Спустя два дня после того, как мы в парке, рядом с могилой Минетты, похоронили индийского соловья, повалил снег. Тогда-то к моему дому приехал на тучной серой лошади мужчина. Звали его сэр Николас Хогг. Он сообщил мне, что является мировым судьей прихода Отбуа-ле-Фэлоуз, куда входит и Биднолд. На прошедшем недавно ежеквартальном собрании прихода меня — как владельца поместья Биднолд — выбрали приходским попечителем по призрению бедняков.
Я пригласил судью Хогга в мой кабинет. В тот день моя одежда была менее яркой, чем обычно. Селия настояла, чтобы я носил demi-deuil[45] по несчастному соловью, и Хогг, похоже, принял меня за обстоятельного и серьезного человека.
Я поинтересовался, что входит в обязанности попечителя, и Хогг ответил, что эти обязанности весьма необременительны. «В настоящий момент в Норфолке немного бедняков, и они не очень портят общую картину», однако я всегда должен помнить, что бедняки делятся на три категории.
— На три категории? — переспросил я. — И каждый укладывается в одну из них?
— Да. На нашей территории встречаются Беспомощные бедняки, Здоровые и Ленивые.
— Ага, — отозвался я.
— От попечителей по призрению ожидают, что они не ошибутся в причислении бедняков к определенной категории: ведь ошибка непременно заставит бедняка предстать перед мировым судьей и тем самым отнимет у того драгоценное время. Поэтому спешу вас предупредить, что чаще всего ошибаются, не зная, куда отнести бедняка — к Беспомощным или Ленивым: ведь многие лентяи притворяются беспомощными и могут обмануть неподготовленного человека. Полагаю, вы меня понимаете?
— Думаю, да.
— Следовательно, ваша главная задача — не ошибиться при классификации. Представьте, что вы видите человека, просящего милостыню у большой дороги, — как определить, к какой категории он относится, Беспомощный он или Ленивый?
Я немного подумал. У меня возникло мгновенное искушение легкомысленно заметить, что при дворе многие предпочтут, чтобы их считали, скорее, Ленивыми (впрочем, таковыми они и были), чем Беспомощными, то есть импотентами (некоторые действительно ни на что не годились, но всячески это скрывали, прибегая к хитроумным уловкам). Однако я положил отнестись серьезно к новым обязанностям, поэтому ответил, что сначала внимательно осмотрю этого человека, чтобы понять, насколько он здоров, — не изувечен ли, не болен, не ранен, потом расспрошу, какие личные обстоятельства заставили его просить милостыню.
Сэр Николас покачал головой.
— Нет и нет, — возразил он. — Это ненадежный метод. Нет, нет и еще раз нет. Ему надо задать всего лишь один вопрос. Нужно спросить, есть ли у него лицензия на право просить милостыню, и если есть, удостовериться, что лицензия истинная, а не поддельная.
— А если у него вообще нет лицензии?
— Это и будет ответом. Значит, он не Беспомощный бедняк, а Ленивый. Дело весьма простое.
— А как получают лицензии, сэр Николас?
— Нам, судьям, подается заявление. Каждое заявление рассматривается на ежеквартальном заседании.
— А как быть человеку, попавшему в беду, ну, скажем, пострадавшему в уличной драке или сломавшему позвоночник при падении с дерева, на котором он собирал сливы: работать он не может, а следующее ежеквартальное собрание нескоро? Ведь, если не попрошайничать, не проживешь?
— Это гипотетический случай, сэр Роберт, я не слышал о таком прецеденте. В любом случае, милостыню просить он не имеет права. Пусть ищет другие возможности.
— Какие? Я что-то не соображу.
— Например, он может прийти к вам.
— И что я должен делать?
— В обязанности попечителя входит оказание просителям мелкой денежной помощи, в размере шести-девяти пенсов, или, если это больше устраивает обе стороны, — можно пожертвовать куренка или свиную ножку, кому что удобнее. Именно по этой причине в попечители выбирают людей с достатком, чтобы пожертвования не были в тягость.
Сказав это, сэр Николас закурил трубку — та источала омерзительное зловоние — и тем самым дал мне немного времени, чтобы сформулировать следующие вопросы, касавшиеся состояния работного дома в Норвиче и выполнявшейся там работы. Это место было главным пристанищем тех, кого Хогг называл Здоровыми бедняками графства. В ответ мне было сказано, что этот работный дом замечателен во всех отношениях, живущие там мужчины, женщины и дети сидят с веселыми лицами за прялками и ткацкими станками — «таким образом, получается, что благотворительность распространяется не только на их плечи и руки, которые трудятся, но и на праздные ноги, пребывающие в безделье».
