— Иди, милая, — подтолкнул ее Мичура. — Может, они тебя и не тронут. А вот девочку им отдавать нельзя.
— Одной идти? — ужаснулась Паруша. — Никуда я одна не пойду!
В погребе запахло дымом. Уроненный Доброженом факел подпалил солому. Сайми затопала сапогами, вбивая пламя в землю, но от ее усилий оно еще больше разгоралось. А русы для надежности швырнули вниз еще один факел.
— Выходи, Мичура, в последний раз предлагаю, — крикнули сверху. — Ох, как запахнет сейчас жареным!
Сайми казалось, что уже сейчас ей нечем дышать, хотя дыма пока было немного. У нее мелькнула мысль: может, все-таки высунуться наверх? Пусть убьют — зато напоследок глотнуть свежего воздуха. И потом, может, русы ее не тронут? Кому она нужна?
Ильмерь словно услышала ее мысли.
— Незачем всем здесь погибать, — снова заговорила она. — Если, Мичура, ты так трясешься, чтобы я не досталась русам, возьми и убей меня своей рукой. А сами поднимайтесь. Уж лучше от русских мечей погибнуть, чем здесь вместе с крысами сгореть. Давай, Мичура! Я бы сама… Но чувствую — не смогу…
Ильмерь бессильно опустила руку с кинжалом.
Сайми поймала себя на том, что тоже мысленно советует Мичуре: давай, мол. Это выход. Пусть любая смерть — только наверху…
— Не могу я, княгиня… — пробормотал Мичура.
— Так что мне, чудянку просить? — крикнула со слезами Ильмерь. — Эй, как там тебя? Сайми? Может, ты посмелее? Сможешь?
Сайми в ужасе отшатнулась. Солома затрещала, и по погребу пополз густой дым. Русы что-то еще кричали сверху, но их было плохо слышно.
— Эх ты, — с горькой укоризной вздохнула Ильмерь. Она снова посмотрела на свой кинжальчик. Один взмах, один удар — как тогда, с Альвом. Но так трудно это сделать… Дым ел глаза, вызывал назойливый кашель…
— А-а-а! — закричал Мичура и бросился на нее с мечом. Сайми судорожно стиснула руки. И вдруг земля под их ногами качнулась — раз, и другой, еще сильнее. Наверху послышались испуганные крики. Погреб встряхнуло так, что все попадали кто где стоял. Посыпалась со стен и с проема земля, заваливая огонь. А русы снаружи кричали, убегая, как будто сам смертный ужас предстал перед ними.
У южной стены шла последняя битва. Новгородцы — те, кто остался в живых, — бились уже не за город, который перестал существовать. И не за жизнь, ибо силы были неравны, и на победу никто уже не рассчитывал. Из трехсот ребят, пять лет назад ушедших с Волхом из Словенска, в живых осталось около сорока — жалкая кучка. Русы потеряли всего тридцать, не считая Альва. За них был их опыт боев и разбоев, а также помощь черных быков.
И несмотря на это, никто из новгородцев не просил пощады. Может, кто и хотел бы — да что толку. Даже трусам было ясно, что наемники никого не пощадят. Поэтому даже трусы дрались, уже мечтая о последнем ударе, уже надеясь, что вот-вот все кончится и наступит покой… А смелые дрались, потому что не хотели умирать на коленях.
Еще издалека бегущий Волх увидел Бельда, бьющегося спиной к спине с Соколиком и Кулемой.
Волх остановился и крикнул:
— Эй!
Ни свои, ни враги не обратили на него внимания. Он одиноко стоял посреди городских руин, а битва продолжалась. Ситуация была до того нелепой, что Волх нервно рассмеялся. Потом набрал в грудь побольше воздуха и заорал что есть мочи:
— Эй!
Заметив своего князя, которого они уже считали погибшим, словене ответили торжествующим воплем. Теперь и умирать становилось не так бессмысленно. А русы, которые тоже не ожидали увидеть Волха живым, немного растерялись. Воодушевленные словене тут же воспользовались этим. Несколько удачных ударов мечом сократили число врагов.
Появление новгородского князя было для русов совсем некстати. Понимая это, десять наемников развернулись и бросились на Волха.
Самым сильным желанием Волха было схватиться с ними. Руки у него дрожали от нетерпения, душа горела, требуя боя. Но вместо этого он поднял кверху свой меч. Острие вспыхнуло, отражая не то звезды, не то зарево пожара.
