Прощаясь, Апраксин передал письмо для жены, а царь наказывал:
— «Святого Петра» присматривай. Не забудь леса припасти до зимы для строения новой яхты. Потолкуй с купцами Бажениными на Вавчуге, нынче к ним загляну. Пушки отольем в Олонце, блоки я сам обточу. На верфь пришлю пару-тройку подмастерьев из Голландии, без них не сладить по-доброму. А письмецо жинке передам непременно.
«Пелагеюшка-то грамоте не обучена, — подумал Федор, — разберутся как-нибудь, Андрейка поможет…»
Когда караван судов скрылся за дальним поворотом реки, архиерей перекрестился и пригласил Апраксина:
— Господь их благословит, а мы свое дело по совести свершили. Прошу, воевода, ко мне обедать.
Допоздна засиделся Апраксин у Афанасия. Торопиться им было некуда. Главная забота свалилась с плеч. Служебные узы не связывали их, да и натурами подходили они друг к другу. Неспешностью решений и рассудительностью, благожелательством к окружающим, порядочностью.
— Надо бы теперь за суда приниматься, так нет ни досьев, ни дерев, — начал разговор Апраксин после первой чарки, — и к тому же государь обещался иностранных мастеровых прислать. К Бажениным, што ли, наведаться, спознать об древесине.
— Баженины тебе сполна все доставят, им только деньгу посули, тем паче государь к ним ныне жалует. Купцы от нас никуда не денутся. — Афанасий пододвинул Апраксину заливную навагу: — Отведай, государь такую не жалует, а по мне нет вкусней рыбицы.
Не торопясь чокнулись, отпили по глотку. Афанасий кивнул на слюдяное оконце, расцвеченное яркими лучами заходящего солнца:
— Ныне-то теплом повеяло, благодать. Через недельку-другую морок-то небо заволокет, крупа посыплется. Я к чему, вчерась архимандрит Фирс проговорил, мол, новому воеводе не грех поглядеть Соловки. Вотчина далекая, но больно знатная. Матвеев-то бывал там.
Апраксин ухмыльнулся, разгладил усы, задумался:
— Государь-то только отъехал.
— То-то и ладно. Государь-то неделю, не менее, в пути будет. А ты — хозяин уезда, тебе потребно все закоулки ведать. Прогуляешься, не пожалеешь. Другого случая может и не быть.
— Когда Фирс отплывает?
— Завтра, на зорьке. Карбас у него знатный, братия ладила в Соловках, верфи там поглядишь.
— Уговорил, владыко.
Что больше всего удивило Апраксина на монастырском карбасе, так это экипаж из монахов-послушников. Ни единого возгласа не слышал воевода, пока судно отходило от пристани. Он стоял в стороне, ближе к низенькой кормовой надстройке, рядом с довольно плечистым, раздобревшим Фирсом и только успевал поворачивать голову. Всем заправлял пожилой, с проседью в бороде кормщик, видимо послушник или служка. Стоя у кормила, вскидывал голову на паруса, кивал направо, налево.
Одетые однообразно, по-рыбацки, люди ловили каждое его движение, перехватывали взгляд, короткие жесты. Карбас сразу набрал ход с попутным южным ветром на отливной волне и до полудня, не задерживаясь, миновал Березовское устье. Судно весь день шло левым, почти попутным галсом. Слева, с видневшегося берега, сплошь усеянного сосняком, веяло знакомым настоем вечнозеленой хвои.
После многих недель беспрерывных забот, треволнений, застолий Апраксин наконец-то мог полностью расслабиться. Фирс, видимо, тоже был доволен тем, что удачно выполнил свою миссию, поднес дары царю и заслужил похвалу архиерея. Архимандрит сдернул клобук и подставил солнцу чуть одутловатое лицо, наполовину скрытое бородой. Афанасий был старше воеводы на два десятка лет, Фирс же примерно равен был с Апраксиным годами, но обращались оба пастыря с ним сходно. Фирс велел принести лавку и поставить ее на солнечной стороне около надстройки.
— Садись, воевода, в ногах правды нет, путь долгий.
Апраксин и сам подумывал, где бы примоститься, не хотелось покидать палубу.
Перед уходом Афанасий дал поручение Фирсу:
— Выбери удобное время, поведай воеводе о своей обители, ничего не утаивай про смуту. Так надобно, мы и государя через то просветим.
Как бы угадывая намерение настоятеля Соловецкого монастыря, Апраксин, прикрыв веки, спросил:
— А што, обитель ваша давно ли обретается?
Фирс устроился поудобнее:
— По нашим летописям, воевода, обители нашей два с половиной века. Старейшая она в этих краях и испокон ревнительница веры православной на севере.
