Несколько человек пробежали по коридору за дверью, затем они возвратились, заглянули в палату и, увидев монахинь, вошли. Франсуаза почувствовала, что ей стало трудно дышать. Казалось, грудь вот-вот разорвется.
— Пожалуйста... — начала Эме.
Незваные гости взвыли. Похоже, их разочаровали первые жертвы монастыря и вот теперь наконец им перепали «лакомые кусочки». Франсуаза и Эме были самыми симпатичными монахинями в монастыре. С сестер начали срывать одежду. Франсуаза ощущала огромное желание ударить нападавших распятием, но она заставила себя стоять спокойно.
— Дети! — кричала Эме. — Остановитесь, здесь же дети!
Но нападавших не интересовали дети. Сорвав с монахинь одежду, они некоторое время с удивлением глазели на их обритые головы, затем повалили на пол и принялись насиловать. Франсуаза не сопротивлялась. Эме же боролась с отчаянием человека, которому не верилось, что подобное может с ним случиться. Ее стройные белые ноги метались в воздухе, но в конце концов были схвачены и прижаты к полу. Франсуаза не пыталась отбиваться ногами, она покорилась судьбе. Ее переполняло отвращение, боль и ощущение близкой смерти.
Но не раньше, чем их истязатели как следует натешатся и соизволят убить свои жертвы. Когда насильники вволю насытились, монахинь подняли на ноги и повели по коридорам, затем вниз по лестнице, к толпе кричащих и беснующихся мужчин и женщин, у большинства из которых на руках и одежде виднелась кровь. Они тянули к белым телам руки, толкали девушек, хватали за грудь и ягодицы, лезли между ног. Задыхающихся и рыдающих, теперь даже Франсуаза не могла сдерживаться, их бросили на землю во дворе и начали насиловать вновь. До них едва доходило, что вокруг распластаны обнаженные, изуродованные тела матери игуменьи, отца Поля и отца Мориса, Лина и нескольких новообращенных.
Теперь пришел их черед. Франсуазу и Эме поставили на колени, и они увидели приближающиеся лезвия ножей. Их страдания только начинались.
— Ты слышала о событиях в Тяньцзине? — спросила Цыань.
К тридцати четырем годам старшая вдовствующая императрица несколько располнела, но прежде она была блестящей красавицей. В качестве леди Нюхуру ее представили императору Сяньфэну как претендентку в наложницы. Она приглянулась ему и весьма быстро продвинулась до положения императрицы. Однако так и не стала в полном смысле женой императора при его жизни и даже несколько утратила свои позиции после его безвременной кончины, когда осталась главной регентшей своего малолетнего племянника, императора Тунчжи. С тех пор минуло девять лет, девять долгих лет нескончаемых беспорядков и междоусобиц в империи, борьбы против варваров, которые громили селения на морском побережье и по берегам рек, требуя торговых привилегий. Ей же хотелось совсем немногого: ухаживать за своим садом и читать книги. Но теперь... Она нарушила традицию и без предупреждения пришла к своей сестре по несчастью.
Вывести Цыань из ее обычного безмятежного состояния было делом трудным, однако при всей внешней спокойной уверенности, с которой она шла по жизни, в душе ее постоянно таилась тревога. Если она оказалась не прочь переложить на плечи Цыси рутинное руководство империей, то это вовсе не означало, что Цыань забыла о своем положении старшей вдовствующей императрицы — титуле, присвоенном ей в соответствии с последней волей бывшего императора Сяньфэна. Именно на нее возлагалась вся ответственность за сохранение маньчжурской империи и Цинской династии, которая правила ею.
При всем этом она осознавала, что сохранять империю удается именно благодаря недюжинному уму второй императрицы и регентши.
Цыси, хотя и годом старше Цыань, но тем не менее под именем леди Лань Гуй была представлена при дворе в тот же день, что и Нюхуру, и это произошло восемнадцать лет назад. Отнюдь не разница в возрасте заставляла Цыань считаться с мнением Цыси. И не то, что она бесплодна, а Цыси — мать императора Тунчжи. Причина заключалась в личности каждой из императриц. Цыань всегда стремилась лишь к спокойным радостям жизни, Цыси же жаждала власти. Только ее злая энергия и решимость спасли обеих императриц от дворцовых интриг, направленных на то, чтобы повлиять на мнение лежащего на смертном одре императора Сяньфэна, и позволила им стать теми, кем они стали — разделяющими власть императрицами.
