— А, так он приехал! Он хочет меня видеть. Хорошо же! Позовите его, батюшка, сюда!
Старик, испуганный её взволнованным видом, даже не тал протестовать, даже не сообщил ей об удивительном известии, привезённом Долгоруким, что Барятинский жив, поспешил привести Алексея Михайловича. Когда Долгорукий вошёл в комнату и увидел княжну, он испуганно отшатнулся. Он и предполагать не мог, чтобы молодая девушка так страшно изменилась за каких-нибудь четыре месяца. Перед ним была не прежняя цветущая, пышущая здоровьем княжна Анна, а какая-то бледная тень её, какой-то призрак этой былой красоты, и невольно его сердце сжалось такой мучительной болью, что он едва подавил крик ужаса и сожаления, чуть было не сорвавшийся с его губ.
А молодая девушка, глядя в упор на него своим гневным взглядом, подошла к нему вплотную и медленно проговорила:
— Так вы хотели меня видеть, ваше сиятельство! Вам угодно было посмотреть, что сталось со мною по вашей милости! Смотрите, любуйтесь…
— Но, княжна, — попробовал прервать поток её гневных слов Алексей Михайлович.
— Молчите! Злодей! Убийца! Вы отняли у меня всё, всё в жизни!.. Разбили счастье… Убили моего жениха… Теперь вы хотите отнять у меня жизнь!.. Берите, берите! И помните, что мои проклятия на Страшном суде зачтутся вам. Будьте вы прокляты!!!
— Но, княжна! — опять воскликнул Долгорукий, — я не виноват в смерти Барятинского! Он не умер! Он жив!
Этот возглас заставил молодую девушку вздрогнуть всем телом. Он произвёл на неё впечатление громового ударами, подавленная этой неожиданной, хоть и радостной новостью, она лишилась чувств и бессильно упала на пол…
Глава VI
Между жизнью и смертью
Обморок для княжны Анны не прошёл даром. Потрясение, которое испытала бедная девушка во время разговора с Долгоруким, вызвало сильнейшую нервную горячку, чуть совсем не сломившую её хрупкую натуру.
Старики Рудницкие совершенно уже отчаялись за её жизнь. Тем более что и сам архиатер Блументрост очень долгое время сомневался в успехе своего лечения, особенно ввиду того, что организм Анюты уже и так был надломлен тяжёлыми душевными страданиями, что и так за эти три месяца со дня исчезновения Барятинского она таяла, как тает кусочек льда под лучами вешнего солнца.
На все тревожные вопросы князя и княгини Блументрост неизменно отвечал:
— Ну что тут сказать… как даст Бог… Alles ist Gott! Медицине не всё возможно… Может, будет жить, может умрёт… Alles ist Goit!
Но, несмотря на такое скептическое отношение к собственным медицинским познаниям, он употреблял все усилия, испробовал все известные тогда науке средства, чтобы побороть упорную болезнь, свалившую княжну, и каждый день навещал её.
Целых три месяца продолжалась эта борьба между жизнью и смертью.
Наступила уже глубокая зима. Небо целыми днями сыпало крупными хлопьями снега, плотным ковром ложившегося на московских улицах и засыпавшего своим мёртвенным саваном всю природу, ещё недавно полную жизни.
Вся Москва точно заснула под этим белоснежным покровом. Замер немолчный грохот колёс, утихли громкие, визгливые крики форейторов; не слышно уже стало звонкого щёлканья лошадиных подков бесчисленного количества всадников, проносившихся по улицам в летнее время — всё погрузилось крутом в мёртвенную тишь, точно всё застыло под ледяным дыханием наступившей зимы.
Алексей Михайлович Долгорукий всё это время находился в страшной тревоге. Его часто можно было встретить прогуливающимся у Мясницких ворот, близ палат князя Рудницкого. Он страшно боялся, что княжна Анна не вынесет тяжёлой болезни и что вдруг сообщат об её кончине.
В такие минуты он положительно леденел от ужаса. Алексею Михайловичу казалось, что он не переживёт этого несчастия, что смерть княжны Анны выроет и для него могилу.
Вскоре после того, как он узнал о её болезни, он подкупил одного из слуг князя Рудницкого, который обязан был ежедневно сообщать ему о ходе болезни бедной княжны, о всех переменах её положения.
И долгое время Алексей Михайлович только и слышал:
— Не лучше; ваше сиятельство. Пласт пластом лежит княжна. Должно, не выживет.
Сначала эти печальные слова повергали его в ужасное отчаяние. Он чуть не плакал по уходе скорбного вестника; но дни проходили за днями, неделя убегала за неделей, и он мало-помалу привык к этому ежедневному ответу на свой тревожный вопрос.
