— Любопытно узнать.
— Будешь все знать, скоро состаришься, у тебя и то вон голова-то седая.
— И шутник ты, Григорий Наумович, большой шутник. А как же мне быть на счет своей старухи и приемыша! — спросил у княжеского камердинера старик-приказчик.
— Оне покуда здесь останутся. Поживешь на новом месте, оглядишься, тогда и баб твоих к тебе отправим. А всего лучше спроси про то у князя.
— И что ты, Григорий Наумович, можно ли из таких пустяков беспокоить его сиятельство.
— Ну, как хочешь.
— Так я стану собираться, а послезавтра и в путь.
— Да, собирайся. В Москве князь тебя не задержит долго, а там и в Казань поедешь.
— Ох, какая даль-то, батюшки.
— Что делать, Егор. Князь прикажет и дальше поедешь.
— Это верно, Григорий Наумович, против воли княжеской не пойдешь.
— Где идти!.. Ведь наш князь орел! Его, кажись, и старость не берет. От него никуда не укроешься. На дне морском отыщет. Ну, спать пора, прощай, — проговорив эти слова, камердинер простился с приказчиком Егором Ястребом и ушел в княжеский дом.
«И скрытен же камердинер. Он него ничего не узнаешь. Ведь знает, старый пес, за что князь прогневался на свою дочь и прислал ее сюда вместо ссылки, знает и не говорит, а любопытно узнать, за что? Старая княжна, наверное, сюда приехала для надзора за племянницей. Как бы это мне все проведать от людишек дворовых? Да времени на то у меня не будет. Дня через два в Москву поеду я, из Москвы, вишь, князь пошлет меня в казанскую вотчину. Вотчина эта небольшая, стоит на самом берегу, с одной стороны река, а с других сторон леса непроходимые. И в такую-то трущобу мне придется ехать. Мало того — жить там. Да ведь это та же ссылка. За что же меня ссылать-то? Я так и самому князю скажу: за что, мол, изволите на меня гневаться, ваше сиятельство, за что в ссылку посылаете? Чем провинился? Чем не заслужил вашему сиятельству? — таким невеселым думам предавался старик Егор Ястреб, проводив княжеского камердинера. Он не ложился спать, видно не до сна ему было.
Сборы приказчика были недолгие; скоро настало время проститься Егору Ястребу с усадьбой, где он чуть не полным хозяином выжил не один десяток лет, управляя усадьбой по своему произволу, благо князь Полянский доверял ему. Этим доверием не злоупотреблял Егор Ястреб, служил князю честно, правдиво, заботясь о княжеском добре, как о своем.
С большой неохотой старик-приказчик расставался с усадьбой и не один раз тайком даже всплакнул.
А жена его, старуха Пелагея Степановна, не осушала от слез глаз, когда узнала, что на время придется ей расстаться с мужем, с которым она чуть не с полсотни лет прожила душа в душу.
— Ну, полно реветь-то, Пелагея, ведь не на век расстаемся. Скоро, даст Бог, опять будем вместе, — утешая плакавшую жену, проговорил ей Егор Ястреб.
— Да когда, Егорушка, ты меня к себе возьмешь, когда?
— Как придется, так и возьму и тебя, и Танюху. Поживу малость в казанской вотчине, осмотрюсь и за вами пришлю коней.
— Уж ты поскорее, Егорушка. А то лучше бы не ехал. Ты человек вольный. Поедешь — ладно, а не поедешь — князь силою тебя не заставит ехать.
— И дура же ты, Пелагея, как есть дура! — сердито крикнул на жену старик-приказчик.
— Ой, за что ты, Егорушка?
— А за то… Кто нам вольную дал, кто нас поит и кормит и угол дает? Кто, я тебя спрашиваю?
— Знамо, кто… чай, князь, — робким голосом ответила Пелагея Степановна.
— За сие и должны мы служить его сиятельству, не жалея своего живота. Поняла?
— Поняла, Егорушка, поняла…
— Ты бы вот лучше разведала, зачем, для чего в такую пору наш князь княжен сюда прислал? Ведь неспроста это?..
— Где спроста. Вишь, в чем-то провинилась молодая княжна.
— А ты почем знаешь; или кто про то тебе сказывал?
— Сказала, Егорушка, сказала.
— Кто?
— Анютка, девка дворовая, что из Москвы с княжнами приехала.
— А за что князь прогневался на дочь? Про то тебе девка не сказывала? — спросил у жены Егор Ястреб.
— Под большою тайною и про то Анютка мне сказала.
— Ну, ну… что сказала…
— Вишь, наш князь застал княжну в саду ночью с милым дружком, — таинственным голосом промолвила мужу Пелагея Степановна.
