Бонда. Тогда совершенно обычным делом было раз в несколько лет по новой давать такие фильмы на большие экраны: управляющие кинотеатров, старательно пытавшиеся привлечь публику новейшими кинолентами – большими провальными мюзиклами вроде “Привет, Долли”, например, или “Покрась свой фургон” [52], – всегда могли собрать полный зал, предложив такую вот странную подростковую садо-патриотическую фантазию, какие в 1960-е годы по некоей причине наводили гипнотические чары на всю нацию. И твоя, и моя мама были влюблены в Шона Коннери и, казалось, не представляли себе затеи привлекательней, нежели оказаться с ним в одном гостиничном номере, где он бы зверски уестествил их, как только выдалась бы ему свободная минутка между драками с вражескими приспешниками или там очередным политическим убийством, совершенным по ходу дела посредством верного “вальтера ППК”. В ужасе отводя взгляд от экрана, когда там показывали очередной припадок Бондова любвеобилия, я посматривал на лица наших мам в дымчатом свете кинотеатра и с тех пор помню это выражение беспомощного, едва ли не мучительного томления, эти затуманенные глаза, эти губы, разжатые в грезах вожделения. Как бы ни смущало меня это зрелище, оно лишь временно отвлекло от захватывающего импульса фильма, а разрешился он в последние полчаса чередой подводных баталий. Наблюдая за тем, как противники, облаченные в гидрокостюмы, убивают друг друга в мутных карибских глубинах, где лица едва узнаваемы, каждый участник – просто черный силуэт-амфибия со шлейфом пузырьков из аквалангов, я вновь поймал себя на мысли о затопленной деревне Хлин-Келин и принялся воображать развязку истории, какую мы могли бы придумать в тех декорациях.
Наутро мы проснулись в проливной дождь, никак не намекавший на то, что после завтрака поутихнет. Наши бестрепетные мамы предложили поездку в Аберистуит и поход по тамошним магазинам. Как и прежде, мы с тобой сидели в машине у твоей матери. От Хланбедра до Аберистуита путь не самый близкий, почти кто угодно проделывает его часа за полтора, но твоей маме удалось сократить его по меньшей мере на десять минут – благодаря ее обычной тактике ускоряться до семидесяти на прямых отрезках, влетать в повороты, не выжимая тормоз, и решительно обгонять более медленный транспорт даже в самых опасных условиях (и в тот день ливень не поколебал ее ничуть). Когда наша машина с ревом вкатилась и замерла на прибрежной автостоянке, мы с тобой запыхались от восторга и, поскольку остальные отстали, у нас было навалом времени, чтобы навестить киоск, торговавший сластями и шоколадками. Ты выбрал себе плитку шоколада “Дэйри Милк”. Я довольно-таки по-снобски воздержался.
(Тут надо объясниться, наверное, – на случай, если ты не догадывался. У нас в семье отношение к шоколаду было очень элитистское. В 1950-е мой отец сколько-то прожил в Бельгии и пристрастился к бельгийскому шоколаду. И в нашем доме ели только его. Само собой, в городе семейства Кэдбери это чистая ересь. Папа привозил домой по нескольку тоненьких плиток из каких-то дорогих магазинов, когда наезжал в Лондон, и поэтому шоколад мы с Джилл вообще ели редко. Я знаю, что твоя мама при этом покупала тебе по маленькой плитке “Кэдбери” ежедневно. Ты как-то раз сказал мне, что такие шоколадки дожидались тебя после школы. Дома на каминной полке стояли студийные снимки тебя, Мартина и Джека, и каждый день, когда вы возвращались из школы, перед каждым портретом в рамке лежала шоколадка. Помню, как ты рассказал мне об этом и до чего завидно мне стало. И конечно, через несколько лет я восстал и, пока другие подростки экспериментировали с наркотиками и алкоголем, я торчал на “Фрут-энд-нат”, “Бар Сикс” и “Кёрли Уэрлиз” [53].)
Позднее, бродя под дождем по улицам Аберистуита, мы, помню, прошли мимо университетских зданий, и моя мама сказала твоей:
– Вот тут он сейчас живет, да? Может, он там и вот в эту минуту.
Это предположение, казалось, породило в них нервную дрожь воодушевления, и когда я уточнил, кто этот “он”, твоя мама сказала, что речь о принце Чарлзе, старшем сыне Королевы и наследнике престола. Она читала в газете, что он сейчас живет в Аберистуите, учится в университете и готовится к инвеституре – церемонии присвоения титула принца Уэльского, которая произойдет через несколько недель.
– Учится? – переспросил я. – И что же он изучает?
– Валлийскую историю, наверное, – ответила твоя мама. – “Оуэна Глендоуэра” [54] и прочий сыр-бор.
Вынужден признаться, их воодушевления я не разделял. Кому какое дело, что этот заносчивый принц сейчас в нескольких сотнях ярдов от нас штудирует книжки по валлийской истории в какой-нибудь университетской библиотеке? Меня сильнее вдохновил визит в местный канцелярский магазин – канцелярские товары были моей новой странной страстью. Я купил себе модный блокнот формата А4 в узкую линейку и с красивым акварельным изображением Харлехского замка на обложке. Особенно обворожила меня эта акварель – вслед за нашим посещением самого замка накануне, и так вышло, что, послушав вполуха разговор наших мам о принце Чарлзе, я взял себе в голову, что инвеститура состоится именно там. Конечно же, иметь в виду надо было замок Кернарвон, но, наверное, для мальчишки (особенно для английского мальчишки) один валлийский замок почти неотличим от всех прочих.
В тот вечер, вернувшись в Хланбедр и к нам в фермерский дом, – а дождь продолжал лить как из ведра – я призвал тебя к себе в комнату и сказал, что мы начнем вместе писать рассказ. Я показал тебе первую страницу блокнота, где уже вывел:
ПОДВОДНАЯ ДЕРЕВНЯ
Дэвид Фоули
при участии Питера Агнетта
Эти слова сопровождали очень изысканные иллюстрации подводных домиков, окруженных русалками и морскими коньками, но они почему-то не привлекли твоего внимания.
– Мое имя гораздо мельче твоего, – возразил ты.
– Конечно. Это же я придумал сочинять рассказ.
– Мы его вместе будем писать?
– Да.
– Тогда почему не сделать “Дэвид Фоули и Питер Агнетт”? Почему тут “при участии”?
На одно нетерпеливое мгновение я задумался над этим вопросом, никакого ответа не нашел и сказал:
– Слушай, если ты продолжишь задавать дурацкие вопросы, мы его так никогда и не напишем. Давай за дело.
И остаток того дня именно этим делом мы и занимались. И на следующее утро. К обеду пятницы наш шедевр был готов. Ничего из того, что я впоследствии написал, не возникало ни так быстро, ни с такой легкостью. Законченный рассказ был длиной страниц двадцать – двадцать пять, что для объединенных усилий двух мальчишек очень неплохо, по-моему. После довольно развернутой и, возможно, несколько чересчур подробной экспозиции, где порядочно внимания уделялось описанию деревьев-водорослей и косяка громадных белых китов, возящих на своих спинах пассажиров, – киты выполняли задачи
