Он ехал молча, погруженный в свои мысли. Проходили суровой местностью, усеянной крупными камнями, белевшими, как черепа, в траве. На них сидели большие черные птицы. В одном месте наткнулись на скелеты людей и коней с проросшей между ребрами жесткой травой.
— Мы не пойдем дальше! — закричали воины. — Ты хочешь, чтобы наши кости завтра так же забелели в полях!
Сарпедон почувствовал, что это еще не бунт, и властно заставил идти.
Вечером открылась поляна, уставленная рядами массивных каменных столбов, изображавших рыб и змей с улыбающимися пастями и удивленными глазами. Наступало время ночлега, но войско не хотело располагаться возле скифских богов. Прошли, несмотря на тьму, еще несколько стадий. Костров не разводили, спали на голой земле.
Утром Сарпедон проснулся от крика. Ликийцы шумели и бегали по полю. Подозревая несчастье, он вскочил и стал надевать оружие, но ремня, на котором подвешивался меч, не оказалось: от него остались мелкие кусочки. Схватив щит, он и на нем не обнаружил кожаных поручней. Зубы его застучали. Неужели это и есть тот день, когда он не в состоянии надеть щит на руку? Тут он заметил, что воины с остервенением давят мышей. Низенькая трава, покрывавшая поляну, кишела зверьками. Ночью они сгрызли все кожаные части доспехов и у многих сгрызли сандалии.
Сарпедона с криком окружили.
— Ты ведешь нас в пасть смерти! Ты более жесток, чем Дарий! Не думай, что, пролив нашу кровь, сбережешь свою собственную! Назад! Назад!
Сарпедон усмехнулся: назад — это и есть в пасть смерти.
Но они разумели не возвращение в царский лагерь, а домой — к женам и детям.
— Безумцы! Тысячи стадий, десятки рек, горы и море отделяют нас от родных обиталищ. Эти ли препятствия надеетесь вы одолеть? И не боитесь вы голода, диких племен и зверей?
Люди предпочитали умереть на пути к дому, чем в нелепых поисках царицы. Возбуждение на этот раз было так велико, что Сарпедон почувствовал невозможность сопротивления. Мрачные предчувствия охватили и его самого. Тронувшись в путь, он отклонился, в угоду войску, от указанного ему направления и свернул в сторону, с целью обогнуть персидский лагерь.
Как только ликийцы узнали, что идут назад к дому, они стали петь, смеяться и весь день были счастливы, как дети. На пути им попадались закрытые глиняные сосуды с обгоревшими костями, стоявшие на высоких каменных глыбах, бревна, воткнутые в землю с насаженными на них конскими тушами, бычьи черепа на шестах. Подъехав к высокой куче хвороста, увидели обезглавленное тело, Перед ним торчал меч острием вверх, по-крытый, как ржавчиной, запекшейся кровью. Но это не вызывало страха. С тех пор, как решились уйти домой, тайны и ужасы степей — отошли в прошлое. Казалось, уже сегодня обнимут родных и близких.
Но не успело солнце склониться к земле, как неизвестно откуда появилась конница.
Скифы!
Робкие памфилийцы сбежались к Сарпедону, как цыплята к наседке, а он, смущенный всматривался в коней и в одежды наездников. Они были не скифские. Приблизилась небольшая кучка. В ней узнали персов.
Сарпедон принял вид человека, обрадовавшегося неожиданной встрече. Он объяснил подъехавшим конникам, что сбился с пути, и спросил, как они сюда попали. То были- люди Гобриаза, ехавшего на поиски Атоссы. Гобриаз требовал его к себе. Сарпедон пространно и многоречиво рассказал ему, как заблудился в степи, как незаметно для себя отклонился от своего направления. Перс слушал, нахмурив брови. В голосе памфилийца уловил фальшь. Не пропуская ни одного слова, он следил глазами за приближением своих всадников, ездивших к войску Сарпедона. Один из них, подлетев, нагнулся к самому уху сатрапа.
— Измена! — закричал Гобриаз.
Он разрубил Сарпедону голову мечом и, ринувшись вперед, увлек за собой всё войско.
За один день ликийцы и памфилийцы превратились в толпу бродяг. Как листья по ветру, закружились они при первом ударе персов. Высокая трава поглотила их тела.
Войско Эобаза третий день блуждало по степи. Ковыль сменялся полынью, полынь — широкими полями бурьяна. Войско мрачнело, и Эобазу приходилось обнажать меч и хватать за горло строптивых. Он чувствовал, что скоро не в состоянии будет удержать их, и молил небо о ниспослании честной битвы, в которой мог бы пасть.
Угрюмо глядя на начинавшие увядать цветы, бежавшие под копыта коня, он незаметно приблизился к холмистой гряде. Взлетев на гребень, персы остановились в изумлении: Море!
