— Я требую, чтобы указ был немедленно отменен. В противном случае я вызову французские войска из мест дислокации для защиты монастыря.
В глазах Цюнхоу блеснула ярость.
— Ни один солдат варваров не войдет в мой город. Это условие закреплено в договоре.
— Вы думаете, меня удержат какие-то договоры, когда мои монахини подвергаются угрозе быть изнасилованными?
— Никто не собирается и пальцем тронуть ваших монахинь, мсье Фонтанье.
Фонтанье схватил со стола пергамент и поднес его к лицу Цюнхоу.
— Отмените указ немедленно. Я приказываю.
— Вы приказываете мне? — фыркнул Цюнхоу. — Ну, знаете, ваша наглость безгранична? Покиньте сейчас же мой кабинет или мне придется вас вышвырнуть.
— Силы небесные! Ах ты, дерзкий желтый дьявол! — вскричал Фонтанье, обнажая шпагу. Китайский чиновник резко отпрянул от него и свалился, споткнувшись, а шпага Фонтанье описала круг, сметая со стола стоящие на нем предметы.
— На помощь! — закричал Цюнхоу. — Помогите мне!
Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появились несколько клерков-китайцев. Торговцы тем временем попытались выбежать.
— На нас напали, мсье! — закричал Дёнэ.
— Ах вы, желтые дьяволы! — зарычал Фонтанье. Левой рукой он выхватил револьвер и выстрелил в Цюнхоу. Пуля просвистела рядом с головой чиновника и цокнула о стену за его спиной. Обернувшись, Фонтанье дважды выстрелил в китайцев, столпившихся в дверном проеме. Один из них упал, другие убежали. Дёнэ тоже вытащил свой револьвер, и они с консулом, стреляя на ходу, побежали к выходу на улицу. Еще один китаец вскрикнул от боли и упал на пол.
Фонтанье распахнул входную дверь и взглянул на толпу, собравшуюся снаружи. Пока это была мирная толпа зевак, собравшихся разузнать, что творится В помещении конторы.
— Прочь с моего пути! — закричал Фонтанье, угрожающе размахивая шпагой.
Какой-то мужчина выступил вперед:
— С уважением, ваше превосходительство...
— Нападают! — вскричал Фонтанье и выстрелил. Пуля миновала этого словоохотливого человека, но поразила кого-то за его спиной. Толпа качнулась назад, а затем угрожающе двинулась вперед. Дёнэ также выстрелил, и французы бросились к своим лошадям. Однако толпа настигла их, когда они пытались вскочить в седла. Фонтанье рубил налево и направо, выбросил разряженный револьвер и достал второй, но выстрелить не успел — его стащили с лошади на землю, вырвали из рук оружие. Китайцам не нужно было применять отобранное оружие. Взвинченные до предела, они стремились достать его руками. Консул открыл рот и закричал от ужаса, когда пальцы протянутых к нему со всех сторон рук стали рвать на нем одежду, выдавливать глаза и раздирать рот. В считанные секунды его вопли стихли, и он, как и Дёнэ, превратился в кровавое месиво.
Окровавленные руки продолжали терзать уже мертвую плоть.
В Китае не сыскать тихих городов. Здесь гул несмолкающей людской многоголосицы и собачий лай сливаются с треском фейерверков — выпускаемых по одной и целой очередью разноцветных ракет в ознаменование чьей-либо радости или в знак скорби.
Но сегодня в Тяньцзине творилось что-то необычное, и стен монастыря достигал небывалый для этих мест шум. Монахини были взволнованы. По указу магистрата им придется в три часа пополудни открыть ворота и допустить в свои кельи предназначенных для общения с Богом светских людей. Отец Морис поспешил вернуться в монастырь после утренней встречи с консулом, чтобы успокоить сестер, внушить надежду, что этого не случится. Но мать Станислава была из числа тех женщин, которые всегда готовятся к худшему. Всех обитателей монастыря — девять монахинь, более двадцати китайских мужчин и женщин, обращенных в христианство и служащих при монастыре, и нескольких европейцев, по случаю оказавшихся здесь с утра, — она призвала помочь как следует убрать помещения.
Здоровых детей искупали и переодели в лучшее из того, что нашлось в монастыре. Больных тоже помыли и поменяли им постельное белье.
Наконец работа была завершена. И все бы великолепно, думала сестра Франсуаза, если бы не отсутствие вестей от мсье Фонтанье. В добром расположении духа консул был очаровательным человеком, тем не менее Франсуаза считала его излишне вспыльчивым — этаким котлом пара, и его слова обычно мало чего стоили. Поэтому она ожидала появления судьи и его людей в любой момент.
