и точку над «е» в слове «является». На третьей странице она поставила точку над «м» в слове «римляне», а на четвертой – точку над «и» в «имел». Когда она подняла глаза, Реми смотрел на нее.
– Вы написали мое имя, – тихо сказал он.
– Да, – ответила она. – Вторая страница только для вас.
Три дня ушло на то, чтобы убедить отца Клемана в надежности их системы записи имен. В конце концов он с неохотой согласился – после того, как Ева пригрозила, что не будет больше заполнять документы, а Реми предложил ему взять книгу и попробовать расшифровать код. Священник полтора дня корпел над «Посланиями и Евангелиями», а когда вернул книгу, он все еще испытывал некоторые сомнения.
– Вы знаете, что нам известны имена далеко не всех детей, которых к нам привозят, – предупредил он.
– Тогда мы должны постараться выяснить, кто они на самом деле, прежде чем их личности будут стерты, – тут же ответил Реми. – Это очень важно.
Ева с удивлением посмотрела на него, она была благодарна Реми за то, что он принял ее сторону.
Отец Клеман наморщил лоб:
– Вы же понимаете, что Бог всегда знает, кто они такие.
– Конечно, – ответил Реми и пожал плечами. – Но у Бога сейчас слишком много дел. Почему бы ему чуть-чуть не помочь?
– Но если кому-нибудь станет известно об этих именах…
– Этого никто не узнает, – твердо сказал Реми. – Да и кто станет их искать в старой скучной религиозной книге?
Уголки губ отца Клемана изогнулись в улыбке.
– По-вашему, она скучная? – Он взял в руки книгу.
– А вы так не считаете? – с улыбкой ответил Реми.
Отец Клеман рассмеялся:
– Не думаю, что мне нужно отвечать на этот вопрос.
Несколько минут спустя Реми ушел, оставив Еву наедине с отцом Клеманом в маленькой потайной библиотеке.
– Знаете, Ева, – священник положил «Послания и Евангелия» на стол между ними, – я никогда не пытался стереть прошлое этих детей. Я старался лишь спасти их.
– Знаю, – тихо ответила она. – Я тоже хочу их спасти. Но нельзя допустить, чтобы память о том, кто они на самом деле, была утрачена.
Он снова дотронулся до корешка книги.
– Я рад, что вы работаете с нами, Ева.
Она подумала о матери.
– Я не знаю, как долго смогу здесь задержаться.
– Не забывайте – человек предполагает, а Бог располагает.
Ева кивнула. Хотелось верить, что в жизни ей было уготовано что-то значительное, но неужели Бог все заранее спланировал за нее? Но с другой стороны, разве не благодаря Божьему промыслу она оказалась здесь, в Ориньоне, в этой церкви, где каким-то невероятным образом обрела новый дом и смогла приносить пользу? Ей хотелось спросить отца Клемана, не разделяет ли он ее страхов, что Бог повернулся к ним спиной, но опасалась, что не выдержит ответа. Вместо этого она спросила:
– Почему вы стали помогать людям вроде меня?
Он улыбнулся:
– Я, как и вы, приехал сюда из Парижа. Я прожил здесь пять лет, а потом началась война. От своих знакомых из зоны оккупации я слышал, какие жуткие события там происходят. Ориньон не представлял стратегического интереса – мы находимся в горах, в глуши, – и я предложил своим старым друзьям приехать и отсидеться здесь.
– Отсидеться?
Он пожал плечами и слегка улыбнулся:
– Один из них допустил оплошность: он ударил немецкого солдата в метро, и нацисты устроили на него охоту. Ему грозила казнь, как и его брату, который был там и даже не попытался вмешаться.
– Ваш друг ударил нациста? Он тоже священник?
Отец Клеман засмеялся.
– Нет. Мой школьный товарищ. Он неплохой человек, но когда они с братом приехали сюда, я напомнил им, что, чем бить врага по лицу, лучше хорошенько утереть ему нос.
Ева не смогла сдержать улыбку, а священник продолжал:
– Ну, в любом случае ему нужно было уехать из Франции, пока немцы его не схватили. Он уже обзавелся поддельными документами, поэтому мне оставалось только познакомить его и брата с проводником, который помог бы им перебраться через границу в Швейцарию. Это была довольно простая задача. Но ночью накануне их отъезда мы засиделись допоздна за бутылкой вина, и, прежде чем лечь спать, он спросил, не хочу ли я помочь его друзьям. Он сказал, что уже поручился за меня, и, если у меня возникнет такое желание, он знает одну организацию, которая могла бы при необходимости присылать на юг, в Ориньон, людей. Я думал, что мне придется иметь дело с одним или двумя участниками Сопротивления в месяц, поэтому согласился, радуясь возможности внести свой вклад в общее дело.
Но когда он сообщил в Париж, что я готов помогать им, мне показалось, что открылись шлюзы, и сюда хлынул настоящий поток. Через неделю приехал человек, говоривший с британским акцентом, он задавал мне много вопросов, а затем стали поступать беженцы. Поначалу они были из Сопротивления, затем – евреи. Было даже несколько летчиков, сбитых на севере Франции и пытавшихся вернуться домой. Также сюда прислали несколько человек, чтобы создать сеть из людей, пользующихся доверием, которые могли быть нам полезны. Когда число людей резко увеличилось, они прислали мне Реми.
– Реми?
Отец Клеман кивнул:
– Он входил в парижскую группу, и его хорошо знали в среде тех, кто занимался подделкой документов. Но были и другие, кто работал быстрее и лучше его, а вы уже успели убедиться, что он чрезвычайно самолюбивый и гордый. Возможно, он слишком часто бывал несдержан на язык, оскорбил кого-то. А Сопротивление не могло потерять такого способного специалиста по подделке документов, поэтому его отправили в Ориньон.
– Вы хотите сказать, что его таким образом наказали? – спросила Ева.
– Я предпочитаю смотреть на это как на новую возможность, – с улыбкой ответил отец Клеман. – Надеюсь, и Реми так считает. Что бы там ни случилось, но он стал для нас ценным приобретением. Иногда я в шутку говорю обратное, однако он талантлив и предан делу. И хотя здесь сейчас работает целая сеть, но Реми – единственный, кому я готов доверить свою жизнь.
Ева открыла было рот, чтобы спросить почему, но поняла, что уже знает ответ на свой вопрос. Она совсем недавно познакомилась с Реми, но он уже пришел ей на выручку, доказав свою надежность. Реми был дерзким, но вместе с тем она чувствовала: если он поймет, что ты с ним заодно, он сохранит преданность тебе до конца.
– Вы сказали, что Реми – хороший человек, – продолжил отец Клеман. – И, как мне видится, вы, Ева, тоже замечательная девушка. Во время войны твердо держаться своих принципов – это огромный риск, но отказываться от них, на мой взгляд, еще опаснее.
– Что вы имеете в виду?
Казалось, он подбирал нужные слова.
– Я хочу сказать, что скорее умру, стараясь поступать по совести, нежели буду жить с сознанием того, что я отвернулся от своих идеалов. Вы меня понимаете?
У Евы дрожь пробежала по телу. Хотя он и не спросил ее прямо, она
