ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Утром следующего дня Герасим выехал на заводы горного округа. Путь лежал сначала в Миньяр, потом в Усть-Катав, а оттуда — в Сатку. В Миньяре до этого Герасим не бывал. Здесь работала сильная социал-демократическая группа, тесно связанная с Симом и Усть-Катавом. Отсюда, собственно, разветвлялись пути, по которым на уральские заводы проникала партийная литература, распространялась «Искра».
Миньяр был явочным пунктом, и те, кто ехал по заданию Уфимского комитета или партийного Центра, не мог миновать его. Сюда тянулись все ниточки. Сходились они у земского врача Плехановой. Женщина умная, осторожная, она пользовалась большим доверием рабочих. Наталья Александровна проводила благотворительные вечера в Народном доме на глазах заводской администрации. Это помогало ей общаться с людьми, глубже узнавать их нужды, подсказывать, как надо лучше действовать, чтобы они быстрее устранялись. Плеханова организовала для рабочих воскресную школу.
Администрации завода общественная деятельность врача не очень нравилась. Было доложено начальству: проводимые вечера так же, как и занятия в школе, зловредно действуют на рабочих. Но серьезного повода запретить их не находилось. Управляющий Симским округом готов был принять самые крутые меры, однако боялся навредить: сейчас все проводилось открыто, а вспугни осиное гнездо, уйдут в подполье, и бог знает, чем может кончиться просветительная деятельность Плехановой.
Герасим знал об авторитете, каким пользуется Наталья Александровна, так же, как знал и о том, что управляющий округом «подбирает ключи», чтобы освободиться от беспокойного врача. Но освободиться от нее было нелегко. Плеханова как опытный в своем деле и безукоризненный человек пользовалась всеобщим уважением в Миньяре. И хотя Мишенев много был наслышан о Наталье Александровне, как доброй и общительной, не представлял ее себе. Смутное чувство овладело им перед встречей: имя ее невольно связывалось с Георгием Валентиновичем, особенно после разговора на съезде. Герасим глубоко был убежден, что Плеханов только по деликатности характера не отчитал его. Напоминание о первой жене, конечно, было некстати, иначе Георгий Валентинович подробнее расспросил бы его о жизни Натальи Александровны…
В вагоне к Мишеневу подсела молодая женщина в ротонде. Она часто подносила руку к щеке, и страдальческое выражение ее лица вызывало сочувствие.
— Зубы? — спросил Герасим.
— Вы угадали, — отозвалась женщина, — была у дантиста.
Они помолчали.
— А вы, случаем, не фельдшер?
— Нет, учитель…
Женщина обрадованно подняла голову, поправила модную широкополую шляпу. Светлый взгляд ее задержался на Мишеневе.
— Я тоже учительница, — сказала она, — возвращаюсь в Миньяр.
— Счастливое совпадение… Вы давно там?
— Семь лет. Сама-то я из Златоуста…
Случайный дорожный разговор, но он напомнил Герасиму Михайловичу о том времени, когда работал в поселке Рудничном. Давно он не был в Синегорье! Прошедшее рисовалось ему крохотным мирком по сравнению с тем, что видел за границей. Рудничное! И все же эта маленькая точка не затерялась для него на огромном земном шаре, притягивала, была дорога и незабвенна.
Облокотясь на столик, он смотрел в окно. Извивалась в зарослях ивняка Белая, горели в низинах рясные кусты рябины, млел объятый медным пламенем осинник, золотисто курчавились березы. И все это такое родное, волнующее! Припомнил, как взгрустнулось ему, когда сидел в рыдване Петруся, переезжал границу, а позади оставался такой же березняк, объятый предзакатным солнцем.
За Аша-Балашовской станцией равнинные просторы кончались. Распласталась горно-лесистая местность.
— Отсюда и начинается наш Южный Урал, — нарушила молчание учительница. — Сразу за станцией поднимается скала, через версту — другая. Наша русская Швейцария…
Мишеневу нравилась влюбленность учительницы в родные места, ее восторженность. Но напрасно она сравнивает уральские пейзажи с швейцарскими. Подмывал соблазн сказать: «Видел Швейцарию, проезжал Францию, Бельгию, знаю Англию».
— Вы бывали в Швейцарии? — спросил он.
— Мечтаю съездить…
— Вот съездите и увидите, что Урал красив одним, а Швейцария — другим. Но нет ближе сердцу места, где родился и вырос.
— Это верно! — живо отозвалась учительница, — красота познается в сравнении.
— Простите, как ваше имя? — поинтересовался он.
— Надежда.
— По батюшке?
— Зовите так.
