— Авдей, вынь князя из-под стола, отнеси на ложе.
— Слушаюсь, Борис Петрович!
— Да укрой потеплее, вишь, скрючился как цуцик.
Донцов вытащил «цуцика» из-под стола, взял на руки, как ребенка, понес в другую горницу.
— Где такого богатыря взял? — спросил Шереметева Меншиков.
— Под Нарвой нашел. И то как сказать: не то я его, а скорее он меня. Почти со дна выволок. С того времени при мне и состоит.
Шереметев, выпивший немного, был почти трезв, сам проводил Меншикова в отведенную ему горницу. И когда тот, раздевшись, сложил аккуратно одежду на лавку и залез под одеяло, фельдмаршал спросил его:
— А скажи, Александр Данилович, нельзя ли мне пушек подкинуть? Али все еще туго с имя?
— С пушками нынче легче будет, Борис Петрович. Виниус на Урале старается {144}, за год триста штук отлил.
— Ай молодец Андрей Андреевич!
— Да уж, государь на него не нарадуется.
— А что государь мне-то ныне велел делать? Наступательно действовать или оборонительно?
— Тебе надо, Борис Петрович, Ливонию оголаживать и опустошать. Чтоб королю, если воротится, негде было бы голову приклонить.
— Да уж, моих казаков опустошать учить не надо. Это они умеют.
— Вот-вот, распускай их в загоны партиями. Пусть полонятся, да и драгунам не возбраняй.
— Драгунам шибко воли нельзя давать, живо оказачатся, Александр Данилович. А начни сверх меры зажимать, дезертируют. С имя одним кнутом не обойдесся, где и пряник нужен. Что там про короля Карла слышно? Не собирается сюда? Пленные что-то говорили, что должон, мол, быть. Обещался.
— Да нет вроде. Пока за Августом охотится. Он ненавидит его, пока, грит, его не прикончу, не пойду на Русь. Ну нам-то то и надо. Хотя влетает нам этот союзничек в копеечку. Как государя увидит, так: дай, дай, дай. Другого слова не знает. И добро б хошь на армию просил, а то все на баб транжирит.
— Так не давали б…
— Так я уж говорил Петру Алексеевичу: на кой нам такой союзник. Так он, мол, на безрыбье и рак рыба. Нельзя, грит, нам против шведа одним оставаться. Да, Борис Петрович, чтоб знал ты: от тридцатого декабря государь указал, чтоб отныне не называл себя никто уменьшительными именами. У тебя есть грех такой себя в письмах Бориской-рабом величать.
— Так это ж от веку так велось, Александр Данилович.
— А отныне чтоб не писал так. Рассердится государь. И чтоб на колени перед ним не падали. Я, грит, не Бог.
— Я знаю, это он давно не любил.
— И чтоб зимой шапок перед дворцом не сымали, голов, грит, чтоб не студили.
— Золотое сердце у государя, до всего-то сам доходит.
Поговорили еще о том о сем, наконец Шереметев сказал:
— Ну, покойной ночи тебе, Александр Данилович. Спасибо тебе еще раз, что добрые вести нам привез.
— Покойной ночи, Борис Петрович. Шумни там моего адъютанта {145}, куда он запропастился.
— Которого?
— Крюкова.
Шереметев вышел, прикрыл тихо дверь. Огладил на груди голубую ленту кавалерии, покосился с удовлетворением на сиявший слева орден Андрея Первозванного. Перекрестился:
— Дай Бог здоровья государю-милостивцу.
Глава пятая
ЛЕТНЯЯ КАМПАНИЯ
Летом 1702 года царь в сопровождении Преображенского и Семеновского полков, а также с двенадцатилетним наследником Алексеем отбыл в Архангельск, приказав фельдмаршалу Шереметеву «итить вдаль».
Борис Петрович не знал, зачем государь отправился в столь дальний путь, но догадывался, вспоминая его январское письмо. В нем Петр проговаривался: «намерение есть по льду Орешек доставать». И просил фельдмаршала разузнать точно, когда Нева замерзает и когда ото льда освобождается.
«Не иначе государь оттель на Неву явится, под Нотебург», — думал Шереметев, по-прежнему неспешно сбираясь в поход. На то же намекала и последняя строчка в письме: «Все сие приготовление зело, зело хранить тайно, как возможно, чтоб никто не дознался».
Восемнадцатитысячная армия Шереметева выступила из Пскова 12 июля. Поданным разведки, фельдмаршал знал, что Шлиппенбах едва наскреб семь тысяч.