— Помнится мне, не всегда так было, — перебил мягко Апраксин, — еще при Федоре Алексеевиче слыхивал я о неурядицах в стенах вашей обители.
Фирс, видимо, ждал такого вопроса, прикрыл глаза и повел рассказ, вспоминая недалекое прошлое…
Началась эта история в царствование Алексея Михайловича, когда его любимец, патриарх Никон, разослал по церквам «память» — указ, чтобы земные поклоны заменить поясничными и чтобы креститься не двумя перстами, а тремя — щепотью, ненавистной для тех православных, кто решил остаться верным старой вере.
— Токмо священники и наша братия монастырская тот указ Никона отринули, — продолжал Фирс, — а потом пренебрегли и новоисправленными патриархом богослужебными книгами. На «Черном соборе», в трапезной, единодушно порешили все восемнадцать богослужебников не трогать и в кладовую заперли, не прочитав.
Архимандрит встал, приложил руку козырьком, вглядываясь в берег. Вдали чернели над водой каменистые гряды.
— Унские рога, стало быть, проход в губу Унскую. Там Пертоминская обитель, мужская. Стоянка добрая в заводи.
Фирс опустился на лавку и продолжил свой рассказ, упоминая лишь главные события…
Царь давно отстранил от себя Никона, а Соловки не покорялись.
Седьмого февраля 1663 года в церкви нарушился обычный ход богослужения, и братия решила, что это намеренное отступление от старого порядка. Против служившего эту службу попа Геронтия возмутились. «Учинился о мне мятеж и гил[18] великой во всем монастыре», — писал Геронтий. Хотели его «побить каменьями». Среди возмутителей оказались слуги и трудники Григорий Яковлев Черный, Сидор Хломыга, Федор-токарь «со товарищи». Бывший тогда архимандритом Соловецкого монастыря Варфоломей разгневался: «По государеву указу приказано во обители ведать нам, а не Сидору Хломыге со товарищи».
Прислала Москва нового архимандрита Иосифа. Монастырь его не принял, увещевал братию прежний архимандрит Варфоломей, так его «мало не убили».
«А клобук у меня на голове изодрали и волосы выдрали», — жаловался он в своей «скаске».
Царь распалился, отобрал у монастыря все села, деревни и промыслы, запретил пропускать в монастырь деньги и припасы. Братия послала челобитную: «мы тебе, великому государю, не противны», готовы, мол, к присылке «меча царского», который поможет «от сего мятежного жития переселити нас на оное безмятежное и вечное житие».
Скоро прибыл в монастырь и «меч царский». В июне 1668 года неприступные стены крепости-монастыря на «месте украинном порубежном» обложили не вороги, а царские войска. Привел их стряпчий Игнатий Волохов и послал в монастырь царский указ.
Один из управителей монастыря, священник Геронтий «о стрельбе запрещал» и говорил, «чтоб против государевых ратных людей не биться и монастырь не закрывать». Однако попа не послушали и посадили в тюрьму. Верховодил у монастырских возмутителей сосланный на Соловки бывший архимандрит Саввинского монастыря царский духовник Никанор.
Волохова в монастырь пропустили, царский указ выслушали, исполнять отказались, а вслед стряпчему выпалили из пушек и пищалей.
В расспросных речах царскому воеводе бежавший из монастыря священник Митрофан показал: «Мятеж учинился о новоисправленных книгах от черного священника Геронтья, да от архимандрита Никанора, да от келаря Азарья, да от служки Фадюшки Бородина с товарищи… А стрельба-де зачалась от Никанора-архимандрита, да от служки Фадюшки Бородина с товарищи; и он-де, Никанор, по башням ходит беспрестанно, и пушки кадит, и водою кропит, и им говорит: «матушки-де мои галаночки[19], надежда-де у нас на вас, вы-де нас обороните»; и велит по воеводе по Иване Алексеевиче Мещеринове и по ратным людям стрелять беспрестанно, а на башнях и по стенам приказывает караульщикам смотреть из трубок его воеводу: как-де усмотрите, и вы-де по нем стреляйте; как-де поразим пастыря, а ратные люди разыдутся, аки овцы…» Так началось знаменитое «соловецкое сидение» на семь лет. Восставшему монастырю потянулась помощь со всей округи. По этому поводу из Москвы отправили царскую грамоту.
«Ведомо нам, великому государю, учинилось, что из Сумского и Соловецкого монастыря, из усолий и из иных мест всякие люди ездят водяным и сухим путем в Соловецкий монастырь будто для моления, а к мятежникам того монастыря, к старцам, привозят рыбу и соль, и хлебные, и всякие съестные припасы… Абуде кто что хотя малое привезет, и от нас, великого государя, тем людям быть священнического и иноческого чину в ссылке в Сибирские городы и дальние монастыри, а мирским людям в смертной казни, безо всякой пощады».
