Она вспомнила о Викторе Игнатенкове. Жив ли он? Вряд ли жив. Все юное, чистое быстро пропадает на фронте. Или делается инвалидом.
Нина поискала Пауля.
Манько, улыбаясь, что-то говорил Артамонову.
Священник, маньковская жинка, старухи, дети прошли перед ее взглядом. Пауля с ними не было.
Она догадалась, что прапорщик клюнул на Деркулова, оглянуласъ - и точно: Пауль стоял рядом с подполковником. Она испугалась новой ловушки и крикнула, отрывая Паули от контрразведчика.
Ее охватила злость. Ну что этот мальчишка лезет на рожон? Ведь это он первый позвал офицеров к интенданту, где убили Судакова!
Она стала отчитывать Пауля за то, что он забывает о последнем долге покойному, взяла под локоть и оттолкнула от Деркулова.
Пауль дернул рукой, вытаращил на нее единственный глаз и с гневом, обидой произнес, что она ничего не понимает.
- Иди к людям, - сказала Нина. - Я сама поговорю с господином подполковником.
- Вы спросите, почему господин подполковник сидит в тылу! - сказал Пауль и отошел.
Нина повернулась к Деркулову, спросила:
- Вы хотите избавиться от нас всех?
- Лично от вас? Нет, - ответил он. - Но от таких, как вы. А вас я даже не арестовываю. Разве мое запрещение выезжать из Скадовска трудно обойти?
Деркулов чуть усмехнулся твердыми смелыми глазами, словно говоря: "Лети на все четыре стороны, не держу".
- Обойти? - переспросила она. - Чтобы я все бросила? Нет, я дождусь, когда мне разрешат увезти на пароходе...
Он пожал плечами, посмотрел ей за спину, потом сказал:
- Манько позвал на поминки. Наверное, не пойду... А хохлу вы можете верить, в торговых делах не обманет.
И снова - в глазах какой-то намек.
- Значит, вы разрешаете нам отплыть на нашем пароходе? - спросила Нина.
- Не разрешаю. И, пока идет расследование, разрешить не могу.
Что он морочил ей голову? Неужели ему хотелось, чтобы Нина покинула Скадовск тайно, чтобы ее бегство от расследования стало уликой против нее?
- Может быть, вы ускорите свое расследование? - спросила Нина, предполагая, впрочем, что ничего ускорять он не будет. Однако, как ни жгла догадка о деркуловской ловушке. Нина не подала виду, что встревожена, и не собиралась требовать объяснений.
Деркулов ответил:
- Мы должны установить ваше прошлое. Это долгая история. Наберитесь терпения.
- Как же так? Помилуйте, Бога ради! - воскликнула Нина и взяла его за руку. - Ведь война... Положение каждый день меняется, сегодня за аршин бязи пуд пшеницы дают, а завтра будет черт-те что! Завтра красные разобьют поляков и накинутся на нас...
Деркулов холодновато похлопал ее по руке, показывая, что отлично знает такие уловки, и произнес:
- На то и война. Вот пишут: в Турции греки разгромили кемалистов... Что нам гадать о завтра? Завтра кемалисты побьют греков, они все-таки воюют на своей земле... Не будем гадать. Если бы вы с вашим Пинусом не отправляли зерно за границу... - Деркулов не договорил, но дал понять, что нечего надеяться.
"Бежать? - подумала Нина. - Судакова все равно не воскресить... оставлю Манько стекло и бязь... Только бы до Севастополя добраться, там я покажу!"
- Вы много шпионов поймали? Я похожа на шпионку? - спросила насмешливо она.
- Какая там шпионка, - отмахнулся Деркулов. - Вы не шпионка, а просто... непатриотка. Лучше быть самым примитивным шпионом, который цепляет Георгиевский крест на анненскую ленту, чем непатриотом вроде вас.
Он не лукавил, в глазах не таилось никакой игры. Это были глаза алексеевцев из новороссийского патруля.
"В Севастополь! - решила Нина. - Какая я дура, поверила Кривошеину. Надеялась на здравый смысл. Нету никакого здравого смысла. Ни торговли, ни мирных интересов - ничего нету. "
- Почему же Георгий вдруг на анненскую ленту? - спросила она. - Это признак идиотизма?
- Будьте здоровы, Нина Петровна, - ответил Деркулов и повернулся, чтобы уйти.
- Черт с вами! - сказала Нина. - Расследуйте! Держите меня под арестом! Я подожду, пока до вас не дойдет, что по-старому больше нельзя.
Деркулов повел плечами и зашагал к воротам, не обернувшись. Сперва он помахивал правой рукой, в которой держал фуражку, ударяя ею над желтыми пуговицами пижмы, потом надел фуражку - и Нина перестала на него смотреть.
"Сегодня же, - подумала она. - Манько поможет... На любой шхуне!"
Вернулась к могиле. Пауль ярко сверкнул глазами в сторону ушедшего контрразведчика.
