class="p1">– Вы для меня как отец. Даже больше – к своему я давно, если правду сказать, не испытывала доверия, а вам доверяю целиком и полностью. Кажется, кроме вас у меня никого больше и нет.
– Я тоже хорошо знаю, что такое одиночество.
– Мы оба от него страдаем. Конечно, у меня есть муж, ваш сын, но в последнее время он стал часто и надолго уезжать. Уедет и не пишет.
– Честное слово, я и сам не пойму, чего ему не хватает в Ферраре? Всем кругом говорит, будто я отправляю его в чужие края изучать военное дело, но это вовсе не так.
– Хотите знать, что я думаю?
– Что?
– Ему у нас скучно.
– С чего бы это? В Ферраре расцветают искусство и наука, возводятся великолепные дворцы, звучит музыка…
– А он тянется к иному. Альфонсо чужд красоте и считает ее бессмысленной; люди высоких знаний для него всего лишь докучливые всезнайки, а величайшие умы – не больше, чем умники.
– Увы, сказано справедливо. Он предпочитает мортиры и кулеврины.
– Кулеврины?
– Да, а еще бомбарды. Это пушки. Он даже принимает участие в их литье. Фанатик!
– Что-то такое Альфонсо мне рассказывал, но я, признаюсь, слушала вполуха, слишком уж от этого далека.
– Я все думаю: когда умру, герцогом Феррары станет он. Как мой сын будет управлять городом? Может быть, проведет каналы, построит новые мосты, учредит больницы во благо своих подданных? Нет же, он увлечен только военным делом, иначе говоря – делом разрушения! Однажды я его спросил: «Какой древнегреческий полис взял бы ты за образец – Афины или Спарту?» А он: «Разумеется, Спарту!» – «Спарту? А хотел бы ты взглянуть на нее?» – «Да!» – «Пустое: от нее не осталось ни камня, и никто не знает, где она была!»
– И что же он вам ответил?
– Немного помолчал, а потом буркнул: «Живи, пока живешь. А когда придет пора, лучше умереть от клинка, чем от скуки», – и дверью хлоп!
– Ответ, достойный моего братца.
Эрколе д’Эсте, вздохнув, меняет тему:
– Я слышал о ваших литературных вечерах, о встречах с поэтами…
Лукреция смотрит тревожно и обеспокоено.
Герцог замечает это и взмахивает руками:
– Нет-нет, я ни в коем случае не против. Я понимаю, молодой женщине, воспитанной и образованной так, как вы, с детства знающей греческий и латынь, прочитавшей сонм книг и видевшей множество живописных полотен, необходимо общество людей, понимающих толк в гармонии и красоте.
– Спасибо, дорогой герцог. Мне как воздух нужны беседы о прекрасном, мудром, высоком. Я долгое время провела среди людей церкви: епископов, кардиналов, да что там говорить, рядом с самим папой, – но должна сказать, что молитва не приносит мне умиротворения и не спасает от отчаяния. Зато любая новая идея, каждая свежая мысль или удачная поэтическая строка удивительным образом избавляют от того, что на нашем наречии звучит как sciacron – боль без надежды.
Папа Юлий II
Мы знаем, что Чезаре победил болезнь – чем бы она ни была вызвана, малярийными комарами или подсыпанным ядом. Но это был последний подарок, отпущенный ему судьбой. Она, хоть и слепа, нередко так делает: позволяет как бы в насмешку напоследок одержать победу тому, кто окончательно и бесповоротно обречен на поражение.
Примерно через месяц после смерти Александра VI был избран новый папа, Пий III, раньше звавшийся Франческо Тодескини Пикколомини. Он подтвердил все привилегии и преференции Чезаре, включая звание гонфалоньера церкви, но, к великому сожалению Борджиа, скончался от трофической язвы через двадцать шесть дней после интронизации, успев напоследок отдать распоряжение художнику Пинтуриккьо расписать библиотеку Пикколомини в Сиенском соборе.
Последовавший очередной конклав возвел на святой престол кардинала Джулиано делла Ровере, принявшего имя Юлия II, – и ничего хуже для Чезаре быть не могло. Заклятый враг семейства, многие годы безуспешно боровшийся с Александром VI за власть, немедленно по избранию все преференции и привилегии бывшего гонфалоньера отменил. Чезаре оказался в положении игрока в томболу, которому выпало неподходящее число: раз – и остался без штанов. Ну, не совсем. Отдав новому понтифику несколько замков в Романье, Чезаре добился компромисса и сохранил часть своих приобретений. Однако дальше события стали развиваться стремительно – и не в его пользу.
Лишенный мощного тылового прикрытия, которым всегда был отец – папа, он оказался лицом к лицу со множеством опасностей. Они грозили как лично ему, так и остаткам владений. Юлий II поначалу действовал средствами агрессивной дипломатии, но после того как немногочисленные оставшиеся верными Чезаре сторонники повесили папского посланника, присланного для подписания ими капитуляции, перешел к тактике прямого устранения противника. Пообещав честно поделить между победителями отвоеванные земли, понтифик заручился помощью Венеции, жаждавшей территориального роста, и пошел в атаку. Чезаре, не желая сдаваться, заключает союз с испанцами, потом с французами, а тем временем в Центральной Италии ширятся волнения: Борджиа, руки прочь от Романьи!
Лукреция (кто бы мог себе такое представить!) неожиданно исполнилась желания помочь брату, хотя впору было бы подумать о себе самой: как-то незаметно очарованность феррарцев будущей герцогиней сошла на нет, литературные вечера остались в прошлом, всеобщие восторги иссякли, муж вечно был в разъездах – в общем, положение несколько пошатнулось. Даже с Пьетро Бембо она давно не виделась…
И вот однажды вечером он тайком пришел во дворец Лукреции. Она одна в мрачноватой комнате с плотно зашторенными окнами, погруженная в глубокую задумчивость, ничего не видит и не слышит. Пьетро, не в силах в горечи вымолвить ни слова, тихонько прикрывает дверь, разворачивается и удаляется восвояси, но, спускаясь по лестнице, бьет себя кулаком по лбу и шепчет: «Что же ты делаешь, боже мой! Ей худо, ей нужна поддержка, а ты, унюхав запах невзгоды, уносишься прочь, как последний трус!»
Он бежит вверх по ступенькам, снова распахивает дверь сумрачной комнаты и громко зовет:
– Лукреция!
Она, словно очнувшись, бросается ему на грудь:
– А я боялась, что больше тебя не увижу…
– Правду говоря, я уже был здесь пару минут назад, но не знал, что сказать.
– Мне не слова твои нужны, а ты.
– Хотелось бы, чтобы мое присутствие избавило тебя от печали.
– Давай еще раз обнимемся. Кроме тебя у меня никого не осталось.
– Да ну их всех. Главное, что осталась ты – осталась такой же смелой и решительной, как и раньше. Всё кругом рушится, а ты умудряешься думать о других!
– Что именно ты имеешь в виду?
Бембо улыбается:
– Не волнуйся, я тебя не предам.
– Ты
