Потом пошли учебные будни. Некоторое развлечение доставил приезд Дорохова, явившегося через год с лишком из двухмесячного отпуска. Генерал отчитывал Ваню с полчаса, после чего послал в старший класс среднего возраста — тот самый, где учились Непейцыны.
Несколько вечеров кадеты слушали рассказы Дорохова про Тулу — про заводских искусных мастеров, которые делают оружие и разные красивые поделки, а каждое воскресенье сходятся на кулачные бои, стенка на стенку. Рассказывал Ваня и про псовую охоту, как скакал за волком всего недели две назад.
— Надеялся я, что дядя — он после отца опекун мой — не пошлет уж в корпус, усы ведь растут! Так нет, поспорили за зверя в поле и вспомнил вдруг: «Собирайся, я генералу твоему обещал». Говорю: «Не примут уж, просрочили сильно». А он: «Вот коли слезница моя не воздействует, — он письмо генералу полдня сочинял, — тогда в полк определять стану». А в Туле как раз, братцы мои, гусары на квартиры осенью стали — красавчики, загляденье…
В декабре приехал Фома с возом «запасу» и с письмом дяденьки, впервые адресованным Сергею. В нем было всего несколько строк: уверенность, что и впредь не уронит имя Непейцыных, и разрешение, если понадобятся деньги, брать их у Фили. А про Великие Луки все расскажет Фома. Однако добиться чего-нибудь от кучера было трудно. Он стал еще шире и неподвижнее, просто глыба какая-то — шея как кумач, глаза едва видны под курчавыми волосами. Выспросили кое-как, что барии ходит везде пешой — город невелик, а коням и самому Фоме делать нечего. И еще, что дом городнический крепкий, да конюшня ветха, коням зимой не нагреть. Ужо будут весной новую в Ступине рубить да по Ловати сплавят…
Подошли рождественские каникулы. Осип опять уехал к Занковским, а Сергей спал под двумя одеялами, ел две порции и ходил на 3-ю линию. Там жизнь стала совсем достаточная. Пили чай, ели на тарелках в цветочках. Ненила встречала бывшего питомца в шелковом сарафане, а Филя — в немецком кафтане со стальными пуговицами. Наборные его работы мало чем уступали поделкам самого хозяина, и тот платил как мастеру — пятнадцать рублей в месяц.
— И не чаяла я, Сергей Еасильевич, до такого достатку дожить, — говорила Ненила, — ровно купчиха какая…
В сочельник, идучи на обед с Андреем Криштафовичем, Сергей позвал его вечером к Филе. Непейцын знал, что приятель и сейчас не всегда сыт — все подпихивает прожорливому братцу.
— А жареное мясо будет? — спросил Криштафович.
Сергей не поспел ответить. Они проходили мимо офицерских флигелей, и кто-то в форточку окликнул:
— Эй, кадеты!
А когда подбежали, на крыльцо вышел сам инспектор классов.
— Вы, молодцы, нынче вечером званы куда? — спросил он.
— Никак нет, господин инспектор, — отвечал Сергей. Не мог же сказать, что зван к своему дворовому человеку.
— Тогда приходите к нам, мы с женой вас приглашаем.
— Покорно благодарим, — отвечали кадеты в один голос.
— А в котором часу? — спросил Сергей.
— В шесть.
— Эка жалость, что до ужина! — рассуждал Криштафович, подходя к столовому флигелю. — Как еще у инспектора угостят, неизвестно, а на часок позже — и там и тут перехватили бы.
Ровно в шесть часов они несмело толкнули дверь квартиры Верещагина. Вместе с теплым воздухом навстречу хлынул запах домашнего печенья. В передней горела одна свеча, стоявшая на конторке, за которой писал пожилой человек. По занятию и опрятному кафтану он столь мало походил на слугу, что кадеты замялись. Но, очевидно, то был лакей — он поспешно положил перо и с поклоном принял шляпы и епанчи гостей.
— Пожалуйте-с, — сказал он, распахивая дверь.
В просторной комнате, ярко озаренной восковыми свечами, ровно горевшими в начищенной медной люстре, за большим овальным столом на диване сидели подполковник в мундире и пожилая дама в чепце и синем капоте. Несколько в стороне склонилась над пяльцами черноволосая девочка в розовом платье. Она лишь на миг глянула на вошедших и вновь обратилась к рукоделию.
— Добро пожаловать! — сказал Верещагин, поднимаясь, — Вот рекомендую, Мария Кондратьевна, юноши, не столь приверженные к любезной мне математике, сколь к добродетелям, которые ты почитаешь — оба младших братьев пестуют. Правый — Андрей Криштафович, левый — Сергей Непейцын.
Мальчики отвесили поклон по всем правилам менуэта.
