В уголках его глаз появились линии, похожие на след маленькой птички, он дышал глубоко и был похож на мальчишку, взявшего тайком отцовский лук. Никто из людей Хэно не знал, что в семье Нойнобы смеялись над сыном тунгуса, который дорос до того, что под ним падали верховые олени, но вместо положенных возрасту размышлений о женитьбе и накоплении добра, мог целый день просидеть у муравьиной кучи, рассматривая другую жизнь.
Смех пропадал, когда Йеха одевался в железо.
— Этот заморыш и вправду перебил половину ваших мужчин? — спросил Йеха.
— Это сделал Нохо. Он же убил лишь некоторых, а потом — самого Нохо. Порхал с пальмой в руках, едва касаясь земли, и отсек ему голову.
— Говорили, в нем дух…
— Да. Дух мстил за брата, который умер в нашем стойбище.
— Умер?
— Убили.
— Кто?
— Я и мои братья.
Оленегонка говорил правду с видимым удовольствием.
Йеха присвистнул от удивления.
— Почему же ты жив?
— Видно, дух насытился моими братьями. Паук погиб от стрелы. Печень — от раны в боку. А я пообещал, что стану его псом, — так же, как и все люди Хэно.
— И ты стал?
— Наши люди — старики и бабы — почитают его едва ли не богом. Ведь это он вернул огонь. Отдали ему лучшую невесту, которую берегли для какого-нибудь князя. Что он будет делать с ней?
Оленегонка рассмеялся похожим на икоту смехом.
— Но бог должен показывать свою силу. Только тогда его будут почитать.
Он бесстрашно ухватился за малицу великана, рывком приблизил его лицо и горячо зашептал:
— Старики говорят, что надо уходить… Поближе к родичам, чтобы вместе дожить до весны, а там — что будет, то будет. Это мудрые слова. Мы уйдем скоро, уведем стадо. Тебя и твоих людей будут уговаривать помочь нам, и ты согласишься — ведь у тебя добрая душа. Послушай, скажи старикам, чтобы сделали прощальный праздник. Здесь, на летнем стойбище, зарыты пуповины многих из людей Хэно. Здесь родные кости — кто знает, когда мы вернемся к ним? Скажи им. Ты великий воин, тебе не откажут. Пусть будет праздник. С кипящими котлами, играми, борьбой…
Йеха стряхнул руку, вцепившуюся в грудь.
— Если ты пес, то самый умный…
Оленегонка расплылся в улыбке, чувствуя, как легко легла его мысль на душу великана.
— И самый поганый из всех, — закончил Йеха.
Он шел к середине стойбища, распевая по-птичьи. Мысль Оленегонки ему понравилась.
* * *
Так же она понравилась и старикам. Йехе не пришлось их уговаривать.
Лидянг сказал:
— Мы — негодные люди, забывшие о господине нашего великого рода. Гибель подошла к нам совсем близко и не поглотила нас, а мы ничем не отблагодарили Нга. Но судьба благоволит добрым мыслям. В загоне остался черный олень, волки не добрались до него.
Старики одобряюще кивали. Неподвижным оставался один — тот, который ругался с Бобром у загона в день, когда появилась стая.
— Только худородные режут черных оленей, — сказал он. И прибавил после некоторого молчания:
— Хэно не допустил бы такого позора. Оттаскал бы тебя за бороду, как делал это…
Лидянг проговорил с нескрываемым презрением:
— Можешь предложить лучшую жертву?
Старик отвернулся и шумно засопел. Помимо крови, с Лидянгом его роднила многолетняя обоюдная неприязнь: в молодые годы она так и не дошла до драки и, состарившись, была способна только на обидные слова и недобрые взгляды.
Однако, слово о нестоящей жертве подняло гомон. Прервал его Йеха.
— Успокойтесь, почтенные, — сказал он. — У нас будет настоящий праздник, а значит — настоящие игры. Потеха воинов не бывает безобидной, даже когда самих воинов мало. Все мы — родичи, хоть и разных семей. Может быть, кто-то из нас удостоится чести сойти в стойбище великого господина и сказать ему о нашем почтении.
Старики смолкли, дивясь разуму человека с тунгусским именем.
Все же Лидянг изловил черного оленя, сам повалил его и, говоря нужные слова, окропил закат.
* * *
Утром ясным и безоблачным снег в загоне порозовел от оленьей крови. Котлы вынесли из чумов. Мясной пар плыл над жилищами. Женщины — старухи, молодые вдовы, девочки — пели песню Гагары, принесшей в клюве щепоть земли, которая стала началом тверди. Мальчики мерялись силами, упершись лбами, как молодые бычки. Нарты, составленные в ряд, ждали прыгунов. Мужчины ели и вытирали пальцы о волосы.
— Добрый праздник, — говорили старики.
