— Ваше величество, цели русских патриотов и русских, а точнее, еврейских революционеров, различны. Об этом ещё Сипягин говорил, царствие ему небесное, — перекрестился Плеве, а за ним и Николай. — И всё это давно описано в «Протоколах Сионских мудрецов», идею которых проводит Бюро защиты евреев, разославшее телеграммы во все мировые столицы. В Париже, Берлине, Лондоне, Нью—Йорке уже происходят митинги протеста, где такие же, как наши, еврейские крикуны обличают преступления, которых не было, совершённые ужасным царским правительством. Нашим министрам только и осталось, как бегать по Кишинёву и евреек насиловать, — хмыкнул Плеве.
Максим Акимович пригладил усы, заодно прикрыв рот, так как чуть было не ляпнул, что и на жён–то не у всех пороху хватает — всё на генералов переложили, но понял, что обсуждаемая тема для шуток явно не подходит.
— Записные ораторы клеймят злодеяния царизма, ваше величество, сознательно им подготовленное. Простите, но, вероятно, скоро появятся статьи, что это вы распорядились резать еврейских младенцев… Так что не удивляйтесь, ежели об этом прочтёте, — презрительно бросил взгляд на газеты фон Плеве.
____________________________________________
Через месяц с небольшим, кишинёвские события затмил 200-летний юбилей Санкт—Петербурга.
В Летнем саду открылась «Неделя Петра Великого» и Аким Рубанов с Зерендорфом и Витькой Дубасовым, в прекрасном лёгком подпитии, любовались на огромную процессию в костюмах петровской эпохи, состоящую из герольдов, голландцев, турок, карликов и шутов.
— Вчера Ряснянский нас здорово напугал, — поделился пережитым Рубанов. — Гришку, приказом по полку, турком хотел назначить, а меня и вовсе — пленным шведом… Кстати, скоро они должны пройти, — глянул на мачту с двумя якорями на широкой подставке, рядом с которой укрепили герб столицы и щит с вензелями Петра Первого и Николая Второго. Всё сооружение венчалось Андреевским флагом.
— Таких мачт по Питеру я уже штук двадцать насчитал, — заметив, куда глядит Аким, произнёс Зерендорф.
— О-о! Дивитесь–ка, люди добрые, — зачастил Дубасов, — сам царь Пётр куда–то пленного Карла тащит.
— И Нептун за ними бредёт… Не иначе — в ресторан Кюба, — сделал предположение Зерендорф. — Город, конечно, украсили. Видели увитые зеленью две колонны у здания Госсовета? Увенчанные золотыми шарами с орлами. Красота-а!
— Мне больше понравились три аллегорические картины у Знаменской площади, — козырнул кому–то Дубасов.
— Чего-о? — хором спросили друзья.
— Две темноты! — хохотнул подпоручик. — Средняя картина имеет весьма аллегорический характер. Царь Пётр изображён не в ресторане Донон, а среди спасённых им на море людей.
— В ресторан пойдут позже, — обиделся на «темноту» Зерендорф.
— Правая, — не слушал его Дубасов, — пустынный брег Невы. Без дворцов и ресторанов… А на левой — старый Петербург около Адмиралтейства.
— Ну ты, брат, учё–ё–н, — уважительно похлопал по плечу друга Зерендорф. — Алле–го–ри-ческий характер, — чуть не по слогам повторил он.
— У нас Ряснянский носит аллегорический характер главного палача Ивана Грозного Малюты Скуратова. А твои картины — ерунда, по сравнению с тем шедевром, что возвели неподалёку от моего дома, — поклонился знакомой даме Рубанов и замолчал.
— Нет, ну что у тебя за привычка, — возмутился Зерендорф. — Ты можешь когда–нибудь мысль до логического конца довести?
— Могу! Довожу!.. Соорудили арку с куполом и огромной фигурой Петра, с блестящим топором… Маменька по вечерам боится домой мимо него проезжать — кишинёвского погромщика ей напоминает, — улыбнулся Аким.
— А места для публики на Суворовской площади, имеют вид корабля с палубой и мачтами… Тоже аллегория какая–нибудь, — со смаком произнёс понравившееся слово Дубасов.
— Как бы Ряснянский нас аллегорическими шкиперами куда–нибудь не определил. 16 мая грандиозный праздник обещают, — перекрестился Зерендорф. — Да ещё нового командира полка нам Дубасов удружил… К Троцкому уже привыкли, а этого не знаем… Виктор, расскажи о своём бывшем командире 145‑го Новочеркасского.
— Ну что рассказать… Полковник Щербачёв Дмитрий Григорьевич…
— С 10 мая генерал–майор и командир лейб–гвардии Павловского полка, — перебил его Зерендорф.
