нее Мантуи тесно переплетались, Лукреции время от времени приходилось по необходимости переписываться с маркизом Мантуанским, мужем Изабеллы. Шапочно они были знакомы еще с 1496 года, с тех пор, как Франческо Гонзага чествовали в Риме после его победы в битве при Форново [36].
В первом из писем Лукреция просила освободить из-под стражи некоего сапожника, осужденного за кражу хлеба у священника. Франческо охотно согласился выполнить пустяковое ходатайство: «Вчера заключенный, о котором ваша светлость изволили беспокоиться, вышел на волю».
Другое дело оказалось более серьезным. В надежде добиться справедливости к Лукреции обратились живущие в Ферраре родственники мастерового, работавшего на шлюзах реки Минчо и осужденного за убийство товарища. Суд счел, что причиной преступления послужила пьяная ссора.
Лукреция изучила документы, относящиеся к расследованию и вынесению приговора, и была чрезвычайно смущена путаницей в показаниях свидетелей и явным недостатком прямых улик. Она решила провести собственное дознание, назначила новых следователей и отправила их в Мантую. Через несколько дней выяснилось, что нити злодеяния тянутся, вероятно, гораздо дальше, чем определил суд.
Лукреция вновь пишет Франческо – ведь преступление произошло в его владениях. Увы, проходят дни и недели, а ответа все нет и нет. Она отсылает новое послание, настойчивое и резкое, настоятельно напоминая о том, что речь идет не о каких-то мелочах, а о жизни и смерти человека – возможно, невинного. Дальше отмалчиваться и бездействовать маркиз не мог, и вскоре правда открылась.
Убийцей был Альберто да Кастеллуккьо, мантуанский аристократ, соблазнивший невинную девушку. Дело житейское, но ее отец принялся подступать к синьору с требованиями и угрозами. Слово за слово… Одним словом, Кастеллуккьо пришлось подкупить следователей и свидетелей, а потом и суд; в результате козлом отпущения стал тот самый мастеровой, существо неимущее и беззащитное, до которого, казалось бы, никому и дела нет. Оказалось – не так.
Франческо ничего не остается, как отпустить невинно осужденного. Он пишет об этом Лукреции. Та счастлива и немедленно отправляется в Мантую, намереваясь провести ночь во дворце Гонзага, а наутро лично отвезти спасенного от эшафота к его семье в Феррару. Маркиз вызывается составить компанию.
Город встречает их ликованием и изъявлениями восторга. Франческо весьма впечатлен. Уезжая обратно, он предлагает Лукреции навестить его в замке Поджо-Руско. Она дает согласие.
Франческо Гонзага
Солнечное утро. Маркиз смотрит в окно, издалека видит всадницу, скачет ей навстречу, и вот уже они неспешно едут бок о бок по подъездной аллее.
– Приехала все-таки, – говорит Франческо. – А я уж думал, не приедете из-за свойственного вам упрямства.
– Я упряма, да, – соглашается Лукреция. – Но признайте: это приносит иногда весомые плоды.
– Да уж. Заставили меня потеть как мышь над всякими бумажками, уликами и вещественными доказательствами, да еще якшаться с судейскими!
– Разве вы не рады тому, что избавили невинного от петли?
– Всё-то вы печетесь о разных бедолагах. А для себя самой хоть что-то делаете?
– Я делаю то, что делаю, а пустые разговоры оставляю другим.
– Мне тоже не по душе всякие там «бла-бла-бла». Решено: завтра мы отправляемся на охоту. Будете наблюдать за приведением в исполнение приговора нескольким совершенно невинным пернатым. Уверяю вас, мой ловчий сокол долго тянуть не станет, и вы сами поощрительно погладите его по головке.
– Бедноватое поощрение для птицы столь высокого полета, – смеется Лукреция.
– Весомость награды зависит не от ее щедрости, а от личности того, кто дарует.
На следующее утро они в сопровождении придворных и егерей еще до восхода едут в лес.
– Между прочим, я на охоте впервые, – признается Лукреция.
– Вот-те на! Неужто муж никогда не брал вас с собой? Ну и малахольный! Я говорю так о человеке, который ни разу не взял жену на охоту – не захотел показать ей, каков он в деле.
– По-моему, есть и другие способы показа, – иронизирует она.
– Мы еще недостаточно близко знакомы, чтобы говорить о других способах, – не задерживается Франческо с ответом, снимает с красавца-сокола клобук, и крылатый охотник взмывает ввысь.
Они молча смотрят в небо, следя за соколом, который, совершив несколько кругов, замечает утку, стремглав бросается за ней, нагоняет, вонзает когти и, описав широкую дугу, отпускает добычу. Та, бесчувственная, камнем устремляется с высоты – и, кажется, прямо на Лукрецию. Маркиз отталкивает спутницу в сторону.
Она едва не падает:
– Что вы себе позволяете?
Франческо поддерживает даму, обхватив за талию:
– Утка могла вас ушибить.
Лукреция кричит в гневе:
– Немедленно отпустите меня!
– Простите, но если я послушаюсь, вы неминуемо оступитесь в болото, мы на самом его краю. Вам этого надо? И говорите потише, не то распугаете всю птицу.
Спутница смущена:
– Ах, уж эта мне охота! Голова немного закружилась.
– Сядем здесь, – предлагает Франческо, указывая на ствол упавшего дерева, и перчаткой смахивает с него опавшую листву. Они устраиваются рядом друг с другом; он примирительно улыбается, она тоже.
– До чего же я неловкая! – сетует Лукреция.
– Если уж говорить о неловкости, то ее сейчас испытываю я. Сознáюсь: утка падала не на вас, я это выдумал.
– Зачем?
– От смущения.
– Что же вас смущает?
– Простите, в двух словах трудно объяснить, – слегка растерянно начал маркиз. – Видите ли, получив ваше первое письмо, я не обратил на него особенного внимания. Ну, сапожник. Ну, нельзя ли освободить. Я подумал: дамочка, маясь со скуки, лезет не в свое дело, – и освободил, почему бы и нет? Второе же навело на другие мысли: с чего это она так расписалась? уж не хочет ли захомутать?..
– Ах, вот как!
– Я же сказал – простите. Могу еще раз. Простите, но я решил тогда повременить с ответом, выдержать, так сказать, паузу, дать огню разгореться посильнее. И действительно, пришло третье письмо, да какое пылкое! Но пыл был вовсе не амурный, куда там! Меня клеймили за безразличие к справедливости и душевную черствость…
– Вы этого заслуживали.
– Наверное, но суть не в том. У меня раскрылись глаза. Я сказал себе: «Похотливое млекопитающее! Ты так редко сталкивался с искренностью и чистыми побуждениями, что чуть было не перестал в них верить. И вот тебе явлен пример того, что и в наши дни можно бороться не за власть, не за деньги, не за удовлетворение причуд плоти, а за спасение невиновного». А еще мне вспомнилась фраза моей матушки, Маргариты Баварской, – немки, как ее все называли: «Делай для других что можешь, и пусть будет как будет».
– Все это очень лестно, – перебивает Лукреция, – но дальше я продолжу сама. Вы подумали, что было бы совсем не дурно включить в список своих бессчетных
