этом сомневалась. Рашель тоже. Если бы им всем предстояло отправиться в одно и то же место, зачем тогда полиции разделять детей и родителей? Зачем столько мучений, столько боли? «Это потому, что они нас ненавидят, – сказала ей Рашель своим странным хриплым голосом. – Их воротит от евреев». Но откуда столько ненависти? Она никогда никого не ненавидела в своей жизни, за исключением одной учительницы. Та очень строго ее наказала за то, что девочка не выучила урок. Она постаралась вспомнить, желала ли учительнице смерти. Да, она разозлилась до такой степени. Значит, вполне возможно, все так и есть. Оказывается, людей можно ненавидеть так сильно, что желать им смерти. Ненавидеть за то, что они носят желтую звезду. Ее пробрала дрожь. У нее было чувство, будто вся ненависть мира, все зло мира сосредоточились здесь, окружили их со всех сторон и теперь отражаются в замкнутых лицах полицейских, в их безразличии, в их презрении. А за пределами лагеря все так же, остальной мир тоже ненавидит евреев? Какой же тогда будет вся ее жизнь?
Она вспомнила, как случайно услышала разговор соседей, когда возвращалась из школы. Это было в июне. Женщины тихонько переговаривались. Она остановилась на лестнице и прислушалась, навострив уши, как маленький щенок. «И знаете, его куртка распахнулась, а под ней была звезда. Никогда бы не подумала, что он еврей». Она услышала, как другая женщина аж задохнулась, прежде чем недоуменно воскликнуть: «Он еврей?! А ведь казался таким приличным господином. Кто бы мог подумать!».
Она спросила у матери, почему некоторые соседи не любят евреев. Та пожала плечами, потом вздохнула, опустив глаза на глажку. Она не ответила на вопрос дочери, и та пошла поговорить с отцом. «Что такого ужасного – быть евреем? Почему некоторые люди не выносят евреев?» Отец почесал затылок и склонился к ней с загадочной улыбкой. Потом с некоторой заминкой сказал: «Потому что они думают, будто мы от них отличаемся, и это их пугает». Но чем же мы отличаемся, спрашивала она себя, да еще так сильно?
Ее мать. Ее отец. Ее брат. Ей так их не хватало, что становилось физически плохо. Ей казалось, что она падает в бездонный колодец. Надежда убежать была единственным, что еще заставляло цепляться за жизнь, за ту, другую жизнь, которая была для нее совершенно непонятна. Может, родителям тоже удалось убежать? Может, они сумели вернуться домой? Может быть. Сколько всяких «может быть»…
Она подумала о пустой квартире, о развороченных постелях, о еде, медленно гнившей на кухне. И о брате, одном в этой тишине. О мертвой тишине, воцарившейся там, где был их веселый и теплый домашний очаг.
Прикосновение Рашель заставило ее вздрогнуть.
– Сейчас, – прошептала та. – Попробуем сейчас.
Лагерь был тих и почти пустынен. После того как увели родителей, девочки заметили, что полицейских стало меньше. Да и те редко обращали внимание на детей. Предоставляли их самим себе.
Жара обволакивала бараки. Это было невыносимо. Внутри ослабевшие и голодные дети валялись на влажной соломе. Девочки слышали отдаленные мужские голоса и смех. Полицейские наверняка спрятались от солнца в одном из зданий.
Единственный остававшийся на виду полицейский сидел в тенечке, положив автомат у ног. Его голова опиралась о стену, рот был открыт. Скорее всего, он задремал. Они доползли до заграждения, как два маленьких юрких зверька. Впереди расстилались луга и поля.
По-прежнему никакого шума. Только жара и тишина. Кто-нибудь их видел? С бьющимся сердцем они затаились в траве, потом оглянулись через плечо. Никакого движения. Никакого шума. Неужели это так легко, подумала девочка. Нет, невозможно. Ничто никогда не бывает легко, во всяком случае, уж точно не теперь.
Рашель держала под мышкой какую-то скомканную одежду. Она велела девочке побыстрее надеть ее. Дополнительные слои ткани защитят их от колючей проволоки, объяснила она. Девочка не смогла сдержать дрожь отвращения, с трудом натягивая на себя старый грязный свитер и узкие потертые штаны. Она спросила себя, кому раньше принадлежала эта одежда. Без сомнения, какому-то несчастному ребенку, умершему в одиночестве, вдали от матери.
Все так же ползком девочки добрались до небольшой дыры в колючей проволоке. Полицейский был неподалеку. С того места, где они находились, им было не различить его лица, отчетливо был виден только силуэт и кепи. Рашель показала пальцем на дыру. Теперь надо было поторопиться. Нельзя терять ни секунды. Они легли на живот и поползли, как змеи, чтобы очутиться по ту сторону заграждения. Отверстие показалось девочке очень узким. Как они сумеют пролезть, не разодрав кожу о колючую проволоку, несмотря на дополнительную одежду? Как они вообще могли представить себе, что такое возможно? Что никто их не заметит? Что у них получится? Они обе просто сошли с ума. Окончательно и бесповоротно.
Трава щекотала ей нос и хорошо пахла. Ей хотелось окунуть в