— Ну да, теперь генерал, — продолжил Дубасов. — С 1898 года — начальник штаба 2-ой гвардейской пехотной дивизии. 20‑го июня 1901 года — командир нашего полка, а теперь — вашего. Волевой и резкий. Поблажек по службе не даёт… А вот жизнь за царя отдаст без раздумий… Такие о нём в полку отзывы… Скоро и сами узнаете.
— Господа. Слушайте новый анекдот, — решил сменить тему Аким. — Здесь, в Летнем саду, встречаются два отставных фельдфебеля, и как положено, один у другого спрашивает: «Как дела?» «Хреново», — получает ответ. — «Но скоро выправятся. Ибо дадут единовременное пособие и увеличат пенсию по случаю двухсотлетия юбилея Петербурга». «Это на каком основании?» — удивился первый, из 145‑го Новочеркасского.
Зерендорф хмыкнул. Дубасов приготовился ржать.
… «Как на каком? Во–первых, меня Петром зовут». «Ну и что с того?» — поразился фельдфебель 145‑го Новочеркасского. — «Во–вторых, живу у Петровского парка, в доме Петрова… В третьих, мой день рождения совпадает с днём Полтавской битвы, к тому же, на днях, заехал одному шведу в ухо, а намедни, в трактире «Европа», кулаком выбил окно… Ежели не мне, то кому ещё пособие и пенсию могут дать?».
— Бу–а–а-а! — жизнерадостно заржал Дубасов. — У нас в полку фельдфебели все такие… Скоро Щербачёв к вам ротным его поставит… Кого ещё ставить, как не его, — развеселился он. — А вот недавно тоже анекдот слышал… От моряка одного, в ресторане, — уточнил на всякий случай: «Однажды, прогуливаясь по Летнему саду, царь Пётр заметил в кустах обнажённую задницу», — гы, гы…
— Чего заметил? — огляделся по сторонам Зерендорф.
— Жопу голую, — развеял его сомнения Дубасов. — Слушайте дальше: «Подойдя ближе, узрел матроса, пристроившегося со спущенными штанами к девке. «Сия голая жопа позорит флот российский», — проворчал император, и вскоре ввёл на флоте форменные брюки с клапаном, чтоб заниматься любовью не обнажая зада», — бу–а–а-а, — вновь испугал громогласным гоготом птичек в Летнем саду.
Проходящий мимо строй петровских шутов и карликов, подозрительно косился на весельчака.
— Не ваших мелких павловцев Щербачёв переодел? — Бу–а–а-а, — вновь испугал птичек Дубасов. — Кстати… Тот же морячок поведал мне, что нынешней весной адмирал Старк приказал переменить парадный, белый окрас кораблей Тихоокеанской русской эскадры на боевой тёмно–оливковый… Когда спросил моряка — зачем это надо, тот ответил, что корабли окрасили применительно к театру боевых действий: «Жёлтое море имеет мутно–зелёный цвет. Это будет первая война, — сказал он, — когда наши корабли поменяют парадный цвет на защитный».
— Может, тоже какая аллегория? — задумчиво произнёс Рубанов. — Брюки поменяли — понятно для чего… А с кем воевать–то собрались?..
16 мая, на день основания города, рота павловцев стояла в почётном карауле среди других гвардейских рот сборного полка, у летнего домика Петра Первого.
Наступал один из кульминационных моментов празднества — торжественный вынос матросами гвардейского и флотского экипажей петровской лодки — «верейки».
Аким видел взволнованных Николая с матерью и супругой, наблюдающих за церемонией.
Затем лодку погрузили на разукрашенную баржу, и небольшой пароходик потянул её к площади у «Медного всадника».
Туда и переместилось всё скопление царских родственников, министров и генералов. Вслед за ними бодро промаршировал и сборный гвардейский полк.
«Ну почему первой роте так не везёт, — печатая шаг, размышлял Аким, — у нас даже кота дрессированного нет», — остановились за роскошной «царской палаткой», неподалёку от памятника и начался молебен, а потом крестный ход.
Затем высшее общество, в сопровождении сборного гвардейского полка, переместилось к Троицкому мосту, открытие коего приурочили ко дню города.
Там, городской голова Ляпунов, поднёс императору Николаю кнопку на красной бархатной подушечке, от которой шла проволока к механизму разводной части моста.
На таких же подушечках подали серебряные ножницы императрицам Марии Фёдоровне и Александре Фёдоровне, чтоб они разрезали ленточку у входа на мост.
«Туш оркестра подтвердил, что они это сделали, — мысленно прокомментировал Аким, глазеющий на венценосцев из первого ряда сборного полка. — Теперь император удостоверился, что кнопка работает, и мост разводится и сводится, — услышал крики «ура». — Вот сливки общества продефилировали по мосту на Петербургскую сторону… Значит, скоро и нам в казарму».
Однако празднично–трудовой день на этом для него не кончился.
В Михайловском манеже состоялся обед для нижних чинов гвардейских полков, и молодые подпоручики, согласно указанию Ряснянского, следили за порядком.
