о пище и одежде; где нет скорбей, и бед, и смерти, страха, трудов, бесславия, зависти, клеветы и злословия; где вечное здравие без хвори, радость без скорби, мир и покой, без опасности, дружество нелицимерное, мудрость без буйства, вечное блаженство.
Кто достоин вечного блаженства?
Он говорил: блаженны нищие духом, ибо им есть царствие небесное.
— Нищие духом — сиречь скудоумные? — полюбопытствовал Карась.
— Быть пищим духом — сие значит твердо помнить, что у нас нет ничего своего, есть лишь то, что дарует нам бог, и без помощи божьей, без его благодати мы суть ничто.
Он говорил: блаженны плачущие, но не те, кои плачут о предметах житейских, а те, что льют слезы о том, что мы несовершенно и недостойно служим господу богу; думай о грехах своих, о преступлениях, и ясно увидишь, что сердце твое испорчено, развращено, душа осквернена, и ты не что иное, как раб греха и низких страстей, — и обымут тебя страх, горесть и печаль, и ты восплачешь.
Блаженны кроткие, то есть те, кто не ропщет не только на бога, но и на людей, и когда случается что-либо противное их хотению, не предаются гневу, но терпеливо сносят все обиды, предавая притеснителей суду божьему, ибо сказал господь: «Мне отмщение, и аз воздам».
— Это Еруслан, — усмехнулся Карась. — И кроток, и блажен. Видишь, друже, — одной ногой ты, считай, уже в небесном чертоге.
Руслан кинул мрачный взгляд на свою правую ступню, будто обернутую ярко-красной тряпицей: так густо на ней, ободранной, смерзлась кровь.
…Блаженны алчущие правды, но не ложной правды земной, а правды вечной, кою найдешь посредством веры, не в настоящей жизни, а в будущем веке.
Блаженны милостивые, кто не отвечает злом на зло, прощает обиды, кормит голодных, поит жаждущих, одевает нагих, совершая молитву и проповедь.
Блаженны чистые сердцем; оная чистота достигается неослабным памятованием о боге, всечасным подвигом во имя божье, отвержением всяких земных желаний и помышлений, всяких пристрастий к земным предметам.
Блаженны миротворцы, что блюдут согласие между людьми, стараясь пресечь несогласие между ними путем уступок прав своих.
Блаженны гонимые за правду, то есть за добродетель те, которых подвергают бедствию и опасности, за то, что они не хотят изменить божьей истине.
Блаженны вы, когда вас будут поносить, и гнать, и всячески неправедно злословить за Христа, ибо нет выше счастья, чем принять поношение и гонение, бедствие и самую смерть за Христа и веру истинную…
Карась:
— Выходит, все — богу, а человеку на сей земле — ничего?
— Ничего, ибо сам он — ничто. Знайте: мы даже недостойны быть чадами божьими, а именуемся ими лишь по одной его милости, дабы стояли пред господом в молитве не только со страхом, как рабы его, но и с благоговейной любовью, как смиренные и покорные дети пред родителями.
— Утешил, — сплюнул Карась. — На кой ляд мне бог да премудрая вера твоя, ради чего я должен ее на шею свою надеть?
— Ради блаженства вечного, — терпеливо пояснил старик, не смущаясь грубостью язычника. — Ради него, оного блаженства, стоит терпеть нужду и гонения на земле. Сам Христос подвергался гонениям за божью правду, которую сеял в умах, был выдан властям учеником своим неверным Иудой Искариотом и распят на кресте, как смутьян.
Почему сын божий позволил себя казнить?
Он сам, по доброй воле своей, взошел на крест.
И, принеся себя в жертву за все грехи людей, унаследованные ими от Адама, омыв их кровью своей от вековечной скверны, сойдя в ад и воскреснув, он раз навсегда избавил людей от греха, примирил их с богом, успокоил гнев бога за их ослушание.
