— Посмотри, как глупо человеческое тело, — сказал дядя Азиз Юсуфу, и в уголках его рта вновь проступила та отрешенная, непобедимая улыбка. — Посмотри на отважного сына Абдаллы — как хрупко и ненадежно оказалось его тело. Будь он послабее, он бы вовсе не оправился от такого избиения, но Мохаммед оправится. На самом деле все еще хуже, ибо низменно и предает нас не только тело, а сама человеческая природа. Не знай я правды, я поверил бы в обвинения разгневанного султана. В нас он видит то, что ему угодно уничтожить, и он рассказывает нам вымышленные истории, чтобы мы согласились и поступили так, как ему угодно. Если б только мы могли предоставить телам действовать самостоятельно и они сумели бы позаботиться о своем благополучии и удовольствии! Слышишь, Юсуф, как ворчат наши люди? Как, по-твоему, нам следует поступить? Может, во сне тебе явилось видение и ты сможешь истолковать его к нашему благу, как то было с древним Юсуфом, — улыбнулся дядя Азиз.
Юсуф покачал головой, не смея признаться, что никакой надежды для своих спутников он не видит.
— В таком случае нам лучше остаться здесь и голодать. Может, султан устыдится своей жестокости? — спросил купец, и Юсуф сочувственно вздохнул в ответ.
— Симба! — позвал купец и жестом поманил Симбу Мвене к себе. — А ты что думаешь? Должны ли мы уйти, бросив товар, — или оставаться здесь, пока нам его не вернут?
— Нам следует уйти, а затем вернуться и вступить в бой, — без промедления ответил Симба Мвене.
— Без оружия и без средств, чтобы купить их? К чему приведет такая война? — поинтересовался купец.
Днем Чату прислал им спелых бананов, вареный ямс и немного сушеной дичи. Горожане принесли воды, чтобы утолить жажду и помыться. Затем Чату вызвал к себе купца, и тот взял с собой Ниундо, Симбу Мвене и Юсуфа. На этот раз во дворе султана не собиралась толпа, но старейшины все еще сидели на террасе, удобно устроившись, позабыв о церемониальных позах. Наверное, они всегда тут сидят, подумал Юсуф, как те старики у магазина. Чату заговорил тихо, словно пришел к некоему решению после долгих раздумий.
— Он говорит, два года назад здесь проходили такие же люди, как мы, — переводил Ниундо, подавшись вперед, ловя приглушенную речь султана. — Бледнокожие, как ты, бвана тажири, и с ними другие, более смуглые. Они пришли торговать, говорили они, как и ты. Он говорит, он дал им золото, слоновую кость и хорошо выделанную кожу. Их главный сказал, у них не хватит товаров, чтобы за все расплатиться, они уйдут и вернутся, принесут то, что остались должны. С тех пор их никто не видел. Этот купец наш брат, говорит он, так что наши товары пойдут теперь в уплату за долг нашего брата. Вот что он говорит.
Купец открыл было рот, но Чату снова заговорил, и Ниундо вынужден был внимать ему.
— Он говорит, ему неинтересно, что об этом думаешь ты. Он потратил на тебя достаточно времени. Или думаешь, он койкоин?[58] Койкоин танцует под луной и позволяет чужакам обворовать себя. Но Чату всего лишь хочет, чтобы вы ушли, пока не случилось плохого. Здесь не все довольны таким его решением, говорит он, но он хочет положить конец этой истории. Тщательно все обдумав, вот что он решил. Он даст вам немного товаров — столько, чтобы выбраться из этой страны. А теперь он желает узнать, есть ли тебе что сказать в ответ.
Купец помолчал.
— Скажи ему, это решение мудрого правителя, и все же он судит несправедливо, — произнес он наконец.
Выслушав перевод, Чату улыбнулся.
— Что завело тебя так далеко от дома? Поиски справедливости? Вот что он спрашивает. Если так, то вот ты ее нашел. Я забираю твой товар, чтобы по справедливости возместить моему народу то, что отнял у него твой брат. А ты иди ищи брата, который обворовал меня, требуй справедливости с него. Так я понял его слова.
