А. Марченко - Диктатор

«Еще немного — и готов еще один «любимец партии». Ну что ж, посмотрим…»

К приезду Кирова снова установилась теплая и мягкая солнечная погода, какой она и бывает у моря в это время года, привычно именуемое «бархатным сезоном».

Едва выйдя из машины, Киров взорвал тишину сталинской дачи. Лицо его сияло жизнерадостной улыбкой, светлый плащ распахнут. Он весело, по-свойски здоровался со всеми, кто попадался ему на пути,— с охранниками, садовниками, поварихами, помощниками Хозяина, находя для всех какие-то добрые слова и зажигая улыбки на дотоле настороженных, сдержанных лицах.

Сталин неторопливо направился ему навстречу. Они обнялись как родные братья, крепко, по-молодецки (правда, Сталин лишь одной правой рукой, а Киров — обеими руками) стиснули друг друга. Потом несколько минут молча и пристально смотрели один на другого прямо в глаза. Оба были невысоки, и потому никому из них не приходилось поднимать голову, чтобы встретиться со взглядом другого.

«Не отводит глаз, это хорошо,— подумал Сталин, всегда подозревавший тех людей, которые при встрече не выдерживали его взгляда, в затаенных коварных замыслах.— А может, притворяется?»

И все же, несмотря на то что Сталину не удалось полностью отделаться от подозрений, он, глядя в скуластое, озорное, жизнелюбивое лицо Кирова, уже готового рассмеяться, казалось бы, без всяких видимых причин, и сам не смог удержаться от сдержанной улыбки.

— Счастливый человек,— добродушно, с напускной завистью сказал Сталин.— Начинен радостью, как динамитом. Можно подумать, что мы уже победили на всех фронтах.

— А мы обязательно победим, дорогой Коба! — хохотнул Киров.— И как можно не радоваться, когда из промозглого Питера попадаешь в самый настоящий рай?

— Три дня назад ты попал бы не в рай, а в ад,— заметил Сталин,— Такого урагана мне испытать не доводилось.

— Ураганы нас только закаляют,— Киров пытался настроить Сталина на шутливую волну.

— «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны»,— наставительно процитировал Сталин строку из «Витязя в тигровой шкуре».

— Шота Руставели прав,— посерьезнел Киров.

— Однако соловья баснями не кормят. Я еще не обедал.

— С удовольствием составлю тебе компанию, если не против. Я чертовски голоден.

— «Если не против»,— передразнил его Сталин,— Мы же не на заседании Политбюро. Ты мой гость. А гостю — почет и уважение. Устраивайся и приходи через полчасика прямо в столовую.

— Спасибо, я мигом.

Кирова провели в отведенную для него половину дачи. Просторные, полные южного солнца комнаты, упругие струи душа, свежий костюм… Хорошо!

Когда он — свежий, бодрый и все такой же сияющий — вошел в столовую, Сталин уже сидел за столом.

— Мы тебе не дадим умереть с голоду,— пообещал Сталин, обводя руками уставленный живописными блюдами стол.— На первое у нас борщ, суп и уха; выбирай, что тебе по вкусу.

— Вообще-то я поклонник борща, но у тебя отведаю ушицы… Из какой рыбы?

— Форель? — полувопросительно обратился Сталин к официантке.

— Форель, только что выловленная, товарищ Сталин.

— Но учти, это совершенно особая уха, грузинская.— Сталин, как хлебосольный хозяин, иногда, если у него было хорошее настроение, любил порассуждать на кулинарные темы.— Если сказать точнее, это рыбное харчо. Тут и чеснок, и толченые грецкие орехи, и помидоры. И даже сунели.

— Сунели? — оживленно переспросил Киров.

— Сунели,— подтвердил Сталин.— Ты столько лет провел на Кавказе и забыл, что такое сунели? — И, не ожидая ответа Кирова, пояснил с видом большого знатока: — Сунели — это сухая смесь семян киндзы, красного перца, петрушки, укропа и других пряностей. Но чтобы в полной мере ощутить всю прелесть этого харчо, товарищ Киров должен выпить добрый бокал настоящего грузинского вина.

— А можно водочки? — хитровато прищурился Киров.

— У нас никто никого не насилует,— подражая ему, отозвался Сталин,— У нас полная, можно сказать, безбрежная демократия. Пройдет еще несколько лет, и мы запишем это в своей Конституции.

Они выпили, закусили и принялись за обед, как изрядно проголодавшиеся люди. Киров нахваливал рыбное харчо, уверяя, что оно понравилось ему еще больше, чем привычная рыбацкая уха. Сталин недоверчиво поглядывал на него, выбирая момент, когда будет в самый раз перейти от всяческой пустяковины к серьезному разговору. Чем больше примет Мироныч водочки, тем свободнее потечет беседа. Хотя Киров и без застолья говорит не таясь, все же так будет надежнее.