— Вот оно что… Не думает ли князь отсюда дочку-то в казанскую вотчину отправить, может для сего и меня туда посылает.
— Все может быть, Егорушка.
— Наверное так, — решил старик-приказчик; он остался очень доволен тем, что ему, наконец, удалось узнать, за что князь Платон Алексеевич выслал из Москвы свою дочь.
Приказчик Егор Ястреб выехал в Москву. Дворовые и крепостные мужики вздохнули свободнее и рады были его отъезду.
Не с сожалением и с хорошими пожеланиями проводили они сурового и требовательного приказчика, а с бранью и проклятием.
Не оставил Егор Ястреб после себя хорошей памяти, не добром его вспоминали мужики.
Невесела и однообразна текла жизнь княжен в ярославской вотчине; ни выходу, ни выезду им не было.
Да и куда им было ехать; с соседями княжны не были знакомы.
Кроме того, камердинер Григорий Наумович имел от князя строгий приказ никого из посторонних не принимать и не допускать в усадьбу и тем паче в дом.
Ворота усадьбы день и ночь были на замке, а ключи находились у Григория Наумовича.
Княжны могли гулять только по двору и по саду, для чего сад и двор были расчищены и посыпаны песком.
Княжна Ирина Алексеевна не особенно скучала и проводила время за чтением «чувствительных» французских романов.
Зато бедняжка Наташа скучала страшно: от скуки она просто не находила себе места; но вот на выручку княжне явилась веселая, беззаботная красавица Таня, которая своей веселостью и болтовней умела разгонять ее тоску.
Княжна Наташа как-то раз увидала Таню в саду, обласкала ее и разговорилась. Таня была любительница говорить и веселиться; она была не из робких и нисколько не стесняясь стала разговаривать с княжной как с ровней. Танина веселость и откровенность очень понравились Наташе.
Молодые девушки скоро сошлись и даже подружились; эта дружба предохранила княжну от отчаяния и заставила ее на время забыть гнетущее горе.
— Здорово, Егор, когда прибыл! — спросил ласково князь Платон Алексеевич у вошедшего в его кабинет старика-приказчика.
— Только сейчас, ваше сиятельство, — кланяясь своему господину чуть не до земли, ответил ему Ястреб.
— Поди устал с дороги; ведь не мало проехал.
— Ничего нашему брату не делается, не извольте беспокоиться, ваше сиятельство.
— Ну, как княжны?
— В вожделенном здравии находятся, — ваше сиятельство. Их сиятельство изволили прибыть вдруг, нечаянно… в дому непорядок застали.
— Какой?
— Горницы были не приготовлены для их сиятельств.
— Но ведь ты не знал, что княжны приедут, потому и не приготовил.
— Так точно, ваше сиятельство…
— Ты, Егор, слышал, зачем я потребовал тебя в Москву? — после некоторой задумчивости спросил у старика-приказчика князь Полянский.
— Слышал, ваше сиятельство.
— Я хочу послать тебя в мою казанскую вотчину… Ты будешь получать от меня жалованье вдвое больше того, которое получал, управляя ярославской усадьбой.
— Всепокорнейше благодарю, ваше сиятельство.
— Не в благодарности, старик, я нуждаюсь, но в твоей преданности, — возвышая голос, как-то значительно проговорил князь Платон Алексеевич.
— Я и то завсегда, ваше сиятельство, готов.
— Ладно, старик. Я знаю, ты верен мне и предан, то и другое я уже испытал и за сие тебе большое спасибо!..
— По гроб я верный раб вашего сиятельства.
Егор Ястреб, тронутый словами и ласкою князя Платона Алексеевича, повалился ему в ноги.
— Встань и слушай, Егор!..
— Слушаю, ваше сиятельство…
— У меня есть злейший враг.
— Прикажите, ваше сиятельство, я, как ваш верный пес, глотку ему перегрызу.
— Перегрызешь, Егор?
— Перегрызу, ваше сиятельство.
— Ну, этого покуда делать не надо… ты только будешь стеречь его, зорко стеречь.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— В моей вотчине, что под Казанью, есть под домом каменные подвалы. В них мой дед покойный сажал непокорных и провинившихся рабов. Вот в одном из таких подвалов и буду я морить моего лютого врага. Я осудил его на вечное заточение. Он до смерти будет сидеть в подвале, не отличая дня от ночи… пищею его будет только хлеб и вода. Для всех он должен умереть… ты понимаешь, что я говорю, понимаешь ли? — не спросил, а как-то крикнул князь Полянский, пронизывая своим грозным взглядом Егора Ястреба.
Хоть и не робок и бесстрашен был старик-приказчик, а все же задрожал как-то невольно, при взгляде на князя, слыша его грозные слова.