Это был лес. Бесконечный, как степь, он рос в громадной лощине и темные волны его верхушек катились до самого горизонта. Это был первый лес с тех пор, как они спустились с фракийских гор. Вид его навеял на Эобаза тоску безнадежности, точно это был край земли. Он уже хотел поворачивать коня, когда ему указали на косматых людей, застывших в позах оленей, заслышавших врага. Они мгновенно исчезли, как только почувствовали, что их заметили. Тогда войско вихрем спустилось в лесную долину. Ветви били по глазам, цеплялись за одежду, застилали путь. Сошли с коней.
Лес начинался веселой дубовой порослью, такой густой, что сквозь нее надо было продираться. Но чем дальше — тем деревья крупнее и выше шатер листвы. Стучали дятлы, с хохотом взлетали тетерева, а над головой пышнобородого Эобаза стрекотала пичуга, перелетая с сучка на сучок. Ни людских, ни звериных троп, только кружевной ковер папоротников, доходивших до колен. Лес густо, неумолчно гудел.
Эобаз упивался мыслью, как рыбу в сети, поймать врага в широкий охват, которым шло по лесу его войско. Он разрубил голову непокорному воину, как только тот выразил желание повернуть назад.
— Всякий, кто это сделает, наткнется на мой меч! Но таинственных людей не было.
Сумрак леса тяготил после степных просторов. Когда же лиственные деревья сменились дремучим бором с бронзовыми стволами сосен и пирамидами елей — персы совсем притихли.
Далеко послышался крик и ему ответил другой, еще дальше. Кричал не зверь, не птица, не человек.
Из складок потрепанных одежд стали извлекать пузырьки со священной коровьей мочей и окропляли себя ею. Верившие в халдейские заклинания, привешивали к древкам копий медного идола с выпученными глазами. Крик повторился совсем близко. Персы почувствовали себя во власти Аримана. Они давали обет убить две тысячи лягушек и жаб, тысячу змей, две тысячи пауков и тараканов. Кроме того, они обратились к запрещенному Дарием ритуалу магов: обрезывали клочья волос и пускали по ветру, обводили глаза, ноздри, уши и рот белой краской, отрекались от своего имени, выдавая себя за благочестивых отшельников.
Эобаз ревел, как разъяренный бык.
— Вы не воины, но куры, боящиеся крика ястреба! Поистине, царь окажет величайшую милость, если велит отрубить вам головы. Вы достойны быть распятыми на этих деревьях!
Он двинул вперед войско, как сдвигают тяжелый корабль с мели. Открылась поляна с густой пшеницей и и с торчащими из нее обгорелыми пнями. Высохшее от старости дерево простирало над нивой костлявые сучья, а на них, как спелые плоды, висели бычьи и оленьи черепа вместе с полуистлевшими шкурами зверей.
Вид посева осенил Эобаза величайшей догадкой о близости скифских поселений. Он понял тайну неуловимости номадов и бесполезность блуждания царя по степи. Враг укрывается в лесной глуши. Ему, Эобазу, выпало на долю найти ключ к победе и к быстрому окончанию воины. Сладкий хмель предстоящей славы ударил в голову и он погнал свое войско дальше. Теперь лес пошел необыкновенный, невиданный, с белыми стволами деревьев, точно облитыми молоком. Листва пахла свежо, опьяняюще. Хруст валежника, испуганные возгласы и толпа, сбежавшаяся к нему, прервали грезы Эобаза. Из отрывочных восклицаний он понял, что люди только что видели ужасных духов. Поклявшись, в случае неправды, покарать беглецов, он приказал вести к тому месту.
Его привели к озеру с топкими берегами и чахлыми деревцами по краям. Местами росла осока, колыхались желтые кувшинки и водяные лилии. Остальная поверхность утыкана была редким камышом. Подозревая ложь, Эобаз захотел приблизиться к самой воде. Озеро словно кипело, подогреваемое снизу. Камыши издавали чуть слышный свист и беспорядочно колебались. Но не от ветра. Он уставился на ближайшую камышину и едва не уронил меч, а длинные волосы впервые за всю жизнь зашевелились под шлемом.
Кто-то, поросший шерстью, сидел под водой, держа во рту конец камышевой тростинки. Волосы водорослями колыхались над дремучим лицом и из-под них на Эобаза глядели белые водяные глаза. Неподалеку таращилась такая же пара глаз, еще и еще... Всё озеро населено чудовищами и у каждого рос тростник изо рта.
Эобаз не помнил, как выбрался из прибрежной топи, как вернулась способность говорить и стоять на ногах. Хотя он мог уже грозно прикрикнуть и разбранить людей за трусость и ложную тревогу, но его бледность и неуверенность в голосе не укрылись от войска. Страшные белые глаза ледянили кровь, как глаза горгоны. Он приказал всем собраться и двигаться густой массой.
