— Позвольте! — воскликнул Гаррингтон. — Если на Россию нападет, скажем, Турция, а она довольно часто делает это, — чем будет помогать вам Англия?
— Хорошо, Турцию мы исключим, — согласился Кантемир, — сумеем справиться сами. Да и на севере у вас много не попросим. Если начнет против нас войну какая-либо держава — а мы причины к войне подавать не будем, — пусть придет одна английская эскадра, ее хватит, больше не нужно.
— Ну, это очень скромно — эскадра, — заметил Гаррингтон.
— К тому же, — продолжал Кантемир, — Англия не раз посылала в Балтийское море свой флот, когда мир на севере нарушался, и английский народ никогда с этим не спорил. Жалованье при этом платят своим матросам, и деньги вон из государства не выходят.
— Наш свободный народ, — улыбнулся Гаррингтон, — привык ворчать по поводу любых обязательств, которые от его имени принимает король, но подготовка такого неожиданного союза вызовет решительные возражения. Договор, будем говорить прямо, выгоден только России. Если кто нападет на Англию, чем ей сможет помочь ваша дальняя и дикая страна? Король — пусть это будет между нами — не знает, чем оправдать перед английским народом обязательство защиты России неизвестно от каких ее врагов.
О настойчивости русского резидента Гаррингтон сообщил премьер-министру Роберту Уолполу, и тот поручил своему брату Горасу объяснить Кантемиру неуместность его попыток склонить английское правительство к заключению союзного договора с Россией.
Горас посетил Кантемира и разговаривал с грубоватой откровенностью.
— Что вам дался этот союз? — спросил он, раскуривая сигару. — Забудьте о нем, живите в свое удовольствие: в Лондоне есть чем развлечься. Наш король хочет жить в дружбе с Россией, он готов подписать торговый трактат, но взаимные гарантии военной помощи нам не нужны. В таком союзе пользу будет получать Россия, все тягости понесет Англия. Разумно ли это? Давайте заключим только торговый договор. Прибыток достанется поровну. А если вам для торговли непременно надобен и военный союз, то мы не сумеем договориться. Понятно ли это? Товары же, которые теперь получаем из России, будем возить из наших американских колоний, и вы о своей неуступчивости пожалеете.
Доводов Кантемира он слушать не стал, кончил говорить, посидел для приличия минуту-другую и уехал.
Через несколько дней Гаррингтон, пригласив Кантемира, сообщил, что его величество король Георг II с большим сожалением принужден отказаться от союза, предлагаемого русской государыней.
— Сожалею вместе с его величеством и я, — сказал Кантемир. — Однако тем дело наше не кончится. Не сегодня, так завтра союз этот заключить придется — политические обстоятельства того потребуют.
— Не спорю, — согласился Гаррингтон. — Русская империя становится сильной и готова быть соперницею западных государств. Занимает она в Европе и в Азии почти треть Старого Света. Еще двести лет назад она делилась на княжества и царства, отчего в целом была слаба. Но со времен царя Ивана Страшного или Сердитого…
— Грозного, — не позволив себе улыбнуться, подсказал Кантемир.
— Со времен Грозного, — повторил Гаррингтон,-
Россия очень изменилась. Зверей потеснила в леса, возникли новые поселения, княжества слились в едином государстве. Русские всегда обладали военным искусством, и теперь ваша страна с каждым годом становится могущественней. Но все равно продолжает оставаться дикой и необразованной.
— В Англии, как вижу, никто не знает России, — грустно сказал Кантемир. — Да и откуда бы знать? Ваши купцы бывают иногда в русских портах, но дальше Риги, Архангельска, Петербурга никуда не ездят. Несколько путешественников побывало в Москве — ведь это и всё! Кто же дает право английским писателям утверждать, что русские люди злобные и коварные дикари, едят сырое мясо и не знакомы с грамотой?! Какой вздор!
— У нас так не пишут, — возразил Гаррингтон.
— Пишут и печатают, — уверенно сказал Кантемир. — Вот книга под титулом "Lettres moscovites" — "Московские письма". Издана в Париже, но, как меня известили, переведена на английский язык и скоро выйдет в Лондоне. Эта книга предосудительна чести ее императорского величества и всех русских подданных, не выключая никого.
— Ай-ай, — посочувствовал Гаррингтон.
