— Кушать хорошо, здоровия быть надо.
— Откуда у тебя сия жемчужина, Борис Петрович? — спросил, прищурясь озорно, Меншиков.
— Из пленных, Александр Данилович.
— Ах ты, старый охальник! Окочуриться хошь в постели?
— Брось ты, Данилыч, — смутился Шереметев. — Она дите еще.
— Дите в самом соку, все кругом как орех, так и просится на грех. Ха-ха-ха!
Выпили чарку под жаркое за здоровье государя. Вторую — под рыбу — за грядущие успехи на ратном поле. Потом принялись за пироги с капустой.
— Послушай, Борис Петрович… — заговорил Меншиков после третьей чарки, но уже серьезно. — Только это между нами. Ладно? Ни-ни.
— О чем говоришь, Данилыч? Ясно.
— Я, понимаешь, недавно поцапался с Монсихой {149}, ну, с которой государь. Знаешь?
— Знаю.
— Она, сучка, теперь злая, наверно, ему в уши дует черт знает что про меня. Надо бы отворотить его от нее. А?
— Так ты хочешь Марту? — догадался Шереметев, с чем подъезжает фаворит.
— Какую Марту?
— Ну вот эту «жемчужину», как ты сказал.
— Ах, ее Мартой зовут? Да, да, ее. Отдай ее мне, Борис Петрович, а уж я улучу момент, когда государю показать. Что ж ягодке-то зазря пропадать.
— Ну что ж, если для государя, не смею спорить, Александр Данилович. Бери.
— Вот и отлично, — обрадовался Меншиков и стал наполнять чарки. — Вот и обмоем наш сговор. Только, пожалуйста, Петрович, держи пока все при себе это.
— Ну, сказано же, Данилыч.
Утром Меншиков призвал к себе адъютанта Крюкова.
— Послушай, братец, ты завтра вместе с полком Рожнова отправишься в Москву. Повезешь девицу. Чтоб ни един волос с ее головы не пал. Слышишь?
— Все ясно, Александр Данилович. Сполню, как велишь.
— Отвезешь ее к Анисьи Толстой. Скажешь, я послал. Пусть они вместе с Дарьей Михайловной {150} учат нашему языку и политесу всякому.
— А как везть? Верхи?
— Дурак. Выбери там из трофеев добрую коляску крытую да дорогой присматривай. Что случится, головой ответишь. Сам можешь и вершним ехать.
Военный совет в Старой Ладоге царь предварил такими словами:
— Господа генералы и полковники, ныне время приспело ворочать наши земли Ижорские, принадлежавшие еще нашим славным предкам, тому же святому князю Александру Невскому {151}, прозвище которого говорит об этом. Ворочать как можно быстрее, часу не откладывая, пока Карл XII завяз в Польше. Ныне в Варшаве прилагает все усилия к задержанию его князь Григорий Долгорукий, именно он сообщает, что союзник наш, король Август, вельми ненадежен стал, особливо после конфузии под Калишем {152}.
— Да, по конфузиям он в Европе ныне всех обскакал, — заметил с места Меншиков.
— Бог с ним, пусть обскакивает, лишь бы короля возле себя держал. А то вон из-за того же бежал от Августа дипломат Паткуль, он боялся, что как только Август замирится с Карлом ХИ, так тут же выдаст его головой, а это для Паткуля смерть. Я принял его к нам на службу ума его ради и опыта, так что отныне он будет нам служить. Но все это худой знак, поэтому с Ингрией спешить надо. Наперво будем брать Нотебург, то бишь нашенский Орешек. Поскольку он на острове, думал по льду на него идти. Ан нет. Спешить надо. Еще неведомо, где Карл зимой окажется. Скорей, скорей надо в Ингрии твердой ногой встать. Вот худо, что ты, Петр Матвеевич, здесь повоевал много сел. — Царь укоризненно покосился на Апраксина.
— Я хотел как лучше, государь, чтоб у неприятеля пристанища не было.
— Сие велено было фельдмаршалу в Лифляндии творить, он славно и погостил там. А здесь наши земли, здесь завтра нам же пристанища понадобятся, а ты деревни жег. Нехорошо, Петр Матвеевич, не по-хозяйски.
— Надо было предупредить, государь.
— А своя голова для чего? В общем так, господа генералы, тут мы на своей земле, потому прошу помнить об этом. Без нужды ничего не рушить, не жечь. Тем более не обижать население. И никаких грабежей. Борис Петрович, предупреди своих казаков.
— Я их отпустил, государь. Свой полон на Дон погнали, ясырь {153} повезли по домам, хотели и пушки с собой везти, кое-как отговорил. Наша добыча, говорят, и все тут.
— Может, и верно, что отпустил эту вольницу. Значит, к Нотебургу придут регулярные.
— Да, государь, почти одни регулярные.
