— Помню, — прошептал он.
— Один из воев, Хотт, молодой был, светлобородый, сероглазый, высокий — тебя на голову выше…
— А тебя — на две, — вставил совсем смело стражник.
Яра прикусила алую губку. Глаза ее начали отливать не синью, но сталью. В голосе появилась хрипотца:
— Я хочу видеть его, Хотт. Молчи! Слушай! Ничего не говори! — она приложила два пальца к его холодным, плотно сжатым губам. — Мы должны встретиться, поговорить! Проси чего хочешь, все дам, все исполню… только не говори больше нет!
Хотт отстранился, пошел к двери.
Но Яра опередила его, уперлась спиной в дубовые доски, выставила вперед руки, ощерилась будто волчица юная. Страшный, потусторонний огонь яри запылал в ее синих глазах.
— Стой! — прошептала она грозно. — Сдвинешься с места, скажешь «нет» — и я закричу, расцарапаю тебя и себя! Ты не выйдешь отсюда, Хотт!
Он не выйдет… Это точно! Она на все способна. Хотт заскрежетал зубами.
— Но зачем тебе этот дикарь?! Ты же княжна!
— Дикарь? — повторила Яра.
— Да, его поймали в горах на Скрытне, мои люди, твоего отца дружинники! Он был немым, диким, кусался и ничего не понимал! Это сейчас его приодели немного, обучили, как вести себя! Но внутри он все тот же дикарь! Он горяк! Его взяли в охрану за силу невиданную… но в груди, в голове у него пусто! Уймись, княжна! Дай мне выйти отсюда! Не пара он тебе…
— Молчи! — осекла охранника Яра. — Молчи! Я знаю, что ты не трус, я пошутила тогда, хотела просто позлить немного! Ты ничего не боишься, Хотт. Так почему ж ты испугался какой-то мелочи? Тебе ничего не будет. Ты просто дождешься, когда его снова пришлют в темницу. И ты выведешь меня. А там… не твое дело! Я княжна, Хотт! И я буду княжной повсюду— и в заключении, и на том свете! Я буду приказывать! А ты будешь исполнять! — Яра заговорила тише, нежнее, как прежде, как со старшим братом, — ведь будешь, Хотт?
— Буду, — покорно ответил бывший сотник-сторукий.
Крон возвращался из похода веселый, бодрый и осененный надеждой, светлой надеждой. Теперь он знал, что нужно делать. Последние сомнения оставили его. Эх, дочка, дочка, родимая кровиночка! Рановато тебе быть великой княгиней… и вообще, должен быть один Великий князь, один во всем поднебесье.
Поход этот к северным рубежам княжества, к Донаю и притокам его, был тайным походом. Даже из ближних больших людей, бояр, мало кто знал, что возглавляет его сам Крон. Считалось и принималось на веру, что дружины вел темник-тысячник[15] Олен. Крон ехал в свите, в доспехе обычного всадника-охранителя, лицо его наполовину скрывала личина шелома, выпуклое забрало в виде оскаленного злого барса. Огненно-седые волосы были забраны под шелом, связаны в пук, а русая борода ничем не выдавала Великого князя. Даже если кто и догадается, будет держать язык за зубами, каждому ведомо, что с Кроном шутки не шутят… Да и какие там шутки! Последние годы вымотали князя до предела — все вокруг рушилось, разваливалось, бродило, кипело и готовилось взорваться безумным, вселенским взрывом, погружая мир в окончательный и беспробудно-безнадежный хаос. Казалось, повсюду, от самого Олимпа до дальних концов великого княжества, люди, населяющие его: и вельможи и черный люд, позабыли про ряд и совесть, про заветы, уклады, обычаи, про самого Господа Бога! Не хватало никаких дружин и ратей, чтобы слать их на запад, восток, север и юг — восстанавливать лад и покой. Да и сами рати, видя бесчинства и беспредельность властвующих и безвластных в провинциях, впадали в бесчинство и несли уже неизвестно что: то ли добро, то ли зло, то ли порядок, то ли раздор… а что уж точно, страх! да, тот самый, который порождает слабость душ и сердец, а вслед за этим — измену и предательство, воровство еще большее и буйство, обуянных ужасом, буйство тех, у кого земля горит под ногами, которым судьба злодейка, а жизнь копейка. Хаос! Он один видел все это, он один понимал до конца, до тоскливо-мучительного, неостановимого конца — куда Доля катит камень их судеб. Пропасть! Черная, страшная пропасть. Без стен. Без дна. Могильная пропасть, откуда ни за что не выкарабкаться… Нет, Крон не жалел себя и не по своей доле страдал, две жизни не дано прожить даже Великому князю. Держава! Не для того Ее крепили и строили тысячелетиями, вели к могуществу и славе, чтобы в считанные годы, годы его власти, его правления, а стало быть, и его ответа за все, рухнуло здание, созданное прадедами, пращурами всеми Кронидами и теми, кто был до них. Ни днем, ни ночью Великий князь не находил себе покоя. Все перепробовал за десятилетия: и кнут, и пряник, и мед, и меч… сокровищницу