— А какими языками владеет животная? — заинтересованно обратился к лоточнику Аким.
— Как какими? — опешил тот. — Насекомая знает два языка: «Ква–а–а-а» и «Кви–и–и-и», — очень похоже проквакал парень, чем сразил в самое сердце «повинующегося одному государю».
Без раздумий он купил трёх «ли–и–гуша-ч–е–е-к». Двух подарил дамам, одну оставил себе в качестве репетиторши.
А рядом уже орали:
— Червя-я! Кому елозю–ю–ющего-о червя–я–ка-а. На всех не хватит… Будете просить — не да–а–м.
Гулять — так гулять. Аким купил всем по «елозющему червяку».
— Мышки-и. Самозаводящиеся мериканские мышки-и. Купитя-я жане в подарочек. Самозаводя–я–щиеся-я-я. Серы–ы–е-е. Мериканское качество — самарское трюкачество-о. Задаром продаю-ю, алтын сдачи отдаю-ю.
Приобрёл и мышек.
— Куколка–пуколка. Маленькая-я куколка-а, но большая пуколка-а.
Девчонки хотели улизнуть, но Аким взял и куколок–пуколок.
— Мучень–я–я! Мученья-я грешников в аду-у! Кому страшные мученья? Десять фотографий с места событий. С описаниями.
Садистические фотки брать не стал. Гимназии хватало.
— Ну, спасибо-о, о–о–о щедрый рыца–а–арь, — смеялась желтоглазая.
— На память! Меня зовут Аким, а вас? Познакомиться–то надо.
— Натали! — сделала книксен желтоглазая.
— Оля! — произнесла её подруга.
Отбиваясь от настойчивого продавца скелетных кащеев, стали выбираться с рынка, слыша за спиной:
— Господа–а–а! Разбирайте кащейков. Самы–ы–я лучшия-я кащейки-и. Яйцо со смертью прилагается-я. Кому кащейку с яйцо–о–м?
Ножички он так и не купил. Деньги остались и домой решил добираться на извозчике, так как наказал Ивану не ждать его.
Торговля заканчивалась и приказчики с продавцами поспешно разбирали походные ларьки и палатки. Рынок опустел. Горожане разъезжались по своим домам. Лишь городовые блаженствовали на перекрёстках, радуясь наступившему покою.
Столица и вся Россия готовились к Пасхе.
Интеллигенция уже сомневалась и трунила над собой, но воспоминания детства и вера в чудо жили в душе. Так хотелось веровать… В Бессмертие… В Торжество Воскресения… В победу Жизни над Смертью…
Дома ждал брат. Обнявшись, обменялись подарками. Аким, немного подумав, одарил брательника красным жирным червяком, который шевелился в пальцах, а Глеб протянул брату карандаш со сломанным грифелем и обгрызанным с обратной стороны, тупым концом.
— Да-а, мальчики. Подарки один другого дороже, — подвела итог Ирина Аркадьевна, брезгливо взирая на «елозющего червя».
— Подарок очень ценный, — заступился за свой презент Аким. — Можно другу в компот подбросить…
— Ух ты! — загорелись глаза у Глеба. — А ещё червячка нет?
— Хватит с тебя и одного друга порадовать… Лучшего… А вот ещё мышь… Самарская… Как живая, собака. — Окончательно бросил в дрожь матушку, которая даже не отреагировала на «собаку», а перекрестившись, молча вышла из комнаты.
— Подари-и?! — стал клянчить Глеб.
— Ещё лягушка, квакающая на двух языках, — окончательно добил Глеба.
Вечером весь дом отдыхал, готовясь к бессонной праздничной ночи.
В церковь поехали на двух возках. В первом, где на козлах важно сидел Архип Александрович — господа. Во–втором, которым правил Иван — прислуга, с корзинами на коленях, куда аккуратно положили куличи и пасхи, приготовленные для освящения.
На улицах зажглись фонари, и в их неярком свете трепетали на ветру трёхцветные флаги. По тротуарам, держа в руках узелки с разговеньем и весело болтая, шёл простой народ. Праздник входил в души людей. Все знали: сегодня в полночь Воскреснет Христос.
Воскреснет Радость. Воскреснет Любовь.
Так было всегда. И сто, и тысячу лет назад. Так будет всегда!
Всё было празднично сегодня… И глубокое весеннее небо… И синие звёзды… И ласковый ветер… И еле уловимый запах тополиных почек… И даже гимназия…
Всегда обычная лестница, по которой сновали гимназисты, сверкала золотом и серебром офицерских погон, чёрной гладью фраков, белизной манишек, разноцветьем бантов и платьев, искусных причёсок, воздушных улыбок, сиянием глаз и радостью, которая витала в воздухе, той великой радостью, что одна на всех…
Аким пошёл искать своё место в выстраивающемся крёстном ходе, а родители с братом направились в церковь, чтоб поставить свечи и преклонить колени перед плащаницей.
Постепенно церковь наполнилась людьми. Ближе к полуночи, в наступившей тишине, отдёрнулась завеса, распахнулись царские врата, и появился отец Алексей не в тёмной, а ярко блестевшей ризе, за ним дьякон. Священник, волнуясь, подошёл к плащанице, благоговейно возложил её на голову и ушёл в алтарь.
По церкви прошёл лёгкий шёпот молитв. Все крестились. Кто–то негромко произнёс: «Крёстный ход», и народ расступился, пропуская священников и несущих иконы и хоругви гимназистов с прихожанами.
Вспыхнули люстры, осветив яркое убранство церкви и взволнованных людей, начинающих зажигать свечи.