Истинная сила — когда мощь каждого камня, каждого глотка воздуха вливается в тебя, становится с тобой одним. Ты с миром становишься единым целым — и в этом таится могущество непобедимое…
Волх понятия не имел, как призвать ту силу, которую обещал ему Велес. Он просто представил себя — песчинкой? Каплей дождя? Сосновой иголкой? — самой крошечной частью этого мира. Которая сама по себе ничто, но может обернуться чем угодно. Он позвал дождь — и в ушах у него зашумела вода. Он позвал землю — и недра загудели у него под ногами. Небо вошло в него молнией через меч, устремленный вверх. Его кровь вскипела огнем — и вновь обратилась в воду и в воздух…
Что-то изменилось вокруг. Сначала подул ветер. Удивительным образом минуя новгородцев, он насмешливо ударил русам прямо в лицо. Ветер не давал им и шагу ступить, прижимая к земляному валу, вдавливая в него. Потом покачнулась земля. От стены к площади побежала трещина. Волх стоял как раз на ее пути. Его глаза были закрыты, со стороны казалось, что он совершенно безучастен к происходящему. Трещина обогнула его зигзагом и потянулась дальше, располовинивая город.
Отовсюду раздались крики. В ужасе кричали и новгородцы и русы. Но последние — отчаяннее: трещина будто охотилась на ними. Она ветвилась десятком рукавов, возникавших прямо у них под ногами. Земля, словно зверь, кусала наемников, ее жадная пасть захлопывалась над их телами, чтобы разверзнуться в другом месте. Русы гибли один за другим, их оставалась едва ли сотня…
И тут, откуда ни возьмись, появились оборотни. На этот раз это были черные медведи. Они косолапо бежали по изувеченной земле, и трещины им были не страшны. Медленными, тягучими прыжками они проносились над ними, и лапы их не касались земли.
Русов словно отгородило от стихии щитом. За оборотнями тянулась неподвижная, усмиренная земля, тогда как по обеим сторонам этой полосы все безумствовало.
— Эй, Мар… Тебе не кажется, что их стало девять? — неуверенно спросил один из русов.
— Кажется, — нахмурился молодой воевода. — Мне еще у ворот показалось… А что мы стоим? — опомнился Мар. — За мной! Покончим со словенскими молокососами!
Наемники, горланя боевой клич, бросились вслед за воеводой и черными медведями.
Неожиданно Волх почувствовал, что пьянящее чувство единения с миром покидает его. Стремительная круговерть образов остановилась. Он увидел напряженные, бледные лица друзей и почувствовал холодное дыхание за спиной.
Русы шли, выстроившись в боевом порядке. Их охраняли медведи — черные косматые звери с мокрыми от слюнявой пены мордами. Каждый из медведей был ростом выше лося. Из черных пастей разило мертвечиной.
Волху сделалось тошно. Да у твоей силы кишка тонка против этих, — с досадой упрекнул он сам не зная кого. И тут же почувствовал, будто чья-то сильная рука отвесила ему подзатыльник.
Не срамись и не хнычь, — сказали ему. — Сила бывает разная, — напомнили ему. Есть краденая, и часы ее сочтены. Есть истинная — и она вечна! На этом берегу ты можешь все. Помни об этом, когда снова перейдешь реку.
Черные твари приближались. И медленно собирались за спиной у Волха новгородцы. В этот страшный миг последней битвы они не собирались оставлять своего князя одного.
— Прости, Волх Словенич, — с чувством сказал Кулема. — Слов у меня нет… Как я мог подумать, что ты… и эти… как-то связаны… Бр-р!
Бельд молчал. Но Волх точно знал, что он рядом, стоит только руку протянуть.
Один из медведей — самый огромный — вышел вперед. Он поднялся на задние лапы, в бликах огней его глаза загорелись красным. Страшные когти расщеперились перед броском. Медведь зарычал — с явной насмешкой:
— Ну, где твое хваленое колдовство, червячонок? Только и можешь, что крысам в амбаре зубы заговаривать? Этому научил тебя твой скотий бог?
Ты вор! — оскалился Волх в ответ. — Ты пришел на мою землю воровать. Но ты украл только часть моей силы. Совсем немного, сколько смог уволочь в своей вонючей пасти. Я — эта земля. Я — этот воздух. От их имени я приказываю тебе: сгинь!
— Сгинь! — заорал Волх, и голос его превратился в мощный раскат грома. Небо сотряслось и рассыпалось молниями. А потом хлынул дождь. Трещины начали с удивительной скоростью наполняться водой. Она бурлила в ямах, выплескивалась через край. Казалось, посреди леса возникло бушующее море.
А посреди моря открылась огромная воронка. Медведей несло по кругу, затягивая в ее жерло. Их смывало с берега, словно жалкие комья грязи. Беспомощно суча лапами, они уходили на дно. Скоро исчезли все восемь оборотней — но не девятый. Самый большой медведь держался на плаву. Он не сводил глаз с Волха, и тому показалось, что это взгляд ему хорошо знаком. Очертания зверя стали зыбкими, черный морок заклубился над водой, а потом исчез.
