Борис Петрович сел, его мутило. Все тело дрожало как осиновый лист. Он увидел на воде много голов, барахтающихся, плывущих людей. Но чего-то не хватало глазу. Наконец догадался:
— А где мост, Авдей? Мост?
— Он рухнул, боярин. Много народу на нем было, не выдержал. Сколь утопло наших, страсть!
Над рекой стоял крик и стон, с того берега неслась стрельба, ухали пушки. Шереметев догадался по интенсивной стрельбе, что там идет бой. На душе муторно стало: а я убежал. Донцов как будто уловил мысли спасенного боярина.
— То гвардейцы дерутся, Борис Петрович. Преображенцы и семеновцы. — И чтоб уж совсем успокоить боярина, добавил: — Им сам Бог так велел.
И действительно, гвардейцы, заняв круговую оборону, дрались отчаянно. Лишь с наступившей темнотой прекратилась стрельба. Шведы отошли, гвардейцы затаились.
Карл XII, сам бывший на передовой, воротясь в свой шатер, спросил Стейнбока:
— Так победа, генерал, или нет?
— Я думаю, победа, ваше величество, все русские бежали на другой берег, тут осталась горстка, не более полка.
— Но дерутся отчаянно, черти. А?
— У них безвыходное положение, ваше величество. Отступать некуда. Мост рухнул.
— Может, стоит им предложить почетный уход, генерал? Они заслужили это. Да и к тому и у нас силы невелики.
— Можно попробовать.
— Пошлите майора Боура {133} с барабанщиками, пусть пригласит кого из офицеров, лучше генерала.
В полночь в шатре короля появился имеретинский царевич Александр Аргилович. Лицо его было закопчено, видимо стоял у пушки.
— Генерал-фельдцейхмейстер, — представился вошедший.
Король с любопытством разглядывал русского генерала и, видимо, вполне оценил и его закопченное лицо, и гордый вид.
— Генерал, я предлагаю вам почетный выход из боя.
— Я слушаю ваши условия, ваше величество.
— С наступлением утра вы уходите на правый берег с личным оружием. Я оставляю его храбрецам. Но все пушки достаются мне.
— Мы уходим под своими знаменами, — не то спросил, не то молвил утвердительно Аргилович.
— Да, да. Я оставляю вам знамя. Вы храбро сражались, зачем же лишать вас чести.
— Благодарю вас, ваше величество, за великодушие.
Имеретинскому царевичу еще предстояло убедиться в коварстве короля. Но это случится утром. А сейчас Карл XII вроде даже являл заботу о гвардейцах:
— Мост разрушен, поэтому постарайтесь, генерал, к утру построить новый. Мы не станем мешать вам. Майор Боур, ступайте с генералом, обсудите детали, проследите исполнение.
— Слушаюсь, ваше величество!
Перед царем предстали трое: Репнин, Шереметев и князь Голицын Михаил Михайлович.
— И это все? — спросил Петр с горечью.
— Из старших все, государь, — вздохнул Голицын.
— Вы с ума сошли, братцы. В одном бою потерять почти весь офицерский состав. Как хоть случилось-то?
— В самом начале боя главнокомандующий фон Круи со всем штабом сдался королю, а за ним все его офицеры.
— Вот сукин сын! — Петр треснул крепкой ладонью по столу, словно из пистолета выстрелил, и, обернувшись к Меншикову, стоявшему у окна, передразнил: — А ты: «ох разумный, ох разумный». Вот тебе и разумный!
— Так я вижу, — промямлил фаворит, — вроде шибко умный, в этикете дока…
— Вот тебе и дока, обезглавил армию. Нет, не зря я не доверял французам. Не зря.
— Не доверял, а зачем брал, — упрекнул Меншиков.
— А что Автомон Михайлович? — спросил царь.
— Головина его же рекруты чуть не стоптали. Как началась стрельба, они кинулись на мост, он пытался остановить, да где там… Явился к нам в Преображенский с адъютантом, с нами и дрался.
— Погиб?
— Нет. Пленен.
— Как? Полковник Преображенского полка пленен?
— А когда мы по договоренности с Карлом выходили, унося раненых, король нарушил свой пароль [7]. В самый последний момент арестовал офицеров. Они шли сзади, замыкая строй, он и отсек их.
— Кто там еще был?
— Аргилович, Бутурлин, Вейде, Долгорукий…
— Яков Федорович? — Петр схватился за голову. — Моих самых близких, моих самых…
Присутствующим показалось, что царю даже горло перехватило. Он умолк на полуслове, словно захлебнулся горечью. Потом заговорил как бы с самим собой:
— Ах, брат Карл, брат Карл, нехорошо пароля не держать. Нехорошо. Не по-королевски. — Взглянув на стоявшую троицу перед ним, спросил: — Ну, что теперь будем делать, братцы?
— Что прикажешь, государь, — сказал Шереметев.