Цыси стояла у окна своих покоев, глядя на сына, играющего в саду, в глубине дворцового комплекса Запретного города в Пекине. Четырнадцатилетний император Тунчжи рос восторженным мальчиком, обожающим игры в войну с потешным войском, предпочитая их занятиям с учителями. К сожалению, под носом у него всегда было мокро и он постоянно кашлял. Мальчик унаследовал от отца слабое здоровье, поэтому ни у кого не вызывало сомнения, что империя вскоре вновь вступит в кризис, связанный с наследованием власти.
Цыси обернулась на вопрос старшей вдовствующей императрицы. В свои тридцать пять она тоже пополнела, и этого не могла скрыть даже свободная мантия. Ее лицо расплылось, щеки немного обвисли, но по-прежнему были хороши четко очерченный подбородок и блестящие черные волосы, свободно лежащие на плечах и спадающие за спину — в интимной обстановке личных апартаментов императрица не носила головного убора. Но самое главное — ее черные глаза остались неизменно глубокими, и по ним угадывалась напряженная работа мысли.
Она была не одна. Цыси никогда не оставалась наедине с собой. Всегда под рукой находился ее фаворит евнух Чжан Цзинь. Их дружба зародилась еще в детстве. Присутствовал также бывший солдат, а ныне генерал Жунлу, высокий мужчина с фигурой атлета. Ровесник Цыси, он дружил с ней еще с тех пор, как ее семья бежала из города Уху, спасаясь от восставших тайпинов в 1851 году. После смерти императора все считали его любовником Цыси, а кое- кто мрачно добавлял, что он был им и при жизни Сяньфэна. То, что он, плебей, получал доступ в Запретный город, обычно посещаемый только принцами дома Цин, свидетельствовало о готовности Цыси нарушить любые законы, поступить вопреки традициям, когда речь шла о ее личных потребностях.
Из-за всего этого Цыань ненавидела Жунлу. Она считала, что для вдовствующей императрицы иметь любовника — оскорбление императорской фамилии, однако никогда не смела перечить Цыси.
— Да, известия из Тяньцзиня дошли до меня. Французы — варвары, — заявила Цыси. — Разве их солдаты не сожгли Летний дворец девять лет назад? И то, что теперь чернь уничтожила их собор, — всего лишь справедливое возмездие.
— Многие их люди убиты, — сказала Цыань. — Не начнут ли они опять войну против нас?
— Теперь мы более подготовлены к этому, — ответила Цыси, многозначительно посмотрев на Жунлу, чье лицо светилось воинственной решимостью.
Цыань вздохнула. Она знала, что соотношение сил между маньчжурской армией и варварами осталось неизменным. Если война возобновится, заморские войска по-прежнему будут иметь превосходство. У них более грамотные генералы, совершенное вооружение и, главное, им присущ тот непередаваемый наступательный порыв, который, казалось, вел их от победы к победе.
— Ты имеешь в виду контрибуцию? — произнесла она с горечью.
— Мы сделаем все, что необходимо, — последовал ответ. — Ту резню затеяли китайцы, а не маньчжуры, варвары должны это понять. Может быть, нам придется для видимости казнить одного или двух головорезов, но войны не будет.
— Почему ты так считаешь? — повысила голос Цыань. — Разве война для варваров — не самое привычное дело?
Цыси улыбнулась, ее сжатые губы слегка расслабились.
— Ты права, Цыань, но я слышала, в настоящее время они сами вынуждены вести войну в Европе. Им некогда воевать с нами. Если они потребуют контрибуцию, мы станем им платить... до тех пор, пока не соберемся с силами сбросить их в море.
Это было ее заветной мечтой. Ей страстно хотелось, чтобы варвары поплатились наконец за все обиды, нанесенные династии за последние тридцать лет.
Ван Ли забормотал, подобострастно склонившись перед дамами, сидящими на веранде, выходящей в сад резиденции Баррингтонов в Шанхае:
— Маршал, маршал едет.
— Уже? — Джейн Баррингтон властно нахмурилась, а ее невестка вздрогнула и пролила чай в блюдце.
Обе дамы были одеты в накрахмаленные белые платья и широкополые белые шляпы. Туалет довершали белые ботинки и кружевные перчатки, считавшиеся обязательными предметами наряда европейских дам в китайских тропиках. На этом их сходство заканчивалось — во всем остальном они были абсолютно непохожи.
Джейн Баррингтон исполнилось шестьдесят лет, ее величественная голова с когда-то золотисто-каштановыми волосами стала совершенно седой, но фигура оставалась вызывающе совершенной, как в молодости. Она вышла замуж и стала членом этой семьи взрослеющим подростком, а когда ее муж, Адриан, старший из двух братьев Баррингтонов, принявший на себя руководство огромным торговым концерном, основанным его отцом-пиратом, был убит, она вышла замуж вторично — за его младшего брата.
