– Ты сам-то кто таков?
– Я-то? Я киевский гость Вышата. От персов путь домой держу. Паволоки в Киев везу.
– Далеко ж тебя носило. Поди-ка и велблюдов видел?
– И видал, и ездил на них.
– И каково оно, на велблюде верхи?
– Удобно, – Вышата блеснул зубами. – Как на мягкой бабе.
Дружинники стоявшие полукругом за креслом, загоготали.
– Весёлый ты человек, Вышата, – князь усмехнулся, не столько грубоватой шутке, сколько заражённый жизнерадостным хохотом. – А скажи-ка мне, весёлый человече, велика ли рать у хана Ибрагима?
Вышата поскрёб затылок, поглядел в небо, будто ждал оттуда подсказки, повертел головой, словно пересчитывал для сверки собравшихся поодаль кметов.
– В половину твоей, княже.
– Ой, блядословишь, скоморох!
– Правду реку, княже. Не устоять против тебя хану. Потому и пришли гости к тебе с просьбой.
– Ну, реки, о чём просят?
– Просят тебя гости не брать приступом город, не жечь Булгар. Они уговорят хана заплатить тебе дань. Ежели хан не сможет сам заплатить, они ему помогут, только не жги город. Так гости меж собой порешили. Дары тебе шлют.
Вышата обернулся назад, обеими руками показал на окованные узкими железными полосками сундуки. Рабы тотчас откинули крышки. В одном сундуке лежали разноцветные паволоки, в другом – всевозможная золотая и серебряная утварь. Владимир прищурился, всмотрелся в гостей. Толстогубые, щекастые, с тонкими чертами, горбоносые, гладковыбритые и бородатые лица гостей были повёрнуты к нему. Чёрные, зелёные, серые, голубые глаза выжидательно смотрели на него, следя за каждым его движением, стараясь угадать настроение. Здесь собрались гости со всего света. Уй, как всегда, прав, не стоит их обижать.
– Скажи гостям – их мы не тронем. Наши законы не велят гостей обижать. Сам знаешь.
Вышата обернулся к сотоварищам, залопотал что-то на незнакомом языке. Некоторые, это читалось по выражению лиц, и без перевода поняли смысл княжеской речи. Люди собрались бывалые, с русичами встречались не впервые, но заговорили бы сами – речь была бы малоосмысленной; но на слух чужую речь мал-мало понимали. Рядом с Вышатой встал высокий горбоносый гость в халате, с узкой посеребрённой бородой, с навёрнутым на голову зелёным убрусом. Говорил горбоносый длинно, разводил руками, закатывал глаза, взглядывал то на небо, то на державного собеседника. В переводе Вышаты речь его прозвучала много короче. Может, не знал толмач досконально иноземный язык, а может, решил не утруждать слух князя цветистым пустословием.
– Великий каган киевский! То так. Всему свету ведомо – на Русской земле обид гостям не чинят, и ты, великий каган, наш первый защитник. Но скажи, каган, можно ли удержать стрелу, выпущенную из тугого лука? Может ли лучник, отпустив тетиву, изменить полёт стрелы? Лучший из лучших лучников до последнего мига не уверен, попадёт ли его стрела точно в цель. Собьётся худое оперение, налетит ветер, полёт стрелы изменится, и она попадёт не туда, куда направил её лучник. Брать добычу – то право победителя. Но разве ваши воины, распалённые битвой, станут разбирать, где имущество булгарина, где иноземного гостя? Ты человек разумный, слава о твоей справедливости, щедрости идёт далеко за пределы Руси, ты не станешь проливать лишнюю кровь, обижать невинных. Потому просим тебя нижайше, великий каган. Не бери приступом город, договорись с ханом Ибрагимом миром, мы тебе в том поможем.
Обращение «каган», равное титулу «басилевс», льстило самолюбию. Угры, ляхи, германцы, степняки признавали его великим князем Руси, некоторые приравнивали к кагану, лишь надменные ромеи считали его мелким князьком варваров. Что ж, всему своё время.
– Добро. Я принимаю ваши дары, – то был знак. Владимир величественно посмотрел на посланцев торговых людей. – Пожду два дня, Говорите с ханом, пусть шлёт слов, но на третий день, ежели не запросит хан мира, начну приступ. Гостей, коих торки обидели, вознагражу за убытки.
Посланцы поклонились поясно и ушли в город.