— Я-то прикажу, но исполнишь ли, Борис Петрович.
— Исполним, государь, на то мы и слуги твои.
Вечером адъютант доложил Петру:
— Ваше величество, к вам швед какой-то.
— Швед? — удивился царь. — Пусть войдет.
В комнату вошел шведский офицер при шпаге, подкинул к шляпе руку в приветствии.
— Майор Боур, ваше величество, — представился он. — Прошу принять меня на службу в русскую армию.
Петр с Меншиковым недоуменно переглянулись. Наконец царь спросил:
— Позвольте, майор, судя по вашей форме, вы из армии короля Карла XII.
— Да, ваше величество, я командовал батальоном у короля.
— Вы швед?
— Нет. Я голштинец, ваше величество.
— Но король победил, что же заставило вас покинуть его?
— Он опозорил мое имя офицера.
— Как?
— Я от имени короля вел переговоры с вашими гвардейцами, поскольку знаю русский. Его именем обещал им беспрепятственный переход через реку, дав им честное слово офицера. Но утром, когда эти полки стали переходить по мосту на правый берег, имея в арьергарде {134} своих офицеров, король приказал отсечь их от полка и пленить. Карл не сдержал слово и опозорил меня, и я не хочу служить ему. Я честный офицер и дорожу своим именем.
— Как вас зовут?
— Родион Христианович, ваше величество.
— Данилыч, — повернулся Петр к Меншикову, — иди позови Бориса Петровича.
Меншиков вышел, царь заговорил:
— Родион Христианович, вы сами видите, в каком мы расстройстве после этой конфузии. Не пожалеете ли, что переходите к нам?
— Нет. Не пожалею, ваше величество. Я наслышан о вас как о честном и трудолюбивом государе, а для меня это дороже всего — служба у честного монарха.
Когда Шереметев пришел, Петр сказал ему:
— Борис Петрович, у вас, кажется, есть вакансия в драгунских полках?
— Увы, есть, ваше величество.
— Вот майор Боур, дайте ему драгунский полк — и в дело.
— Но-о… — нахмурился Борис Петрович, настороженно всматриваясь в незнакомца. — Он же… Он же швед вроде…
— Не швед, голштинец. Берите, Борис Петрович, не пожалеете, а то отдам Репнину.
— Клянусь честью, вы не пожалеете, ваше превосходительство, — сказал вдруг Боур.
— Ну что ж, — вздохнул Шереметев, — мало нам было де Круи… Так и быть…
— Тут другой случай, Борис Петрович. Майор расскажет тебе. Ступайте.
Когда Шереметев и Боур ушли, Петр сказал Меншикову:
— Ну вот, хоть и малая, но утеха. Король бесчестно пленил моих офицеров, а ко мне его офицер сам пришел. Это о чем говорит, Данилыч?
— О чем?
— Не сообразишь? О том, что правда все же на нашей стороне.
Ночью, потушив свечи, Петр долго ворочался под тулупом, потом окликнул Меншикова, лежавшего на полу:
— Данилыч?
— Я слушаю, мин херц.
— Где же нам теперь главнокомандующего брать?
— Надо из своих назначать, Петр Алексеевич.
— Кого? Из этой троицы, что ли?
— Что делать, мин херц! Сам знаешь, на безрыбье-то и рак рыба.
— Ну и какого же «рака» ты предлагаешь?
— А хотя бы Бориса Петровича.
— Но он же дела своего не исправил.
— А кто исправил, мин херц? Те, кто в плен угодил? Шереметев хоть худо-бедно вывел полки из этой «каши». И потом, на Днепре он хорошо воевал крепости крымские.
— Да, задача… — вздохнул Петр.
— Может, фона Круи сызнова позвать? — пошутил Меншиков.
— Не поминай мне этого засранца.
На следующий день, призвав к себе уцелевших старших офицеров, царь сказал:
— Ну что, Аникита Иванович, собирай уцелевших, разбежавшихся, ставь на довольствие, под ружье. Учи делу ратному.
— Слушаюсь, государь.
— А ты, Борис Петрович, готовься опять идти за рубеж, будешь вести малую войну. Не мытьем, так катаньем неприятеля донимать будем. Ливонию оголодить надо, отсюда королевство кормится.
— Так что, государь, опять с пятью тыщами?
— Нет, нет. Придам тебе драгун, и как только станут реки, пойдешь вдаль.
— Но корма ж конские, Петр Алексеевич! Не снегом же коней кормить.
— Корма у неприятеля брать станешь, на то и идешь шведа оголаживать. Ну а князю Михаилу Михайловичу надо гвардией заняться. Преображенский, Семеновский и Лефортовский полки пополнить, привести в надлежащий вид. Нарвская конфузия должна нам послужить хорошим уроком, братцы. Как у нас говорится, первый блин комом. Но чтоб больше таких блинов не печь.