Декабрь уже подходил к концу, когда этот ответ вдруг изменился.
Михешка, — так звали слугу князя Рудницкого, который являлся вестником Долгорукого, — прибежал как-то вечером запыхавшись, едва переводя дух, до того взволнованный, что Алексей Михайлович испуганно воскликнул:
— Что, умерла?!
— Нет, ваше сиятельство, — ответствовал Михешка, — слава тебе, Господи, выжили: не в пример лучше стало.
Долгорукий почувствовал, как кровь прихлынула к сердцу, и оно быстро-быстро забилось.
— Да ты не врёшь? — воскликнул он.
— Что вы, ваше сиятельство, помилуйте! Да нам это всем такая радость, что и сказать невозможно! Мы небось княжну-то вот как любили! С чего мне врать!
— Ну спасибо тебе, братец! И меня-то ты обрадовал этим. Вот тебе за добрую весть!
И он, вытащив из кармана несколько рублёвиков, сунул их в руки Михешке.
Анна Васильевна действительно выжила. Жизнь победила смерть, и княжна стала поправляться. Нечего и говорить, что радости стариков Рудницких не было предела, когда они узнали, что дочь их не только выздоровела от последней болезни, но что есть надежда на полнейшее её исцеление от тайного недуга, подтачивавшего ранее её силы. Казалось, что болезнь, чуть не унёсшая молодую девушку в могилу, помогла ей побороть душевные страдания. Княжна стала теперь гораздо веселее. Она начала полнеть. Глаза потеряли свою прежнюю тусклость, и на щеках появился хотя и слабый, но всё-таки заметный румянец.
Старики радовались такой внезапной перемене, но в то же самое время и удивлялись ей, не зная, что её вызвало. Между тем эта перемена объяснялась очень просто. Слова Долгорукого о том, что Василий Матвеевич жив, запечатлелись в её мозгу и, точно отзвук далёкого эха, отдавались в её душе.
Как раньше она была уверена в том, что Барятинский погиб, как раньше эта уверенность подтачивала её силы и постепенно расшатывала её организм, так теперь эта робкая надежда словно воскресила её, заставила воспрянуть духом.
Как цветок, согнутый порывом ветра, снова поднимает свой венчик под лучами животворного солнца, так и она возрождалась, согретая явившейся надеждой, что Барятинский ещё жив и что счастье ещё возможно. Выздоровление шло очень быстро. Силы крепли, и вместе с этими силами крепла и уверенность в том, что Долгорукий не обманул её.
«Только как бы узнать, — думала она, — где скрывается Вася. Очевидно, он болен, и никто, кроме Долгорукого, об этом не знает. Нужно, значит, от него добиться истины, нужно во что бы то ни стало».
Но как же это сделать? На этот вопрос молодая девушка долго не находила ответа. Сначала она хотела просить отца съездить к Долгорукому и узнать от него, где находится Василий Матвеевич, но потом решила, что это не поведёт ни к чему, что Алексей Михайлович ничего ему не скажет.
«Нет, нужно будет сделать что-нибудь другое, — размышляла она. И вдруг ей пришла в голову безумная мысль: — А что, если я сама отправлюсь к нему и буду просить его, чтоб он сказал мне, где теперь Вася. Ведь он когда-то меня любил. Он не откажет наверное в моей просьбе. Да, да, я так и сделаю!»
И это решение как бы ещё более подкрепило её…
Княжна Анна никому не сообщила о своём намерении посетить Долгорукого. Она боялась, что и отец, и мать постараются воспрепятствовать ей в его осуществлении. Поэтому она выбрала для этого такое время, когда никто не мог помешать ей.
В доме Рудницких рано ложились спать, особенно в последнее время, когда княжна была нездорова. В восемь часов вечера уже потухали все его окна, старики Рудницкие уходили в спальню, а вслед за ними засыпал и весь дом. Анюта выждала, пока в громадных палатах наступила мёртвая тишина, и торопливо стала одеваться. Надев бурнус и закутав голову большим тёплым платком, молодая девушка на цыпочках, крадучись, стараясь не производить ни малейшего шума, вышла в коридор, оттуда через людскую пробралась на двор и пошла к воротам. Ворота обыкновенно запирались поздно, и она рассчитывала незаметно проскользнуть на улицу, но сегодня, как нарочно, ворота были уже заперты, и княжна невольно задумалась. Приходилось или разбудить сторожа, что было совершенно немыслимо, или отказаться от этой ночной прогулки, отложив её до более удобного времени. И она уже хотела вернуться домой. Но вдруг Анюта вспомнила, что на улицу есть ещё другой выход — через садовую калитку, запиравшуюся обыкновенно только на одну задвижку изнутри.