— Инженер Корчмин был в Нотебурге не так давно, осмотрел крепость, видел, что надо было. Василий Дмитриевич, посвяти совет в то, что узнать изволил.
— Крепость сия невелика, — встав с лавки, заговорил Корчмин. — На первый взгляд кажется неприступной. Стены каменные, высотой в четыре сажени, толщиной в две. Потому, кажется мне, чтоб как-то пробить их, желательно бить в одно какое-то место, лучше всего с юго-запада. Гарнизон невелик, четыреста пятьдесят человек, сто сорок две пушки. Чтобы пресечь возможность сикурса крепости, в первую очередь надо взять укрепление на той стороне.
— А откуда может быть сикурс? — спросил царь.
— От генерала Кронхиорта.
— Кронхиорта изрядно Петр Матвеевич потрепал. До сикурса ли ему?
— В такой крепости, как Нотебург, и полета человек полка будут стоить.
— Что ж, ты, пожалуй, прав, Василий Дмитриевич. Эти укрепления на той стороне я беру на себя. Думаю, там без пушек обойдемся. Яков Велимович?
— Я слушаю, государь, — встал Брюс.
— Ты, как артиллерийский генерал, отвечаешь за пушки. Ставишь их на сей стороне одна к одной. Сколько их у тебя?
— Помимо полковых трехфунтовых, государь, 19 пушек восемнадцатифунтовых, 12 двенадцатифунтовых и 12 мортир.
— Вот, и отлично. Будешь бить, как и советует Корчмин, по юго-западному фасу. Стрелять, я полагаю, придется не один день, так что озаботься добрым запасом пороха и ядер.
— Я думаю, недельного достанет.
— Нет, нет. Имей двух-, а лепш трехнедельный запас. А подвезешь месячный, бранить не стану.
Брюс, усмехнувшись, покачал головой.
— Чего ты? — спросил царь.
— Так ведь, Петр Алексеевич, месячного огня ни одно орудие не выдержит.
— Значит, имей и пушек запас. Князь Михаил?
В свою очередь поднялся Михаил Михайлович Голицын.
— Тебе надлежит, князь, озаботиться штурмовыми лестницами. Слыхал, какие стены? Вот и рассчитывай, чтобы длины не менее четырех сажен были. Общее командование я возлагаю на фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Извольте, господа, его приказы исполнять неукоснительно и без пререканий. Кто ослушается во время боя, пойдет под суд. А приговор кригсрехта {154} сами знаете какой.
— Об этом можно б было и не говорить, — с ноткой обиды молвил князь Голицын.
— Напомнить не помешает, князь Михайла.
К Нотебургу царь стянул пятнадцать полков. Конечно, это не могло быть секретом для шведов, однако на виду крепости до времени никто не появлялся.
В ночь с 26 на 27 сентября 1702 года были выкачены на берег пушки и явились гвардейские полки, начавшие перестрелку с крепостью, не приносившую никакого вреда ни той, ни другой стороне, зато послужившую отличным прикрытием прокладки трехверстной просеки от Ладожского озера к Неве, невидимой из крепости. Царь сам с топором в руках был на просеке и трудился на рубке, подавая пример рядовым семеновцам. Трехверстная просека была пробита за сутки, и по ней в Неву из озера перетащили пятьдесят лодок.
Появление русской флотилии у крепости повергло шведов в изумление: откуда они явились? Ведь все течение Невы находилось в руках шведов. На следующий день Петр, взяв тысячу гвардейцев, переплыл с ними на другую сторону, атаковал береговое укрепление и захватил его, лишив крепость связи с берегом, откуда комендантом ожидалась помощь. Здесь закрепилось три русских полка.
Обложив таким образом Нотебург, фельдмаршал послал на лодке к крепости трубача с предложением коменданту сдать крепость, поскольку ему теперь ждать помощи было неоткуда. Трубач воротился с отказом.
— Что он сказал? — спросил Шереметев.
— Он посмеялся и сказал: зубы сломаете.
— Ну что ж, раз ему так весело, дадим ему музыку. Капитан Михайлов, извольте открыть огонь.
— Есть, господин фельдмаршал! — четко отсалютовал капитан Михайлов, он же царь.
И рявкнули пушки, берег заволокло дымом, от стен крепости брызнули крошки камней, дождем падая в реку. Пальба шла весь день и ночью. Пушкари, чтоб не оглохнуть, закладывали в уши очески, работали посменно. После трехсуточной беспрерывной пальбы в крепости послышался барабанный бой, который едва был услышан.
— Ага, — сказал капитан Михайлов, — кажись, с пардоном решились.
На лодке прибыл барабанщик с письмом от госпожи комендантши.
— Пакет для господина фельдмаршала, — сказал он.
— Давай сюда, — сказал высокий артиллерист-капитан, столь прокопченный, что светились на лице только зубы и белки глаз.