— Хвалишь харчо, а сам любитель сварганить уху на костерке,— все еще не решаясь затрагивать более важные темы, усмехнулся Сталин.— Наслышан о твоих охотничьих и рыбацких увлечениях. Ходят прямо-таки легенды.

— Чего не наболтают, Коба,— рассмеялся Киров, и щеки его еще сильнее зарделись, будто он и впрямь сидел возле рыбацкого костерка.— Вот ведь какой народец: рот нараспашку, язык на плечо. Хотя чего скрывать: нигде так не отмякнешь душой, как на охоте или на рыбалке. Смотришь на поплавок и все на свете забываешь — и работу, и семью, и даже самого себя.

— Счастливый человек,— повторил полюбившуюся ему фразу Сталин.— Находит время и речи произносить, и Питер перестраивать, и даже на поплавок смотреть. Может, и про мировую революцию не забываешь? — как на экзамене, подбросил вопрос Сталин.— И про социализм?

Киров со смаком доел уху и шутливо погрозил Сталину пальцем:

— Э, нет, Коба, меня так просто на слове не поймаешь. Да ты же обо мне все знаешь.

— Все или не все — это еще вопрос,— раздумчиво произнес Сталин.— А то, что мне о тебе известно, не всегда могу одобрить. Извини за большевистскую прямоту.

Киров метнул в его сторону настороженный взгляд.

— Не пугайся,— усмехнулся в усы Сталин.— Речь идет, можно сказать, о пустяках. То, что охотишься иногда,— что тут за криминал? Только напарников странно выбираешь. Ну, с Медведем другое дело, с чекистами и не захочешь, так надо дружить. А вот, например, с Тухачевским? Какой он охотник? Ему за бабами охотиться, не за дичью. Теперь разгуливаешь по городу без охраны. Хочешь показать, что такие, как товарищ Сталин, боятся, ни шагу без охраны, а ты — черт тебе не брат? Неужели не понимаешь, что классовый враг не дремлет?

— Знаю. Но не могу же я идти к рабочим на завод в сопровождении толпы жандармов?

— Зачем так говоришь? Зачем оскорбляешь наши славные чекистские органы? Ты им спасибо скажи, что еще живой…

Сталин приумолк, искоса наблюдая за тем, как Киров реагирует на его слова, и вдруг спросил в упор:

— Уши у тебя в порядке?

— Уши? — удивленно вскинул на него глубоко сидящие темные глаза Киров.— О чем ты, Коба?

— Такой проницательный товарищ, а не догадываешься, о чем речь. Скажи, пожалуйста, если человек чуть ли не каждый день слушает, как гремят аплодисменты, переходящие в овацию, могут быть у него в порядке уши? И не правильнее было бы предположить, что такому человеку недолго и оглохнуть?

Киров нахмурился:

— Понимаю, Коба. Но когда аплодируют? Вот на пленуме обкома два года назад чествовали мы товарища Сталина. Я назвал тебя вождем коммунистической партии и Коминтерна, стальным руководителем, главным часовым нашей партии. И разразились аплодисменты, как ты сказал, переходящие в овацию. Как я мог их запретить?

— А ты, дорогой товарищ Киров, оказывается, не прост…

— Нет, Коба, я прост и честен. Но, каюсь, не простак. И разве мне одному аплодируют? Партии аплодируют. Вождю аплодируют. И ты взял бы да и запретил. И бурные. И продолжительные, и просто аплодисменты.

— Одному мне это не под силу,— попытался парировать Сталин.— Ты разве не видишь, как я с трибуны делаю отчаянные жесты, чтобы утихомирить этих энтузиастов. А что в ответ?

— А в ответ — «гром аплодисментов». Уж если ты не можешь унять, так я тем более.

«Ловко вывернулся Мироныч,— сердито подумал Сталин.— Его за рубль двадцать не возьмешь».

— Не скромничай. Ну да ладно, все это пустяки по сравнению с тем, что происходит в стране, да и в твоем Ленинграде,— примирительно сказал Сталин.— Скажи честно, долго ты еще будешь нянчиться с остатками оппозиции?

— Коба, ты знаешь, что оппозиция в целом разгромлена. А те, что остались, погоды не делают.

Сталин отпил из бокала глоток вина.

— Вот это и есть головокружение от успехов,— нравоучительно сказал он.— Все эти последователи Зиновьева и Каменева,— он на секунду сделал паузу,— да и Бухарина просто затаились. Они превратились в двурушников! Они прикрываются тем, что, не жалея глоток, орут здравицы в честь товарища Сталина, а сами только и ждут момента, чтобы всадить нам нож в спину.

— Уверяю тебя, Коба, мы все сделаем для их полного разгрома,— почти торжественно произнес Киров, и лицо Сталина немного посветлело.