отчую опустошил, сил извел несметно, жизней положил тысячи, а ничего так и не добился. И не его вина! Не его! Крон не знал ни сна, ни отдыха, не щадил себя, лишь изредка забываясь в коротких и буйных пирушках да в объятиях многих жен своих и наложниц. Он сделал все, что мог… Люд подлый! Народ… виновен во всем: от мала до велика, от пахаря и воя до темника, советника и волхва. Души истлели, ржой покрылись, сердца и мозги черви выели. Ничего не сотворишь с ними, ничего не выправишь, ибо сами стали червям подобны! От бессилия и лютовал Крон частенько — в гневе топил бессилие это. Страдал. Мучился. Хотел лучшего, светлого, великого… а впереди яма зияла черная и бездонная. И чем дальше, тем чернее и шире был зев ее. И вот — надежда! Наконец-то! Помер Юр старый, жадный и злопамятный, скаредный тесть, ненавидящий зятя своего. И пусть душа его упокоится в вырии. Пусть воздается ему на пастбищах Велесовых! Крон не держал зла на усопшего. Но и пускать все на самотек не собирался. Посылал к дочке, Рее любезной, послов важных, дары богатые — намекал, что нынче сам Род Всемогущий велел объединяться под его, отцовской дланью. И он не обидел бы ни саму дочку гордую, ни бояр ее, ни воевод, ни сынов и дочерей других праведного Юра, всем бы воздал по чести их и достоинству… Нет, гнала послов прочь дочурка, не желала уважения родителю выказать. Гордыня! Вот тогда и стал посылать Крон отряды малые и побольше по всей границе с владениями Реи — боем разведывать крепость северного соседа. И доносили ему, что нет прежней крепи, что слабеют рубежи — далеко вглубь задонайских земель пробивались дружины, сея раззор и смятение, отпор получали слабый, поздний — видно слаба женская рука, слаба! Да только Великий князь все не верил, все мнил себя, не допускал мысли, что за год с небольшим все порушилось на севере, не могло такого быть. Потому и решился сам пойти походом, тайно, хоть и негоже то было, не княжеское то дело — князю или в прямой бой «на вы» идти, или в тереме сидеть, но уж не примериваться, что да как. Но смирил Крон гордыню. Дело важнее было гордыни его. Олена прикрытием поставил — и прошел с дружиной двенадцать переходов по Донаю — семь застав порубили да пожгли, два городца на копье взяли, штурмом. Только, добычу за собой не тащили. Не злато-серебро для Великого князя добыча, а разведанье сил соседа, противника будущего. Мысль-спасительница завладела Кроном, когда увидал воочию все. Надеждой воспылал. Сомнения прочь ушли. Теперь в его воле большим ратным походом скрепить силы Державы своей: сильных и верных еще приблизить, воодушевить, делом единым сплотить, а слабых да подлых наказать безжалостно, как во время мира не покараешь. Походом великим влить новую веру в люд подвластный, новых сил дать ему, надежд. Общее дело всегда крепило народ. Вот и теперь скрепит, оздоровит, излечит! Да, так и должно быть, так и будет. Крон верил, точно знал! Но не только общее дело. Еще и другое кое-что… В войне с Севером кровь их родов очистится, заиграет с новой силой. Но северяне лишними не станут. Крон знал нравы и обычаи северных русов — суровых, неприхотливых, честных, прямых, любящих во всем ряд и справедливость. Он станет их Великим князем. И они примут его — как победителя, по праву крови и силы. Они подчинятся ему… И вот тогда… Вот тогда он пошлет их дружины, их рати на запад, восток и юг. И они мечами своими, честью своей и правдой своей восстановят порядок повсюду, они скрепят железными дружинами земли Державы бескрайней. И не в пропасть черную канет она, а возвеличится и упрочится на земле… Да будет так!
Крон гарцевал на сером неказистом жеребце, будто ему было двадцать лет. Никогда он не чувствовал себя столь молодым, сильным и жаждущим боя. Все, хватит набегов. Пора возвращаться. Пора собирать большое войско, да не одно, пора приступать к великому делу, к подвигу воинскому и державному.
Олен ехал на черной кобыле чуть впереди. Не оглядывался. Знал, что лучше ему князя не замечать, пока сам знака не подаст. Ехал, закинув за спину позлащенный шелом на ремне и думал думу горькую: сколько богатств оставили, сколько добычи бросили, эх, совсем Князь великий ума-разума лишился, пора бы ему замену себе подбирать… сколько сокровищ, эх! Не понимал этого Олен.
Но совсем растерялся он, опешил, когда что-то тяжелое круглое ударило в грудь, прямо в зерцало чеканное. И отскочило, упало под копыта коню посреди тропы лесной, широкой. Оглянулся на одну сторону — стволы да кроны багряные, на другую — кроны да стволы, кустарник пожухлый, трава. А тут еще взлетело вверх… упало рядом.