— Прошу садиться, господа, — сказала Мария Кондратьевна, указав на стулья, расставленные у стола. — Хотя сначала, мой друг, представь их Сонечке. Она сейчас хозяйничать начнет.
Верещагин взял девочку за руку и подвел к кадетам, стоявшим навытяжку. Она низко присела и посмотрела исподлобья, они поклонились враз, и подполковник сказал:
— Сие лицо токмо сейчас бессловесное, нареченное Софьей, доводится Марии Кондратьевне племянницей. Имя ее означает по-гречески премудрость, но покудова видна прилежная рукодельница и великая баловница. Прикажи-ка, Сонюшка, Маркелычу подавать шоколад и прочее.
Девочка, легко ступая, выбежала из комнаты и вскоре возвратилась с большим подносом, горой насыпанным пряниками и печеньем. За ней шел слуга, сидевший давеча в передней, неся второй, еще больший поднос с фарфоровым кувшином, окруженным чашками.
— Ну, Сонюшка, угощай господ кадетов, — сказала Мария Кондратьевна, когда все уселись.
— Кушайте, пожалуйста, — прозвенел голосок девочки.
Она поставила перед товарищами по тарелке, в то время как ее тетка налила им по большой чашке коричневого напитка.
— Насыпь горкой. — распорядился Верещагин. — Сам кадетом был, знаю ихнее довольствие. Угощайтесь без стеснения.
Взяв круглый мятный пряник, Андрей от робости запихнул его целиком в рот и пережевывал с большим трудом. Соня тотчас заметила это, скорей отвернулась, потом опять посмотрела и вдруг расхохоталась, уткнувшись в свою руку выше запястья.
— Чего ты? — притворно строго спросила Мария Кондратьевна.
— Простите, тетенька, смешное вспомнила… Как давеча Маркелыч горлом за дудочку наигрывал, будто пастух…
— Тебе все смешно, — упрекнула, улыбаясь, тетка.
— По скольку же вам полных лет стукнуло, господа? — начал разговор подполковник.
— Четырнадцать, — ответил Непейцын.
— Пятнадцать, — проглотил наконец пряник Криштафович.
И оба одновременно привстали.
— Сидите, тут вы гости, — сказал Верещагин. — В мое время в сем возрасте уже офицерами выпускали. Одноклассника моего, Кутузова, к производству на шестнадцатом году представили.
— Того дядюшка, у которого глаз закрытый? — звонко спросила Соня. И все на нее посмотрели.
— Того, того, коза, что тебя бомбошками обкормил и бусы голубые из Крыму привез, — подтвердил подполковник. — Вот, господа, пример раны чудесной. Турок ему в висок выстрелил, а пуля, вместо того чтоб мозг поразить, прокатилась вот здесь, внутри надбровья, — Верещагин показал, где шла пуля, — да ничего более не задевши, вышла у переносья к другому глазу. И тот, над которым пробежал свинец, цел и невредим остался, а у которого выкатился — полузакрыт и вроде как с бельмом.
— Ах, друг мой, какие страсти под великий праздник завел говорить! — запротестовала Мария Кондратьевна.
— Офицерам будущим, матушка, то не страх, а ободрение. «В лоб, да не в гроб», — сам Кутузов шутит. И службе оно не помешало: давно ль бригадиром тут сиживал, а намедни читаю — в генерал-майоры произведен… Но я к тому сказывать начал, что ноне против нашего времени поздней в офицеры выходят…
— Может, вы наук меньше проходили, дядюшка? — сказала Соня и, когда все снова к ней повернулись, потупилась и покраснела.
— И то правда, — подтвердил Верещагин. — И наук теперь больше, и учителя лучше.
— А вы, господин подполковник, скольких лет сами в офицеры вышли? — расхрабрившись, спросил Сергей.
— Поздно — восемнадцати. Но и сюда я позже других попал. Тринадцатилетнем неграмотным мать пешком из Вологды привела.
Кадеты удивленно смотрели на Верещагина.
— Почему пешком? — спросил он. — Понятно, от бедности. Отец подпоручиком в гарнизоне служил да помер, когда мне шестой год пошел. Матушка сирота было, просила братьев отцовых ей что выделить, а те, бессовестные, взяли на милость к себе вроде ключницы — их добро беречь. Так я в деревнишке под Вологдой и бил баклуши год за годом, пока матушка, увидев, что неучем к дядьям вот-вот в даровые работники попаду, взяла котомочку, да и пошли мы в Петербург за счастьем… Подай, Сонюшка, ихние чашки тетеньке да подбавь пряников.
Это приказание доказывало, как добросовестно действовали гости, и не пытавшиеся отказаться от повторения.
— А тут сразу вас приняли, дядюшка? — спросила Соня.
— Да, тут почти что и сказке конец, — ответил Верещагин. — Шли в Петербург полтора месяца А сколько, Непейцын, от Вологды досюдова верст?