Хогг смахнул табачные крошки с мясистой губы и прибавил:
— К сожалению, больницу, что там находилась, переоборудовали в пивную, — ошибка, на мой взгляд, — но мне сообщили, что тех немногих больных, что нуждались в лечении, разместили в подходящем сарае.
Я спросил, входит ли в мои обязанности попечителя посещение работного дома в Норвиче, но сэр Николас успокоил меня, сказав, что моя опека распространяется только до границ Отбуа-ле-Фэлоуз, а соседние приходы Кут-бай-Лейлэнд и Рамуорт Сент-Джеймс я опекаю, по его словам, уже вместе с лордом Бэтхерстом, — последнего он охарактеризовал как «замечательного попечителя, который щедро жертвует просителям кроликов». Меня привело в замешательство известие, что Бэтхерст способен разобраться, кто из бедняков Беспомощный, а кто Ленивый, и я уже собирался поделиться с судьей своими наблюдениями по поводу плачевного состояния разума соседа после несчастного случая, но тут сэр Николас подошел к окну, увидел, как валит снег, и сказал, что должен немедленно ехать: есть риск, что дорогу занесет, и тогда он не сможет попасть в «Центр в Отбуа» — так он назвал место своей работы.
Признаюсь, я почувствовал облегчение, избавившись от сэра Николаса и его отвратительной трубки, и все же после его отъезда продолжал пребывать в некотором смущении в связи с новыми обязанностями: у меня не было ясного представления о том, что я должен делать в качестве попечителя бедняков. Должен ли объезжать на Плясунье окрестные деревни, ловить Ленивых и посылать на ткацкие работы, а Беспомощным раздавать шестипенсовики и куриные ноги? У меня не было привычки часто ездить в деревню Биднолд, разве когда приходила охота навестить Мег в «Веселых Бездельниках», и я не представлял, сколько бедняков могут обратиться ко мне за поддержкой. Если б не снегопад, я тут же оседлал бы лошадь и помчался б на разведку, но, как и судья Хогг, я не хотел заблудиться в снегах, и потому решил сначала занести на бумагу все — увы, весьма немногое, что я знал о бедняках. Я взял перо и написал следующее:
1. Их много.
2. Похоже, их больше в столице, там они толпятся на набережных и устраиваются на ночлег на ступеньках пивных.
3. Они больше остальных людей подвержены болезням, чему я был свидетелем, работая в больнице св. Фомы.
4. В глазах многих бедняков светится безумие, из чего я заключаю, что у Пирса в «Бедламе» их множество.
5. С точки зрения Уинчелси бедняки составляют особую расу, отличную от остального человечества. Однако анатомы черпают знание о человеческом теле, изучая трупы бедняков, и нигде не написано, что печень лорда по своей форме, функциям, строению или структуре отличается от печени жителя трущобы (впрочем, печень лорда может быть увеличена количеством пропущенного сквозь нее вина).
6. Их любил Иисус.
7. Существует любопытное противоречие между Его верой в благородство бедняков и верой так называемых благородных людей в их врожденную порочность. (А ведь считается, что у нас набожный народ.)
8. Не могу сказать, что за тридцать семь лет своей жизни, вплоть до сегодняшнего дня, тринадцатого января 1665 года, я часто думал о них.
9. Как относится к ним король? Он убежден, что все должны быть довольны своим жребием и не должны стремиться подняться выше. А что он скажет о бедняке?
10. Я слышал, что в Биднолде есть человек без языка, крепкий телом, но немой, он выпрашивает милостыню у всех, кто проходит мимо. Кто он — Беспомощный или Ленивый? Есть ли у него лицензия? И если нет, что мне с ним делать?
Тут я остановился. Даже из этих нехитрых записей мне стало ясно, что проблема бедняков весьма сложна и принадлежит к тем вещам, которыми я никогда не предполагал заниматься. Со вздохом я отложил перо. У кого просить совета по этому вопросу, о котором я знал так мало, что мысли мои полностью смешались? Ответ не заставил себя ждать. Конечно, у Пирса. Испустив очередной вздох, я снова потянулся к перу. Надо писать Пирсу и, естественно, получить в ответ письмо, полное критики и издевок. Эта задача утомила меня раньше, чем я к ней приступил, но тут мое внимание привлекли сладостные звуки: то пела Селия. Я тут же покинул кабинет, пошел в Музыкальный Салон, сел на узкий высокий стул и позволил голосу моей жены заглушить мысли о бедняках и бездомных.
