этого хотите.
— Я теперь сама не знаю, чего хочу.
Николь подумала о стопке бумаг — переписке с Мо-этом. Он завтра же все подпишет и заберет ее давильню и землю втрое дороже, чем они стоят, если она согласится. Но она продолжала тянуть, не в силах сделать последний шаг.
— Я спасла свою шею от гильотины тем, что умею наблюдать за людьми. Когда знаешь о них все, они становятся податливы, как глина. Но бросим на сегодня серьезные разговоры! Подумаете завтра, а сегодня можете быть какой хотите. Никто вас не осудит. Все эти люди, собравшиеся здесь, выжили в крови революции, каждый по-своему. — Закончив свою пламенную речь, Тереза вывела Николь из будуара.
Лакеи кланялись и провожали их глазами.
В бальном зале женщины медленно шли среди гостей, и там, где проходила Тереза, возникало движение. Горделивые мужчины в мундирах, ядовито улыбающиеся женщины в платьях с высокой талией и самые смелые молодые девушки щеголяли той же прической, что и Тереза — coiffure a la victime. В углу играл квартет, переливались радужные отсветы свечей в люстре. Острые глаза Николь отметили качество хрусталя и не пропустили букву «М» — Моэт — на пробках шампанского, пока их не выбили.
— Генерал Русильон, мой любимый солдат! — Тереза клюнула его в щеку. — Познакомьтесь: моя дорогая подруга Николь Клико. Она только что из деревни, так что постарайтесь ее не дразнить.
И она двинулась дальше, оставив генерала провожать взглядом ее гладкую спину и волосы цвета воронова крыла, пока она не скрылась в толпе. Николь мысленно посылала в эту идеальную спину кинжалы. Как посмела Тереза наградить ее обидным титулом paysanne — крестьянка?
— Вы из провинции, правда? И откуда же? — проговорил генерал, все еще интересуясь только Терезой.
— Из Реймса. Там, где собор коронации королей.
Она глотнула шампанского, понимая, что ее порадует сегодняшний вечер.
— Не пей эту гадость, живот заболит, — сказал у нее за спиной голос с едва заметным немецким акцентом.
Николь обернулась. Высокие сапоги, штофный жилет и толстая сигара.
— Луи!
— Дикарка!
Генерал слился с публикой, а Николь крепко обняла Друга.
— Ты спасся! Я слышала об опасностях в России и несколько раз тебе писала, звала домой, но мы… но я ни слова не получила в ответ.
— А я и не получал твоих писем. Связь там ужасная. Сейчас, когда Наполеон дошел до Моравии, все только и говорят о французском вторжении и всех французов в России считают шпионами. Четыре месяца верхом через леса и степи, потом корабль и баржа. Я бы поехал прямо в Реймс, но мне Тереза сказала, что заманила тебя сюда.
— Луи, а ты слышал…
— И сразу же написал. Ты моего письма тоже не получала?
Она покачала головой, зная, что на них сейчас смотрит множество любопытных глаз.
— Я знала, что ты связался бы со мной, если бы мог, но это не первый раз, когда твое письмо из России до меня не доходит. Все смешалось в какую-то кашу. У меня еще лежат письма, которые я не могу заставить себя вскрыть.
— Он любил тебя так, как никто другой не смог бы за сотню жизней. Ты справляешься?
— Стараюсь все время находить себе дело.
— Ты всегда при деле, мадам Клико.
— Я теперь вдова Клико, — ответила она, привыкая к своему новому титулованию.
Он поцеловал ее в щеку, и оба они сморгнули слезы.
— Пойдем танцевать!
Они пробрались через толпу и вышли на танцевальный паркет. Вдовье платье лежало, забытое в будуаре Терезы. Сверкали люстры, капали восковые слезы со свеч, и никому не было дела до Николь и Луи. Революция не разбирала жертв, и каждый, кто был в этом зале, как-то от нее пострадал.
Вращался зал, мелькали размытыми пятнами платья, руки Луи крепко обнимали Николь. В вихре танца он вывел ее наружу сквозь высокие двери в прохладный сад. Франсуа. В свой последний вечер они вот так же танцевали.
Луи дотронулся до ее волос:
— Никогда их такими не видел.
Она выдержала его взгляд, и ей хотелось, чтобы обстоятельства сложились иначе… но она должна была рассказать ему о переговорах с Моэтом. Он имел право знать.
— Я думаю отказаться от виноградников. Предложила их Жану-Реми, и мы обсуждаем условия.
— Нельзя этого делать! Подожди! Тебе просто нужно время. Ты еще не заключила сделку?
— Пока нет, но эти виноградники были мечтой Франсуа, а не моей. Я больше не могу отдавать им всю душу. Ментина страдает, а делать это ради денег у меня нет необходимости.
— Франсуа никогда бы этого не допустил! Это разбило бы ему сердце. И я этого не допущу, — сказал он сурово.
— Я уже начала переговоры, Луи.
— Франсуа станет мне являться, если я тебя не остановлю. Я понимаю, что мое последнее письмо было полно мрачных описаний и предчувствий, но ведь тогда я только что приехал, и на самом деле сейчас все не так плохо, как раньше. Россия переживает войну, как и мы. Но сейчас мои тамошние торговые агенты в один голос твердят о том, что в стране все равно полно богачей, у которых есть средства на покупки, и они с ума сходят по французскому шампанскому. А то, что его нигде не достать, только разжигает их аппетит. Этот бал — ерунда по сравнению с роскошью Москвы и Санкт-Петербурга. Не забывай, что у них все еще есть аристократия, и ее богатство просто невообразимо — нет ни одного торгового представителя, который знал бы этот рынок лучше меня. Обстоятельства переменятся, война не будет длиться вечно. Мы не имеем права сдаваться. Если ты снова начнешь колдовать на виноградниках со своими чудесными блендами, все остальное можешь предоставить мне.
— Но ведь ты тогда написал, что мы всё потеряли?
— И гроздья перестали расти на лозах? Брось, это всего лишь временное отступление. Ведь ты же тоже так думаешь?
— Я ничего не думаю с тех пор, как умер Франсуа.
— Он же всю свою жизнь посвятил этим виноградникам, всю свою душу он вложил в них и в тебя. И ты собираешься все это отписать Мозгу? Мы не можем этого допустить!
— Нет никаких «мы». И никто не будет слушать женщину, командующую на винограднике. Кто будет вести со мной дела?
— Ты не просто женщина. Ты — Николь Клико. В Шампани есть традиция — вдовы ведут дела. Семейное дело — это в крови нашей земли. Помнишь вдову Бланк, которая держала склад в Париже? С ней кто-нибудь спорил? А вдова Робер, что поставляет тебе бочковые вина? Сама
