совершенно неожиданным путешествием, в какое взяла нас твоя мама, – в странствие по затерянному волшебному царству, переполненному самыми что ни есть потусторонними фантасмагорическими образами.
* * *
Стоянка жилых прицепов, где забронировали место твои родители, оказалась попросту полем. Полем в глухомани. Тем не менее там было очень красиво. Чтобы туда добраться, надо въехать в Хланбедр со стороны Харлеха и свернуть налево у паба “Виктория Инн”. Через несколько сотен ярдов оказываешься на поразительно узкой дороге, ведущей поначалу вдоль реки Артро. Оглядываясь в прошлое, могу лишь поражаться искусности, с какой твой отец, таща прицеп, преодолел этот путь и не побил машину. Неудивительно, что он, подъехав к стоянке, казался очень довольным собой. Обустраивая прицеп на отведенном ему участке и подключая его к запасному аккумулятору, который прихватил с собой (твой отец в таких вещах, помню, всегда был находчив), он сыпал шутками и был в приподнятом настроении. Побыть с семьей и друзьями в безлюдье – вот что, похоже, открывало его с наилучшей стороны.
Поле, где вы остановились, принадлежало фермеру, чей дом стоял в нескольких сотнях ярдов, угнездившись в небольшом распадке под деревьями. И вот тут наши семьи на некоторое время расстались. Мы сняли на неделю домик самого фермера. Он (его звали Глин) собирался ту неделю провести с женой и дочкой в маленьком сарае, который немудряще оборудовал для жизни, чтобы в летние месяцы сдавать основной дом английским отпускникам, жаждавшим вкусить валлийской буколической идиллии. Пускать людей с жилыми прицепами к себе на поле – инициатива для Глина, судя по всему, в ту пору сравнительно свежая, и она тогда не очень-то сработала: в ту неделю ты и твоя семья были у него единственными постояльцами. Впрочем, Глин, обеспечивая необходимое для жизни, не то чтобы лез из кожи вон. Проточной воды не было – за ней приходилось идти к дому и там во дворе качать ее из колонки, а место утилизации отходов (человеческого организма, скажем так) представляло собой большую прямоугольную яму в земле, прикрытую несколькими досками, сбитыми встык. Через день-другой после нашего приезда из ямы, вынужден сказать, начало заметно пованивать.
* * *
В воскресенье 1 июня я проснулся поздно – в девять с чем-то – и лежал в постели, прислушиваясь к попурри приятных звуков, какие нес утренний ветерок: чириканье дроздов, далекое журчанье реки и Бах – первая часть Партиты ми мажор № 3 для скрипки соло, BWV 1006.
Конечно же, последнее в этом списке добавлял ты. Уже тогда ты показал себя юным гением скрипки, а твоя мама не позволяла тебе пропускать ежедневные упражнения, даже в доме-прицепе невесть где. Я выбрался из постели, что-то набросил на себя и вышел на двор фермы, откуда мне видно было поле, и на нем я увидел нечто сюрреалистическое, но зрелищное: пюпитр тебе поставили на свежем воздухе рядом с прицепом, и ты, стоя перед ним в утреннем свете, развлекал овец безупречным исполнением прихотливого сочинения Баха. Ну, я мало что понимаю в классической музыке (а в ту пору не понимал ничего), но мне понравилось – и понравилось так сильно, что досадило будь здоров, когда музыку прервал звук включенного транзистора. Я развернулся и увидел фермерскую дочку Шонед – та сидела на ступеньках, приемник лежал у нее на коленях. Он играл песню, которая мне тогда жутко не понравилась, и я ее с тех пор не люблю – “По-своему” [50]. От этой слезливой патетической баллады у меня свело зубы с первого же куплета, а она все тянулась и тянулась нескончаемо вплоть до своего выспренного финала. Я решил подойти и предъявить Шонед свое мнение.
– Терпеть не могу эту песню, – сказал я ей.
Мы до этого ни разу не разговаривали, и вот эдак представляться вышло резко, но ее, похоже, это не смутило.
– И я, – сказала она.
– Выключи тогда.
– Нет, сейчас что-нибудь получше уже начнется.
– Мне не слышно, как мой друг играет на скрипке.
– В том-то и дело. Я поэтому и включила. А то кажется, будто он кота душит.
На глаз она была примерно моего возраста (на самом деле на год старше), ее бледное веснушчатое лицо обрамляла каштановая шевелюра, кудрявая от природы. Невзирая на жаркое солнце, на Шонед был толстый шерстяной свитер, от которого крепко, но приятно пахло фермерским зверьем. Вид у нее был задиристый, и мое присутствие здесь, посреди ее родных мест, ее, похоже, совершенно не смущало.
– Мне нравятся “Битлз”, – сказала она. – А тебе?
– Да, – сказал я. “Битлз” нравились всем.
Она запела первый куплет “Вернись” [51], я подхватил, и дальше мы пели хором. Но я умолк, осознав, что позади нас возник какой-то человек, – я засмущался. Он появился из сарая, кивнул Шонед, окинул меня быстрым оценивающим взглядом, а затем двинулся через двор к металлической калитке. Вытащил пачку сигарет, закурил, после чего оперся о калитку и, покуривая, принялся оглядывать поля.
– Это мой дядя, – сказала Шонед. Она говорила теперь потише, хотя он бы с такого расстояния не услышал все равно.
– Он живет с вами? – спросил я.
– Он живет повсюду, – сказала она. – Где бесплатно покормят, как мама говорит. Он у нас тут уже больше недели. – Шонед прищурилась и добавила: – Небось и сигареты не его. – А затем, внезапно сменив тему: – Ты из Англии, да? Из какой части?
– Из Вустершира, – сказал я. Таков был мой обычный ответ, выученный от матери, – она была ужасный сноб и не любила признаваться, что у ее дома вообще-то бирмингемский почтовый индекс.
– Я не знаю, где это.
– Посередине.
– Никогда не была в Англии. Да и не хочу, если честно.
– Кто ж тебя упрекнет. Зачем тебе? Тут гораздо красивее.
– Через некоторое время тут становится скучно. Мы так далеко от всего. Полчаса надо ехать до кинотеатра. Я бы хотела жить в каком-нибудь большом городе вроде Аберистуита.
– Это где? – спросил я. Об Аберистуите я слышал впервые.
– Недалеко отсюда. У них там университет есть и все такое. Я там была… раза два или три. Ты бы видел, как там! Магазины! Сотни магазинов.
– В Бирмингеме тоже много магазинов, – похвастался я, не желая отставать.
– Не столько, сколько в Аберистуите небось.
– Ну, у вас тут зато море рядом. – Она глянула на меня непонимающе, и я добавил: – Чтоб купаться.
Тут Шонед фыркнула.
– Этим занимаются только те, кто сюда в отпуск приезжает. Я сама хожу купаться редко-редко. У меня родители фермеры. Они возделывают землю. Это тяжкий труд. Вот это все… – она повела рукой вокруг, – оно не только для того, чтоб глазеть, между