— Герасим Михайлович, — отрекомендовался Мишенев.
— Вот и познакомились, — она протянула маленькую ладонь, — я всегда бываю рада новому знакомству…
— У вас, Надежда, должно быть много друзей.
Она пожала плечами.
— Знакомых больше, чем друзей, но я довольна. Есть и в Миньяре славные люди.
Мишенев поинтересовался, кто они, эти люди.
— Ну, наша врачиха Наталья Александровна… Чудесная женщина. Внимательная ко всем.
— Вы хорошо знаете ее?
— Как же! Вместе занимаемся в рабочей школе по воскресеньям. У нее своя библиотека. На вечерах в Народном доме часто бываем.
— Должно быть, добрая душа у вашей врачихи, — проговорил Мишенев.
— Удивительная! — подхватила учительница. — И на все у нее хватает сил, жизнелюбия, хотя… — Надежда посмотрела на Герасима Михайловича: — Нередко и тоскливое настроение навещает ее. Говорят, у нее муж за границей и не возвращается. Жить в разлуке несладко…
Учительница замолчала. Поезд подходил к станции. Вдали виднелись разбросанные по отрогам домики. По перрону чинно прохаживался городовой.
— Вот мы и приехали, Герасим Михайлович.
Мишенев взял плетеную корзинку. Предупредительно поддерживая спутницу под локоть, помог ей выйти из вагона.
Легкий ветер пошевеливал пыль на перроне и вдоль железнодорожных путей, Надежда придерживала рукой слетавшую с головы шляпу. Они вошли в пустой вокзал с грязными окнами и прошагали к выходу. У коновязи стояла пролетка, на козлах дремал извозчик. Мишенев посадил Надежду в пролетку, протянул руку.
— А вы?
— Я еще задержусь. Жду знакомого.
А когда покатилась пролетка, он снова зашел в вокзал, выглянул на притихший, уже безлюдный перрон и зашагал по булыжной мостовой в поселок. Земская больница находилась на полпути. «Между двух скал», как сказала Бойкова.
За мостом, на развилке дорог, слева, одиноко виднелось приметно окрашенное в желтый цвет длинное здание. Герасим Михайлович постоял, отдышался и, расстегнув пальто, начал торопливо подниматься по торной тропке.
Было условлено: он придет к Плехановой на прием, через сестру передаст записку.
Наталья Александровна тотчас вышла в приемную и, прежде чем обратиться к Мишеневу, сняла пенсне на черной тесемке, чуть отвела в сторону, придерживая пальцами за прищипы. Герасим перехватил взгляд ее прищуренных глаз.
— Попрошу вас зайти за лекарством на квартиру, я живу при больнице. Прием кончается в пять, — сказала она и повернулась к сестре, спросила об очередном больном.
«Не подкопаешься, — подумал Мишенев о Плехановой, — этому надо учиться». Ждать оставалось немного.
Герасим вышел из больницы, осмотрелся. Решил подняться на пригорок и выждать, когда выйдут последние больные. Отсюда был виден весь рабочий поселок с заводом посередине, вытянувшимся большим четырехугольником. Доносился скрежет железа, шум станков, неумолчное токование двигателя, выбрасывающего из высокой трубы пар, быстро тающий в воздухе.
«Молодец, молодец, Наталья Александровна! В самой гуще рабочей жизни. Незаменимый для нас человек. — Мишенев стал прикидывать, кого бы можно было ей подобрать в помощники. — Надо потолковать в комитете, посоветоваться с Бойковой, она лучше знает людей».
Он вынул карманные часы, щелкнул крышкой. Заметил, как степенно к больнице подходил мужчина в шляпе. Через некоторое время споро прошагали еще двое в картузах и скрылись в дверях с противоположной стороны. Там была квартира Плехановой. Минут через пять появилась женщина в серой накидке и тоже скрылась в тех же дверях. Наступал его черед.
Встретила его пожилая, опрятная прислуга.
Открыв дверь в другую комнату, она раздвинула бархатные портьеры и, не переступая порога, доложила:
— Наталья Александровна, пациент.
— Пригласи, пожалуйста, — послышался голос Плехановой.
Герасим снял пальто, повесил его на оленьи рога и прошел в большую светлую комнату, уставленную книжными шкафами. И сразу ему вспомнился давний разговор с Аделаидой Карловной, от которой впервые услышал о Плехановой.
У стола, накрытого плюшевой скатертью, откинувшись на спинки венских стульев, в ожидании Герасима сидели трое мужчин и молодая круглолицая женщина с гладким зачесом волос. Она приветливо посмотрела на Герасима, как только он вошел и низко поклонился.