На следующий день они возобновили переговоры, спорили о том, много или мало товаров будет возвращено купцу, спорили о цене отнятого и о том, насколько велик долг первого купца. Старейшины сидели вокруг, помогая советами как умели, но Чату от них добродушно отмахивался. Мужчины помоложе требовали сразу же выдать им три отнятых у охраны лагеря ружья, чтобы отправиться на охоту, но и к ним вождь не прислушивался. Женщины держались в стороне, хотя Юсуф видел, как они проходят туда-сюда по двору по своим хозяйственным делам. Ниундо спотыкался в переводе, и обе стороны взирали на него с подозрением. Купец поинтересовался: теперь, когда они достаточно оправились, нельзя ли им получить свободу передвижения и поработать на кого-то из местных в обмен на еду? Чату согласился — при условии, что заложником у него останется Юсуф. В ту ночь Юсуф спал на террасе одного из принадлежавших Чату домов — и в ту же ночь двое из каравана сбежали, отправились искать подмогу.
В доме Чату с юношей обращались неплохо. Сам султан беседовал с ним, хотя Юсуф понимал едва ли два-три слова. Или думал, что понимает, поскольку их звучание казалось знакомым. По этим словам и по выражению лица Чату Юсуф угадывал смысл вопросов и отвечал как мог: издалека ли они пришли, сколько народу в его стране, что побуждает их пускаться в такой путь. Обо всем этом Юсуф рассуждал серьезно и откровенно, однако, по-видимому, султан и старейшины в свою очередь не понимали его. Вернувшись на следующий день, чтобы продолжить переговоры, купец с тревогой глянул на Юсуфа, а потом улыбнулся.
— У меня все хорошо, — сказал ему молодой человек.
— Да, ты отлично справляешься, — с той же улыбкой признал дядя Азиз. — Подойди, сядь рядом со мной, и мы послушаем, что скажет о тебе султан.
Юсуфу не разрешалось отлучаться из огражденного стеной двора, не полагалось и приближаться к террасе, на которой проводили почти весь день Чату и старейшины, если только его не позовут туда. Неужели у старейшин нет никаких дел, нет земли, которую следовало бы возделывать, или хотя бы хозяйства, которое они могли бы озирать с удовлетворением? Наверное, появление каравана вынудило их забыть обо всех прочих заботах. Юсуф тоже просиживал дни напролет в тени, ждал наступления вечера, смотрел, как трудятся женщины. Со стороны могло показаться, что все эти люди заняты лишь одним — сидят в тени и таращатся перед собой.
Женщины дразнили его, широко улыбаясь, что-то выкрикивали, и ни выкрики, ни улыбки не казались ему беспримесно добрыми. Они отправляли к нему девочек помоложе с небольшими подарками и какими-то приглашениями — он предполагал, что это приглашения, и от скуки пытался их перевести. «Приходи ко мне днем, когда муж задремлет», «Не помочь ли тебе помыться?», «Может, у тебя зудит, давай почешу?» Порой они сгибались пополам от смеха, выкрикивая непонятные ему слова, а одна старуха посылала ему воздушные поцелуи и вихляла задом всякий раз, как проходила мимо. Девушка, приносившая ему еду, бесстыже смотрела на Юсуфа в упор, сидя почти вплотную, пока он ел. Время от времени она заговаривала с ним, хмурилась, на чем-то настаивала. Он отводил глаза от ее почти обнаженной груди. Она предложила ему полюбоваться бусами, которые носила на шее, приподняла их, требуя комплиментов.
— Бусы. Да, я знаю, что это, — сказал Юсуф. — Не понимаю, почему их так ценят. В некоторых местах, где мы проходили, за горсточку бусин отдавали целую овцу. Это всего лишь побрякушки. На что они годятся?
— Как тебя зовут? — спросил он в другой раз, но так и не добился, чтобы она поняла. Он считал ее красивой: узкое лицо, улыбчивые глаза. Часто она молча сидела перед ним, и он чувствовал, что должен вести себя в большей степени как мужчина, однако боялся проявить неуважение. Стоило ему показать, что он в чем-то нуждается, к нему звали именно эту девушку. Даже Чату стал посмеиваться на этот счет, когда дядя Азиз приходил с очередными переговорами.
— Он говорит, до него дошло, что наш молодой человек взял себе в жены их девушку, нам придется и это присчитать к долгу, — перевел Ниундо, ухмыляясь Юсуфу. — Быстрый ты, черт! Он говорит, пусть этот останется с нами и даст Бати сыновей. К чему молодому здоровому человеку торговать? Он говорит, пусть этот остается здесь, Бати научит его кое-чему.