— Его королевское величество, — продолжал Кантемир, — покажет изрядный знак своей истинной дружбы к императрице, если запретит книжнику господину Питчу издание той книги на английском языке.
— Понимаю, — ответил Гаррингтон. — Приложу все свои силы, чтобы исполнить вашу просьбу. Однако должен заранее просить прощения у русской государыни, если не удастся с книжкой поступить по ее желанию. Вольность нашего народа столь далеко простирается, что против его величества короля без всякого опасения ежедневно печатают, и ничем сочинителей унять невозможно.
— Я о том знаю, — сказал Кантемир. — Англичане свободное печатание почитают за фундамент своей вольности, судят обо всем и обо всех, разве что не всегда имена приводят. И автор "Московских писем" это правило знает. Хоть он весь народ русский атакует, но не называет имен, и оттого издание книги его запретить вам трудно. Да все же постарайтесь!
— Постараюсь, — вежливо сказал Гаррингтон, и слово прозвучало так неуверенно, что Кантемир прибавил:
— Книга эта большой вред нам приносит. О России в ней так плохо написано, что трудно мне будет мастеровых людей нанимать к нам на службу ехать. Я кроме вашего запрета напечатаю в газетах и опровержение — пусть ведают англичане, что в "Московских письмах" неправо про нас писано!
2
Книга "Московские письма" в самом деле доставила Кантемиру немало хлопот. Резидента известил о ней из Петербурга Остерман — вышла, мол, в Париже, но автор, видимо, не француз, а итальянец, побывавший в России. Он был в составе экспедиции профессора Делиля, отправленной Петербургской академией наук для изучения Камчатки. По дороге автора в Казани арестовали, обвинили как шпиона и под конвоем возвратили в столицу. Здесь его содержали арестованным и допрашивали. Получив свободу, он выехал очень злой за границу и теперь печатно бранит иноземцев, стоящих во главе управления Россией. Однако в книге имен немного — упоминаются фамилии Остермана, профессора Делиля и Саввы Рагузинского.
Остерман обязал Кантемира добиться немедленного сожжения на площади вредительной книги "Московские письма" и примерного наказания ее автора.
Почта ходила нешибко, и прошло несколько недель, прежде чем Остерман узнал из письма своего резидента, что выход книги на английском языке задержать не удалось, ее в Лондоне читают и, вероятно, теперь приглашение в Россию мастеровых людей из Англии будет затруднено.
Остерман поспешил передать резиденту распоряжение императрицы просить английское правительство запретить дальнейшую распродажу книги, потому что она предосудительными для русского государства ложными и злостными измышлениями заполнена. Сочинил же ее, как установлено, известный обманщик, итальянец граф Локателли, он в 1733 году прибыл из Парижа, а там с ним знался русский поверенный в делах, сын фельдмаршала Миниха. Отъезд его в Россию был неожиданным для окружающих — он спасался от необходимости жениться, а потом выправил себе паспорт на имя купца Рокафорта и уехал в Россию.
В книге Локателли, состоящей из одиннадцати писем, Кантемир прочитал, что издателю эта корреспонденция досталась от некоего человека, испытавшего крушение на море. Весьма вероятно, что его нет в живых. Из текста явствует, что пишущий покинул Францию, желая послужить русской императрице б войсках, направленных в Персию под командой принца Гессен-Гомбургского.
Кантемир знал этого принца. За него, после смерти отца, вышла замуж Анастасия Ивановна, вдова князя Дмитрия Кантемира. О принце этом он, как и большинство знавших его, был дурного мнения и не одобрил выбор своей мачехи. Принц был человеком глупым, упрямым, невежественным, но то, что несколько лет назад он числился женихом цесаревны Елизаветы Петровны, позволило ему принять генеральский чин и даже получить в командование экспедиционный корпус.
Как было уже известно Кантемиру, автор присоединился к научной экспедиции профессора Делиля, желая в безопасности проделать хотя бы часть пути к низовьям Волги, но, когда он стал просить у казанского губернатора содействия в поездке на юг, тот счел его шпионом, разыскивающим корпус принца Гессен-Гомбургского, и отправил в Петербург. Там автор сначала был посажен на гауптвахту, из нее переведен в тюрьму, после допросов его освободили и нашли ему приют в передней Правительствующего сената, где даже разрешили расстилать свою постель, с тем чтобы свертывать ее к началу присутствия.