- Надо помянуть полковника, - сказала она подчеркнуто скорбно.
"Сегодня же!"
* * *
Деркулов рассчитывал, что коммерсанты исчезнут в два-три дня, и неприятную историю можно будет безболезненно предать забвению. Конечно, их можно было и утопить в море, это было бы не очень сложно. Но он их не боялся.
Деркулов вышел с кладбища, сел в линейку, разрисованную по бортам голубыми и красными мальвами, и поехал в порт к интенданту Белошапке.
Из-за тополей выглянул золотой крест на зеленом куполе собора. Ласточки уносились в высоту из-под крыш и падали обратно.
В Скадовске царило полусонное знойное хохлацкое благодушие. Деркулов посмотрел направо, посмотрел налево, а там - козы, гуси, голоногие дети.
"Сукин сын Белошапка! - мелькнуло у него. - Надо написать в Ставку, чтобы давали интендантам товары для обмена... Нет, пожалуй, не надо. Еще обвинят меня в продажности... А как же конкурировать с кооперативами? спросил он себя. - У них французы, Европа. У нас - война. Война сама себя кормит".
Но что-то было не то. Белошапка - печенег, это ясно. Манько во сто крат оборотистей. Зато Белошапка - свой, не продаст...
Вспомнились прошлогоднее предсказание французов: армии Колчака и Деникина продержатся недолго, потому что за ними нет гражданских правительств. Так? Военные герои, если не гибнут, всегда проигрывают?.. Эти французы высмеивали Деникина и предали Колчака...
Въехали в порт, обгоняя запряженную медленными волами арбу, полную тугими мешками. На мешках сутуло сидел мужик в соломенной шляпе, с каменным равнодушием глядел на помахивающие хвосты волов, на деркуловскую линейку не обернулся.
О это каменное равнодушие! Как оно тяжело для неподкупных железных офицеров. Оно обесценивает кровь мальчишек-юнкеров Константиновского училища, полегших зимой на Перекопских укреплениях, кровь добровольцев и казаков, занявших Таврию, добывших хлеб полуголодному Крыму. Оно говорит, что добровольцы уйдут, а мужик все так же будет возить мешки с зерном.
В сердце Деркулова ожили два офицера, которых он посылал на переговоры к Махно. Он подумал, что послал их на тысячу лет назад, в Скифию. Что они могли сказать тем, кто казнил их? Кто их слушал?
И вдруг подполковника обожгло: а что говорил Пинус? Кто его слушал? Разве все они, Деркулов, Белошапка, генерал Врангель, - не та же Скифия?
"Нет, надо ехать в Ставку", - решил подполковник и велел кучеру поворачивать обратно.
* * *
Судакова поминали в доме Манько. В открытые окна тянуло дымком кухни-летовки. На столе в глиняных мисках и глубоких тарелках лоснились блины, блестели жиром холодцы, а крупно нарезанные помидоры и огурцы, как будто приготовленные для великанов, выглядывали из-под сметанной заливки. Еще была жареная ставрида, вареная картошка с укропом, малосольные огурцы, пирожки с капустой, пирожки с мясом - весь стол был заставлен.
Нина выпила стопку самогона, закусила поминальным блином и, выждав немного, поманила хозяина.
К ней кинулась работница, желая услужить, предложила рыбки. Нина не обратила на нее внимания, ей нужен был Манько.
С ласковой улыбкой подошел Манько, склонился, наклонил набок голову, выставив волосатое ухо.
- Сейчас я уеду, - сказала Нина. - Товар остается. Идемте, надо все подсчитать.
- Надо, надо, - повторил он покорно. - Я усе зроблю.
Слева, оттуда, где сидели Артамонов и Пауль, послышался зычный голос:
- Ни за что пропал, полковник! Будто приказчик, а не офицер!
Нина подняла руку ко лбу, потерла висок.
- Напиши расписку на две тысячи тонн пшеницы, - сказала Нина. Остальное, что выручишь, - тебе.
- Вы бы дали свидетельство на вывоз за кордон, - почти по-русски произнес Манько. - Мени трошечки, для почину.
Она в Севастополе платила деньги честному чиновнику за эти сертификаты, разрешающие торговать хлебом с Константинополем и Марселем. После запрета на вывоз цена им была высока.
- Нет у меня никаких свидетельств, - сказала она. - Ящик спичек возьмешь себе. Пошли кого-нибудь в порт...
- Сегодня "Елена" вэзэ кавуны, там мой чоловик, грэк Фома... Уступыть мэни ти свидетельства. Я малый чоловик, защиты не маю. Вы пойидэтэ, мэнэ покынэтэ... Грэк Фома - я ему скажу...
- А ты острый, - зло вымолвила Нина. - Не жалко тебе ни нас, ни себя... Пиши расписку!
Манько заохал, склонился еще ниже и начал доказывать, что на две тысячи тонн ему будет трудно наторговать, что нынче страшно. Нина окликнула Артамонова.