Аким нёс тяжёлую икону в серебряном окладе, а над головами реяли красные, синие, зелёные и серебряные хоругви, помнящие ещё ранние годы гимназии.
Прошли лазарет, вышли на маленький двор, окунувшись в свежесть ночи, затем — полумрак коридоров, ярко освещённый зал и вновь церковь с запахом ладана, духов и радости.
Отец Алексей вышел на амвон. В руках он держал серебряный крест со свечами. Растроганно обвёл глазами людей. Лицо его пылало восторгом.
Он понял Суть Жизни. И от этого ему было страшно и радостно.
Он Знал! Он Верил! Его взор скользил по лицам людей, но не видел их. Он Знал… и он Верил… Верил в Него! Верил в Жизнь! В Воскресение!
И люди притихли и замерли. Даже те, кто пришли из праздного любопытства, провести время и развлечься, а после, на каком–нибудь светском рауте, рассказать об увиденном, иронизируя и юродствуя. Даже они ощутили в душе благость и торжество. Даже их глаза наполнились слезами, а душа запела, когда отец Алексей негромко, но так, что услышали все, произнёс: «Христос Воскресе!!!»
На Петропавловской крепости гулко ударила пушка, и воздух наполнился праздничным малиновым звоном церковных колоколов.
И так было везде! По всей России!
«ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!!!» — раздавалось во всех русских храмах, на всём необъятном просторе РУССКОЙ ЗЕМЛИ.
И среди этих многочисленных колоколов ликующе гремели медью колокола Андреевского собора в Кронштадте.
Отец Иоанн воспринимал перезвон пасхальных колоколов не слухом, а душой. Лицо его осунулось от строгого поста, тело усохло, зато душа расцвела и очистилась от бытовой скверны, дух укрепился, а сердце наполнилось любовью.
Любовью к Богу… Любовью к Людям… Любовью к Земле Русской.
«Для того и нужен пост, дабы очистить душу от мирского, ибо все мы люди и живём среди людей. А постясь, мы становимся ближе к Вседержителю. К силе Его и Разуму. Становимся выше, добрее и чище, избавляясь от грехов, изживая их и спасая душу свою».
— Христос Воскресе! — воскликнул он, сжимая тяжёлый крест, с прикреплённым к нему букетиком ландышей.
И нежный запах их смешивался с запахом ладана, свечей, духов и дёгтя, коим в честь праздника наваксил сапоги рабочий люд.
И душа его радовалась, глядя, что вместе стоят заслуженные седые адмиралы, молоденькие, только начинающие жизнь мичманы и матёрые мужики. Простой народ и аристократия.
«Так и надо! — думал он. — Все мы — русские… Все любим Россию–матушку… Ведь она у нас одна, — вновь уловил запах цветов. Только цветов… — Это весна — медленно, наслаждаясь великой радостью, чуть заметно трепеща ноздрями, втянул душистый воздух, и глаза его наполнились слезами. — Это — Весна! Это — Воскресение! Это — Христос!» — И ему показалось, что сердце его застучало громче колоколов, громче залпов артиллерийского салюта с корабельной эскадры… Застучало на всю Россию и слилось с сердцами всех россиян. Всех православных, кто встречал Пасху и славил Христа.
— Христос Воскресе! — перекрестил он грудь и просветлёнными глазами обвёл паству свою, и ему показалось, что услышал единый выдох:
— Воистину Воскресе!
И Радость… Великая Радость вошла в душу! И ангелом воспарила душа его над Россией, над всею Землёю, возвещая Благую Весть…
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!!!
ВОИСТИНУ ВОСКРЕС!!!
____________________________________________
Лев Николаевич Толстой лежал в постели уютного своего дома в Ясной Поляне и СТРАДАЛ, вспоминая острог, который недавно посетил.
«Как мучают безвинных людей… Как мучают… Я напишу об этом… Всенепременно напишу… А неправедные суды… А недавний рекрутский набор… Везде насилие… — даже застонал он и заворочался в постели. — Но я напишу… Не надо армии, не надо полиции, а нужна Истина. И я найду её! А ежели не найду, то Создам! Настоящую Истину! В которой нет загробной жизни… Этой выдумки попов… В Евангелии я не нашёл Истины… Не нашёл ни Бога, ни Таинств — ничего…В «тайне» святой евхаристии никакой тайны нет… Ну как можно думать, — разволновался он, — что разбавленное водой вино и брошенные туда куски хлеба превращаются в тело и кровь Христа… Сила инерции и внушения. Ну ладно крестьяне… Но ведь даже интеллигенты причащаются… И считают себя после этого культурными людьми… Меня бы почаще читали… «Исповедь» например. Я ничего не выдумываю… Говорю лишь правду… Голую жёсткую правду! Я не верю в Воскресение… Может ли мёртвый человек, хоть тот же Лазарь, воскреснуть на четвёртый день после своей смерти? Нет! Всё это басни и выдумки… Как о воскресении Лазаря, так и о воскресении самого Христа. Я не верю в Божественное Происхождение Христа! Не верю! Он равен Мне! И Я уважаю Его! Но не боле… И если бы мне сказали, что вон там, в саду, на дорожке ждёт Иисус, Я бы спокойно перевернулся на другой бок и через человека, просил бы подождать, пока не высплюсь… — глаза его стали закрываться. — А верить в Тайну Святой Евхаристии — всё равно, что смотреть похабные картинки перед смертью», — насстраждавшись за всё человечество, крепко уснул великий писатель, ведь праздничный гром колоколов и пушек не достигал его усадьбы и сердца.