Князь Львов возглавил авангард и уже 18 июля у мызы Гуммельсгоф столкнулся с противником. Завязался бой. Шведы начали теснить авангард и даже отбили пять пушек у русских. Львов немедленно отправил к Шереметеву адъютанта, прося поддержки. Фельдмаршал пустил вперед пехоту, и она переломила ход боя хорошим метким ружейным огнем, а затем и штыковой атакой. Шведская конница повернула назад и, скача через собственную пехоту, расстроила ее ряды, многих потоптав. Брошенная конницей пехота кинулась врассыпную, но была почти полностью уничтожена ружейной стрельбой и штыками.
Генерал Шлиппенбах бежал в Пярну, куда с великим трудом собрал от своего корпуса около трех тысяч солдат, деморализованных случившимся. Остальные остались на поле боя.
Лифляндия полностью подпала под власть Шереметева, и он отправлял отряды в разные концы разорять и сжигать все, превращая край в пустыню. Особенно старались нерегулярные части — казаки, башкиры и калмыки.
Выполняя приказ государя — оголаживать край, Борис Петрович здесь настолько перестарался, что очень скоро сам почувствовал недостаток продовольствия и кормов не только среди тысяч пленных, но и в самой армии. Хозяйство Ливонии было подорвано, и она уже не могла кормить даже победителей.
Все тюрьмы, амбары, сараи были забиты тысячными толпами пленных жителей, а их же надо было как-то кормить.
Узнав о разгроме Шлиппенбаха, царь писал фельдмаршалу: «Зело благодарны мы вашими трудами».
Оставалось взять еще две крепости. Одну из них — у мызы Менза и вторую — на озере Пойн, так называемый город Мариенбург.
Комендант первой, подполковник, на предложение авангарда сдать крепость ответил отказом. Но, увидев, как к крепости приблизились основные силы и стали разворачивать пушки, приказал бить в барабан и сам, высунувшись в бойницу, замахал белой шляпой.
— Не стрелять! — приказал Шереметев и милостиво отпустил гарнизон, предварительно обезоружив. Коменданта же похвалил: — Молодец подполковник, что не дал пролиться напрасной крови.
— Я счел сопротивление бессмысленным, — отвечал подполковник, краснея.
— Правильно счел. Зато всем вам живота дарую. Но запомните, вдругорядь попадешься с оружием — повешу.
В середине августа победоносная армия фельдмаршала подошла к озеру Пойн, там, более чем в ста саженях от берега, высились каменные стены Мариенбургской крепости. Мост был разрушен, крепость казалась неприступной.
— М-да… — произнес адъютант Савелов, — сюда надо зимой приходить, когда озеро замерзнет.
— Ничего. Попробуем летом одолеть, — отвечал Шереметев и приказал ставить по берегу пушки. — Ну-ка, ребята, сыграйте им хорошую музыку.
Пушки начали палить, окутываясь дымом. Крепость отстреливалась, но более для порядка, чем для вреда. Вечером, когда пальба стихла, у фельдмаршала в шатре собрались полковники, решали, как быть. Некоторые предлагали продолжать обстрел, мол, рано или поздно крепость выбросит белый флаг, другие склонялись к тому, что надо оставить до зимы, когда замерзнет озеро. Спорили, спорили, так ни до чего не договорились, разошлись в темноте.
Авдей стал стелить фельдмаршалу постель и, когда тот улегся, сказал:
— Борис Петрович, а что, если сколотить плоты и на них подойти к крепости?
— А дальше?
— А дальше лестницы — и на штурм.
Шереметев помолчал и, когда Донцов погасил свечи и тоже улегся, сказал:
— А ты знаешь, Авдей, надо попробовать.
— Конечно, Борис Петрович! — обрадовался Донцов. — Надо токо с берега прикрыть плоты ружейным боем, не давать никому со стены высовываться.
Утром Шереметев созвал полковников.
— Вы тут вечер прогомонили, ни до чего не домолвились. А мы вот с Авдеем ночь не спали и придумали. Немедленно отряжайте рубщиков валить лес. Будем строить плоты.
— Тут есть много бревен и от бывшего моста, — сказал Савелов.
— Пусть собирают, сплачивают и вяжут.
В три дня было навалено и стаскано к берегу довольно леса, вязали по четыре, пять бревен, тесали весла прямо из сырника, приспосабливали их на плоты, выстругивали тонкие шесты.
Дабы не привлекать внимания осажденных, плоты сталкивали в воду ночью. Перед тем как начать штурм, Шереметев послал на лодке барабанщика к крепости с предложением сдаться. Комендант отказался. И тогда, расставив по берегу лучших стрелков с ружьями и с двумя-тремя помощниками для скорой зарядки ружей, фельдмаршал дал команду плотам отчаливать. На них отправляли штурмовые группы с лестницами, баграми. Солдаты были вооружены палашами, кинжалами и пистолетами, некоторые отправлялись с ружьями, снаряженными багинетами {146}.