* * *Величину дани, которую следует наложить на Булгар, обсуждали ещё зимой в Киеве, и на пирах со старшей дружиной, и наедине с Добрыней. Многие кметы и, уж конечно, союзники-сыроядцы именно в богатой добыче видели главную цель похода. Но Русская земля жила не наживой с набегов. С иной целью привели русские вожди свои дружины на берега Волги. Мир на торговых путях установил ещё князь Святослав, разгромив Хазарию. Булгар имел выгоду от иноземных гостей, жил торговлей, потому не рушил торговые пути, не обижал купцов. Здесь сходились пути торговых людей с Западных стран, Руси, Византии, Персии, арабских стран, даже далёкого и неведомого Китая. На Руси было много дел и без Булгара. Путь печенегам к сердцу Земли, Киеву, оставался практически открытым. Некогда вал, стоявший неодолимой преградой на пути кочевников, под действием времени терял свою неприступность. Набеги степняков сдерживали лишь редкие крепости. Мир с печенегами зыбок и неверен, как погода в травне. Нужно ставить новые города, заселять их жителями, для обороны набирать дружины, обновлять вал. Но Булгар поддерживал неугомонных вятичей, дерзостно вмешался в дела Руси. Сегодня Булгар поддерживает вятичей, вторгается в Муромские земли, завтра заключит союз с печенегами против Руси. Чтобы развязать себе руки в борьбе с алчными степняками, на Востоке требовалось установить прочный мир.
Днём Добрыня вёл беседы с торговыми посланцами помимо князя, перекинулся словцом с Вышатой. Полученные сведения натолкнули на новый замысел.
За ужином вновь завязался спор о дани. Наиболее горячие головы предлагали непомерное.
– Наложить на Булгар ежегодную дань, чтоб платил Киеву по 500 гривен! – обтирая усы, заявил с довольным видом чернявый дружинник по имени Одинец.
Воевода возразил:
– Булгар город богатый, слов нет, свои ногаты чеканит. Да как бы нам от такой дани в убытке не оказаться.
Дело кмета – сеча. Следи за доспехом, комонем, оружием, чтоб всё в порядке, исправности пребывало. Наукой брани владей, исполняй приказы князя и воевод его. Вот твоё дело. За походы, брань требуй награды, то твоё право. Но всякий человек мысли имеет, и хочется ему те мысли и сотоварищам, и начальникам поведать. Выскажет и доволен, князь его слова услышал. А что таких слов много бывает говорено, да и князь с воеводой потом по-своему решат, и не заметит. В старшей дружине состоят не молодые гридни, у коих ещё и борода толком не растёт, от речей старших дружинников не отмахнёшься, не брехливая собачонка на ворон лает. Так уж повелось на Руси, не только с воеводами да ближними боярами князь совет держит, но и со старшей дружиной.
Слова Добрыни вызвали недоумение.
– Это как же, дань наложим – и в убытке останемся?
– А так, – отвечал Добрыня, хитро усмехаясь, без гнева на спорщика. – Дань лапотники платят, а булгары в сапогах ходят. Один раз хан заплатит, может, и в другой, а потом стакнётся либо опять с вятичами, или того хуже, с печенегами, или теми же торками. Сыроядцам какая вера? Сегодня нам друзья, завтра булгарский хан коней подарит, в набег на Русь пойдут. Потому и толкую – мир с Булгаром дороже дани.
Бывалые дружинники воеводу поддержали.
– Верно Добрыня толкует. От набегов убытку больше, чем пользы от дани. Да ещё люди гибнут, в полон бедолаг угоняют.
Добрыня между тем уже высказывал новые мысли:
– Проведал я, есть у хана дочери. Требуй, княже, ханскую дочь себе в жёны. Мир прочней станет, ежели будет у тебя булгарыня в жёнах.
После неожиданного предложения первого боярина на некоторое время установилось молчание, прерванное весёлым возгласом:
– Не-е, княже, не бери булгарыню в жёны. Она ж мусульманка, велит тебе уды обрезать. Уды обрежешь, славянские жёны тобой брезговать станут. И что станешь делать?
Ответом шутнику был всеобщий хохот. Смеялись дружинники, усмехался князь, сам Добрыня качал головой.
«Экие зубоскалы! Ну, пускай потешатся».
Ждать ни два, ни три дня не пришлось. На следующее утро, когда лик солнца из красного превратился в диск расплавленного серебра, на крепостной стене у южных ворот появились трубач и бирич. Пронзительные звуки возвестили о начале переговоров. Бирич на ломаном русском языке, надрывая глотку, объявил о выходе посольства. Ворота распахнулись, на мосту появилось шествие булгарских бояр в богатых одеждах. До ставки великого киевского князя, расположенной в версте от города, слы шли пешком. Князь восседал в кресле, установленном на красном с чёрными узорами ковре. Рядом стояли воевода, ближние бояре, знаменосец, с голубого стяга на слов взирало красное солнце. Шествие в окружении гридней приблизилось к ковру. Булгарские бояре поклонились большим обычаем. Заговорил тучный посол, одетый в соболью шубу нараспашку. Владимир смотрел на толстое лицо, покрытое каплями пота, старался поймать взгляд чёрных бусинок, прятавшихся под тяжёлыми веками. Посол закончил речь, длинный худой толмач резким, каркающим голосом начал переводить.