Глаза их были грустны.
Лидянг вскочил, одним движением стащил с себя малицу. Под кожей цвета оленьей мездры перекатывались расслабленные, но еще не развязавшиеся узлы, грудь тонкой складкой нависала над впалым животом. Увидев голого старика, женщины отворачивались и ладошками, прижатыми ко рту, запирали тонкий смех в утробе, старухи хохотали без смущения. Лидянг был глух. По-медвежьи расставив руки, он прыгал у костра, тряс жидким клоком на подбородке и кричал: «Ну! Кто?» Мужчины оставались на месте — они считали, что старик шутит.
Лидянг схватил за руку Оленегонку, поднял на ноги и сорвал с него одежду, как кожу с налима.
— Ты… сопля…. медвежья куча! Выходи против старика!
Оленегонка расставил руки и сделал вид, что приготовился к борьбе. Он улыбался, зыркал по сторонам, хлопал в ладоши и всем видом показывал, что рад позабавить родичей.
Но в голосе Лидянга все явственней звенела злость.
— Что ты пляшешь передо мной? Я не баба. Выверни штаны, покажи, что они сухие. Ну!
Молодой соперник был невелик ростом, но крепок. Он понял, что эта схватка — всерьез. Все та же дурашливая улыбка держалась на его лице, но тело напряглось, собралось в строй гладких мускулов, ноги ходили легко и точно. Он сделал выпад, но рука процарапала ветер. Лидянг без усилий избежал столкновения, неуловимым движением зашел с тыла и отвесил сопернику звонкий пинок. Оленегонка шлепнулся лицом в снег.
Стойбище разразилось разноголосым, лютым хохотом.
Оленегонка на мгновение ослеп от бешенства, но овладел собой. Он знал, что делать, — вскочил на ноги и, прицепив на лицо прежнюю улыбку, быстро поклонился людям.
— Дерись всерьез! — кричали ему.
Как тетива отдает злобу стреле, так бросился он на старика, но еще в полете в его голове заиграли небесные сполохи, и он вновь упал в темноту. Длинными жесткими ладонями Лидянг ударил по ушам поединщика.
Когда к Оленегонке вернулся слух, он слышал все тот же хохот. На живот стекали из носа две черные струйки. Лидянг подошёл и поднял его лицо за подбородок.
— Жив?
Оленегонка кивнул.
— Радуйся. Не тебе идти к Нга.
Перед схваткой не было договора о награде победителю. Но старик с приплюснутой головой встал, снял с пояса шитую бисером ровдужью сумку с огнивом, положил ее в руку Лидянга и сжал пальцы.
Мужчины вскочили и закричали. Кричал и Оленегонка.
Следом сняли малицы двое воинов Нойнобы. Молодые вдовы, забыв о приличии, подняли визг. Мальчишки прыгали. Но пока боролись двое сильных, взгляды людей все чаще обращались на великана с тунгусским именем.
Йеха чувствовал эти взгляды. Он уже знал слова, которые скажет, когда закончится поединок.
Странный человек, уже несколько дней терзавший его любопытство, сидел напротив и безразлично поедал мясо.
Поединок близился к концу, но уже никто не обращал на него внимания. Все ждали Йеху, и Йеха сказал:
— Почему скучает великий воин?
Взоры людей обратились ко мне, но продолжал говорить великан.
— Я знаю ответ. Борьба — для мальчишек. Поэтому скучает великий воин. Не хочет ли он — Собачье Ухо, кажется таково его прозвище — выбрать забаву, достойную себя?
Я знал — рано или поздно Йеха захочет испытать меня. Об этом со дня появления в стойбище говорил его взгляд и насмешливая речь. Но я не испытывал страха при виде этого огромного существа, наверное, потому что был слишком далек от людей. Я отказался бы от испытания так же легко, как согласился на него. Положив обглоданную кость на снег, я вытер губы ладонью и сказал:
— Хочешь забавы — возьми у детей вылку.
Йеха широко улыбнулся в ответ, но я увидел, как дрогнули скулы на лице богатыря.
Теперь я знаю: не от дерзости слова вздрогнул человек с тунгусским прозвищем — его оскорбил звук голоса. Йеха привык к трусости соперников: даже те, кто, распаляя себя, выкрикивал положенные перед поединком оскорбления, прятали за дерзостью страх — звук страха Йеха различал из тысячи звуков, и уже давно успокоился на том, что бесстрашных нет. Он был великодушен и никогда не унижал и не презирал тех, кто честно отказывался выходить против него.
Но в этом голосе не было того, к чему он привык, и богатырь вздрогнул, услышав звук забытый, почти незнакомый.
Йеха устыдился этой мимолетной слабости. Не снимая улыбки с лица, он проговорил негромко, будто для одного себя, но так, что услышали все:
