В такие дни в лесу грибов и ягод полно. Шуршит под ногами опавшая листва, и пахнут нагретые ели.
Нет у Ивана Молодого желания уезжать в Москву, а надобно. Отец позвал. Давно скрылось за холмами село Воробьёво с княжескими хоромами и крестьянскими избами. Вьётся дорога у самой реки. Одной стороной колеса княжеской колымаги с лошадьми, запряжёнными цугом, того и гляди, в воде окажутся.
За княжеской колымагой идут человек шесть ратников из дворян. Версты за три до Москвы остановил князь Иван колымагу, приоткрыл дверцу. Подбежавшему дьяку Фёдору Топоркову сказал:
- Коня мне, Фёдор. Хочу верхоконно ехать. Один из рынд придержал стремя, дьяк Фёдор едва на коня взгромоздился, как князь взял с места в рысь. Дьяк насилу догнал его. Иван Молодой оглянулся, проговорил со смешком:
- Постарел ты, Фёдор. Дьяк ощерился:
- Лета, великий князь, что воду расплёсканную, не собрать. Ан о прожитом не жалею.
- Ноне на Думе государь совет держать будет. Жениться решил.
- У государя года позволяют…
На Думе Иван Молодой сидел молча, бояр слушал. А они всяк своё говорили, но к одному склонялись: государю жениться надобно.
Так заявили да и разъехались.
А Ивану Молодому, хоть и считавшему, что женитьба - это дело отца, что-то в душу закралось: какова царевна византийская, не станет ли она козни против него, великого молодого князя, творить?..
Всю неделю эта мысль точила. И не с кем сомнениями поделиться. Саньку в Тверь услали, воротится через месяц, с духовником, митрополитом, не осмелился говорить.
Однажды увидел Глафиру, комнатную девицу великой княгини Марии, улыбчивую, добрую. Вспомнилась та ночь, какую она подарила ему, молодому великому князю.
Подозвал:
- Тревожно мне, Глафирушка, душу червь точит. Та всполошилась. Подошла, в глаза заглянула:
- Что тревожит тебя, княже мой?
- Аль слухи тебя миновали?
- О чём ты, княже?
- Великий князь, государь, жениться решил. Глафира улыбнулась:
- Эка печаль. Давно бы пора. Доколь великому князю глазищами по девкам зыркать? - Чуть погодя добавила: - На ком князь выбор остановил?
- В том и печаль, Глафира. Коли б из своих княжон, а то на девице из рода царского, византийского. Племянница последнего императора константинопольского, Софья Фоминична. Она у папы римского от турок укрывается.
Глаша удивлённо подняла брови:
- Аль государь видел её?
- Нет.
- Чудно. В прежние лета невест на смотрины со всех княжеств свозили.
Припечалилась, головой покачала:
- Видать, не по любви государь женится, а по расчёту. Да ты, княже, не огорчайся. Бог даст, ко двору придётся, как у нас в Коломне говаривают. - И прошептала: - Хочешь, я к тебе нонешней ночкой приду, утешу?
И пошла, посмеиваясь. Приговаривала:
- Господи, прости меня, грешную. Козни демонские одолевают…
Уже подъезжая к Москве, Санька завернул в стоявшую на пути просторную крестьянскую пятистенку.
Пока передыхал и с хозяевами разговоры вёл, в избу девица заглянула. Розовощёкая, косы платком прикрыты. На гридня глаза метнула.
«Дочь хозяйская», - подумал Санька. А отец только знак ей подал, и молодка выставила на стол чашу с кислым молоком, хлеб свежий.
Ест Санька, а сам нет-нет да и взглянет на девчонку. Вышел хозяин из избы, встал и Санька. Поблагодарил молодую хозяйку, поклонился, а покидая избу, осмелился:
- Зовут-то тебя как, девица-краса? И, услышав, сказал:
- Жди, Настёна, сватов жди. Пойдёшь ли за меня?
- Коли всерьёз, пойду…
Однако не суждено было Саньке в то лето сватов засылать к Настёне. Едва он из Твери воротился, как позвали его к Ивану Третьему, и тот велел Саньке готовиться к поездке в далёкий Рим.
На Арбате в деревянном рубленом домишке с оконцами в мелкий переплёт и островерхой черепичной крышей вот уже более десяти лет как поселился италийский монетный мастер Иоанн Фрязин. Прижился на Московской земле, к холодам русским привык.
Жену тоже из Италии привёз и сына, Франца, помощника в делах литейных. Иоанн мастер знатный, монеты для Московского княжества печатал. Из серебра лил под зорким надзором людей государевых. Сколько укажет великий князь, столько и выплавят они с Францем. И за ту великую пользу, какую приносил Иоанн Фрязин Московскому княжеству, Иван Третий пожаловал мастера званием дворянина.