Тем временем шум в городе нарастал. Сестра Эме, которая отличалась беспокойным характером, поднялась на крышу монастыря и с криком вернулась, сообщив, что горит собор.
— Эме, ты несносна, — укорила ее мать Станислава. — Зайдешь ко мне в кабинет после вечерни, и я как следует проучу тебя, дабы впредь ты не сеяла паники.
— Действительно горит собор, матушка, — настаивала Эме. — Почему бы вам самой не пойти и не удостовериться?
Остальные монахини уже торопились вверх по лестнице, чтобы к своему ужасу увидеть на западе поднимающийся к небу дым.
— Без сомнения, это горит собор, — заявил отец Поль, помощник отца Мориса.
— Что же нам делать? — спросила мать Станислава.
— Очевидно, следует молиться, — сказала сестра Адель.
Все повернулись к отцу Морису, который как раз присоединился к ним и тоже в отчаянии смотрел на собор.
— Я должен сходить к консулу, — вымолвил отец Морис. — Ему придется вызвать войска.
Он направился вниз, но Лин Сучан, стоявший у дверей, посоветовал ему не выходить на улицу.
— Мсье, там собралось слишком много народу, — объяснил он. — Боюсь, вам не удастся пройти. — Лин не на шутку встревожился, так как ничего не знал о судьбе Суна.
Отец Морис в нерешительности кусал губу, Затем, услышав стук в дверь, двинулся к выходу.
— Это, должно быть, мсье Фонтанье, — с надеждой в голосе предположил он.
— Это китайцы, — поправил Лин, прислушиваясь к проклятиям, доносившимся через деревянную дверь. — Они требуют впустить их.
— Но еще нет трех часов, — запротестовал отец Морис.
— Сомневаюсь, что это пришел судья, мсье.
Отец Морис обернулся и посмотрел на лестницу, где стояли мать Станислава и отец Поль. У подножия лестницы сгрудились новообращенные китайцы, а выше, у входа на половину монахинь, ожидали сестры монастыря.
— Что будем делать? — спросил отец Морис.
— Не пускайте их! — воскликнул отец Поль.
— Правильно! — крикнула сверху Эме. — Прикажите им убираться вон.
— Успокойся, Эме, — вымолвила мать Станислава. — Что они кричат, Лин?
— Угрожают, что, если вы не откроете, они снесут с петель двери.
— Неужели им это удастся? — встревожился отец Морис.
— Думаю, удастся, мсье. Собралась огромная толпа.
— В таком случае мы должны открыть двери, — решила мать Станислава. — Они хотят обыскать монастырь — ладно. Сестры, займитесь своим делом. Ступайте к больным и помните: что бы ни случилось, храните спокойствие и не выказывайте страха.
Франсуаза посмотрела на Эме, которая от досады кусала губы, но была вынуждена подчиниться матери Станиславе. Монахини поднялись наверх и разошлись по своим местам. Франсуаза и Эме пошли в палату к больным, где один ребенок был без сознания, а другой, напугавшись, попытался встать с кровати, но оказался слишком слаб — он упал на четвереньки и не мог двигаться.
— Какая ты непослушная, — строго сказала Франсуаза, поднимая девочку с пола.
Эме встряхнула простыни, поправила одеяло, и ребенка уложили на кровать.
— Не дай Бог сюда придут посторонние и увидят детей в их нынешнем состоянии, — проворчала Эме.
— Если это поможет унять глупые сплетни, пусть приходят.
— Нам бы лучше вернуться в кельи, а то китайцы, пожалуй, там все разворуют.
Франсуаза строго посмотрела на нее. Монахиня не должна обладать ценными вещами. Но для Эме, с разрешения матери Станиславы, было сделано исключение: она происходила из знатной семьи и имела дядю-графа. Все в монастыре знали, что у нее сохранились мелкие личные драгоценности, привезенные ею из Франции.
— Если этим делом займется судья, — сказала Франсуаза насколько могла убедительно, — он не допустит воровства.
Внезапно шум на улице стал громче — это Лин открыл двери. Монастырь огласился криками, улюлюканьем и топотом сотен ног. И вдруг сквозь этот шум послышался резкий, пронзительный крик.
— Это мать игуменья, — сдавленно вымолвила Эме.
Топот и гвалт приближались к палате.
— Нам надо прятаться, — с дрожью в голосе предложила Эме.
— Мы не можем уйти отсюда, — откликнулась Франсуаза.
Да и некуда им уже было уходить.
Эме опустилась на колени и принялась горячо молиться. Франсуаза застыла, левой рукой сжимая распятие и со страхом глядя на открытую дверь. Дикий вой обезумевших погромщиков раздавался уже совсем близко. Она слышала голос Эме, высокий до пронзительности, молящий о пощаде. Стоило ли ей молиться?
