– без всякого следа неловкости или снисхождения. Джек не пытается скрывать, что Сэма и Долл он куда как предпочитает отстраненным суровым отцовым родителям.) – Тон у Джека обиженный, но не то чтобы глубоко убежденный: – Я, конечно же, видел матч по телевизору. Так обзор даже лучше. И Западная Германия сыграла не очень-то здорово, я считаю.
Не успевает Лотар ответить, как встревает Мартин:
– Почему, кстати, Западная Германия? Почему вся Германия не играет?
– А. Ну, это история долгая и сложная, – говорит Фолькер. – По окончании войны Германию поделили. Ваша страна и Соединенные Штаты отвечали за западную часть. Советский Союз – за восток. Ваш прадед Карл – из Лейпцига, сейчас это часть Восточной Германии. Там много нашей родни живет до сих пор. К счастью, мои родители переехали в Гютерсло в 1930-е, и мы поэтому на Западе.
– А почему к счастью?
– Потому что Восток не свободный. Это коммунистическая страна. Все действия тамошних жителей известны тайной полиции, а нашим родственникам нельзя выехать из страны и навестить нас. Только по очень особым причинам – на похороны, к примеру, – и то нужно просить разрешения, и зачастую оформление занимает столько времени, что когда его выдают, бывает уже поздно.
– И у них нет футбольной команды?
Фолькер улыбается.
– Конечно, есть. Но она не очень хорошая.
– Папа говорит, что Гарольд Уилсон [33] – коммунист, – сообщает Джек. – Правда, пап?
От того, что ему приписывают столь дерзкое мнение, Джеффри неимоверно конфузится и буквально ерзает на стуле. Поначалу не находит никаких слов.
– Быть того не может, – одергивает Джека Фолькер. – Британский премьер-министр?
– Ну… – наконец произносит Джеффри. – К этому он настолько близок, что почти никакой разницы.
– Поверь мне, – говорит Фолькер. – Я посещал Восточную Германию. Я видел коммунизм в действии. Ваш премьер-министр нисколько не коммунист.
– Может, и нет, – говорит Фрэнк, приходя на выручку сыну, – но он на коротком поводке у профсоюзов, а это последнее, что нам сейчас надо. Профсоюзы в этой стране и так слишком сильны. В частности, поэтому у Германии все так хорошо складывается, по-моему. Не профсоюзы правят там бал.
– Ну, я в этом не уверен… – дипломатично говорит Фолькер.
– Чем ты тогда это объяснишь?
– Чем я объясню Виртшафтсвундер? Немецкое экономическое чудо? – Отхлебывает “Либфраумильх” [34], добытое Фрэнком в местной винной лавке, слегка морщится. – Возможно, опасность победы в войне состоит в том, что эта победа дает ощущение торжества и достижения – вполне заслуженно – и потому кажется, что на некоторое время можно позволить себе расслабиться. Тогда как поражение – особенно такое, какое пережили мы, – не оставляет выбора: необходимо вновь вставать на ноги и браться за дело, напрягая все мышцы, какие есть. Совершенно такова философия нашего канцлера, мистера Эрхарда [35].
Воцаряется глубокомысленная тишина.
– Передай масло, пожалуйста, – просит Берта, подаваясь к Мэри, и пока происходит это желанное вмешательство, Джеффри склоняется к Фолькеру и доверительно говорит:
– В этой стране мы такие вещи не очень-то обсуждаем, между прочим. За обеденным столом с семьей – без политики. Я бы на твоем месте оставил эту тему.
Фолькер миг-другой усваивает предложенный совет – или, вернее, этот наказ. Затем любезно обращается к Джеку:
– Опять-таки говоря о футболе: соглашусь с тобой. Мы вчера сыграли не блестяще. Будем надеяться, что в среду выйдет лучше.
– На эту игру вы тоже собираетесь, да? – не удерживается от вопроса Джек.
– Мы приехали смотреть все матчи, – хвастается Лотар. – В среду Вилла-Парк, а дальше, когда наша команда выиграет, поедем в Шеффилд, потом на следующую игру, в Ливерпуль, и в конце концов отправимся в “Уэмбли” – смотреть, как наша команда победит в финале и заберет с собой кубок чемпионата.
Джек вперяется в него, целиком переполняясь ненавистью. Мысли его таковы: этот мальчишка поедет в “Уэмбли”? Он окажется на стадионе “Уэмбли” и посмотрит финал, а меня при этом не пускают в Вилла-Парк на моей же улице? Ярость пожирает Джека.
– Чепуху ты говоришь, – холодно произносит он. – Кубок мира выиграет Англия.
Лотар фыркает.
– Никто в это не верит.
– Вы даже в финал не попадете. Или даже в полуфинал, или даже в четвертьфинал.
Вместо ответа Лотар берет со стола самый отвратительный пищевой продукт – длинный маринованный огурец, пропитанный уксусом, ядовито-зеленый и несколько вислый, вид у него, как у радиоактивного слизня, – и запихивает его целиком в рот. Жует со всем мыслимым удовлетворением, после чего звучно сглатывает. Джек наблюдает с отвращением, желая, чтобы его стошнило. Мальчика этого он уже ненавидит пылко и страстно.
– Помочь вам убрать со стола, бабуля? – спрашивает Мэри, вставая.
– Ой, это очень мило, спасибо. – Берта обращается к Фолькеру: – Пока мы готовимся подавать пудинг, может, покажешь Джеффри и мальчикам фотокарточки, которые мы смотрели вчера?
– Да, конечно.
Со стола в другом углу комнаты Фолькер берет картонную папку, и в ближайшие несколько минут Джек, Мартин и Питер вынуждены делать вид, что им интересны эти древние черно-белые снимки, частично столь выцветшие, что разобрать что бы то ни было едва ли возможно, однако запечатлены на них, судя по всему, почти исключительно отцы семейства с узкими рублеными лицами, украшенными либо долгими белыми бородами, либо несусветными завитыми усами, а облачение – от строжайшего и бескомпромиссного официального до полного немецкого военного обмундирования при медалях, а в одном случае еще и с длинной устрашающей рапирой. Трое мальчишек не ощущают никакой связи с этой чередой тевтонских шаржей. К счастью, довольно скоро подают чашки с салатом из консервированных фруктов, им обеспечивают съедобность, залив сгущенным молоком, и быстро поглощают, после чего позволено наконец выйти из-за стола.
Все четверо строем минуют кухню и усаживаются тесным рядком на скамейке при входе в сад, хотя Питеру места, в общем, не хватает, и он, так и не обеспечив его себе, вынужден довольно неудобно устроиться, скрестив ноги, на мощеной дорожке. Выдумать, о чем бы поговорить, им не удается, но Мартин принес с собой маленький транзистор, включает его, возится с настройкой и ловит “Легкую программу” [36]. Как раз на последние минуты комедийной передачи. Джек узнает голос выступающего и говорит:
– О-о, это Кен Додд [37], он такой смешной вообще.
Скорее чтобы подкрепить сказанное, нежели оттого, что действительно понимает юмор, Джек оставшиеся пять минут передачи сгибается от хохота, Мартин при этом взирает на это презрительно, а Лотар – растерянно.
Джек обращается к Мартину и спрашивает:
– Кто говорит, что у немцев нет чувства юмора, э? – Мартин не отвечает, и Джек выдает соль шутки: – Да почти все! – Никто, кроме него, не смеется, но сам он смеется за всех четверых. Затем – Питеру: – Ты куда?
Питер встал и направляется по садовой тропке. Начинается следующая радиопередача, и она его