Может, и дальнейшая жизнь его шла бы как по накатанной дороге, не случись события, в котором Иоанну Фрязину отводилось подобающее место.
В малой палате сидели вдвоём, Иван Третий и Иван Молодой. Поначалу государь хотел было братьев позвать, да передумал: разговор-то для них будет не слишком приятный.
В палату последние лучи заходящего солнца проникают через высокие оконца. Ещё час-другой, и наступит сумрак. Тогда дворцовые девки зажгут свечи и в палате запахнет воском. Государь откашлялся:
- Вот, сыне, ходили мы на Великий Новгород, заставили новгородцев признать власть нашу, великих князей московских. Выкуп они дали, от Волока и Вологды отказались, хоть мы и без того давно уже этими городами владеем. И за ту их покорность обещал я держать Новгород в старине, по пошлине, без обиды. Смекаешь, сыне, великий князь Иван Молодой, к чему я речь веду? Вернул под власть Новгороду Торжок и Демон, крёстное целование с них сложив… А что же новгородцы? Не они ли поклялись не отдаться никакому королю или великому князю литовскому, не знаться с недругами великих князей московских?.. Ноне начали забывать новгородцы, что крест целовали на верность Москве.
Говорил государь Иван Третий, а молодой Иван слушал и соглашался.
- Когда карали новгородцев, чуяла душа моя, что корни крепкие в том городе. Затаятся, а потом в неурочный час дадут поросль… Прислал Феофил письмо владыке Филиппу: снова начали бояре сети плести, подговаривать люд против Москвы. Пытался Феофил увещевать их, да попусту: закусили удила.
Иван Третий внимательно посмотрел на сына:
- Вникаешь, Иван, о чём я речь веду? Молодой великий князь кивнул.
- Так вот, сыне, намерен я слать тебя в Новгород, да не с миром, а с чашей яда. Должны знать бояре карающую руку московских великих князей. И ты помни, что уже не малолеток, а великий князь Московский Иван Молодой… Казни их! Двух-трёх смерти предашь, иные уймутся. Страхом покорим новгородцев. Эвон как ведут себя. Не хотят в единении жить. А нам, великим князьям московским, единая Русь нужна, не удельная. Вот ты, сыне, и напомни им о том.
- Исполню, государь.
- Не милуй виноватых. А коли ненароком безвинного достанешь, не огорчайся, другим в науку.
Слова отца не удивили Ивана Молодого. Знал, Русь на силе и страхе держится издавна. Ещё Иван Калита, предок его, за великий княжеский стол бился правдами и неправдами, татар на Тверь наводил, козни в Орде против князей удельных творил…
А Иван Третий будто читал мысли сына: - Отчего я братьев своих сюда не призвал, с тобой один на один речь веду, - речи мои им неприятны. Они, ведь знаю, с усобицей не слишком хотят расстаться… Придёт время и для Твери. Твой дядька, тверской князь Михаил, видно, забыл, что в родстве мы, к Литве потянулся… Видит Бог, по-доброму хотел я с ним жить, на поклон к нему ездил. А он возымел о себе, что выше Москвы. Многие его бояре поняли, что пора нашей земле единиться. Настанет час силе ордынской противостоять, и тут, великий князь Иван Молодой, сила с силой столкнётся и чей удар пересилит, за тем и победа… К тому, Иван, князь великий, новгородцев взывай. А тех, до кого слова твои не доходят, не щади!
Москву покидали в дождливую пору. Надвигалась ранняя осень, но ещё не осыпался лист и его не прихватила желтизна.
Из Кремля выехали в крытой колымаге, с занавешенными оконцами. Отстояли заутреню в Благовещенском соборе. Сидели вдвоём на задних кожаных подушках. Под ногами кованый малый сундучок со всеми их вещами.
Дождь барабанил по крыше, и редкие раскаты грома отдавались вдали.
Город заканчивался полем. За последними дворами, огороженное жердями, желтело сжатое поле ржи. В отдалении, на другом конце поля, виднелась деревня избы в три, с постройками, а у темневшего леса лентой большое село. От Москвы к деревне и к селу тянулась избитая колеёй, потонувшая в грязи дорога.
В дальний путь отправились Иоанн Фрязин и Санька. Пока из Москвы выбрались, колымагу кидало и раскачивало на ухабах и рытвинах. А как из города выбрались и на Можайской дороге оказались, колымагу перестало трясти.
Санька с немчурой редко переговаривается. Да и о чём им речи вести? Ещё успеют всё обсудить. О Смоленске, какой Литва с Польшей у славян захватили, или о Варшаве, через которую им предстоит проехать. Сколько же вёрст у них впереди! И сколько утолительных дней провести в колымаге!
