— Вы, кажется, шли впереди нас и вдруг повернули обратно. Почему это? — начала она разговор, идя рядом с Серяковым. Теперь они замыкали шествие.
Лаврентий сказал, что уже давно гуляет и собирался еще навестить кое-кого в городе.
— А вы бывали в этом парке? — спросила она.
— Нет, не случалось.
— Тогда вам будет очень интересно. Там на многих деревьях написано, как они называются по-латыни и где растут по всему свету. Вы любите растения?
— Люблю, только знаю о них очень мало.
— Я вам все покажу, я в этом парке почти что выросла. В детстве видела, как его из обыкновенной сосновой рощи превращали в учебный парк для лесных кадетов, сажали привозные кусты и деревья, и наблюдаю из года в год, как они растут.
Простота ее обращения разом покорила Лаврентия. Ему случалось наблюдать издали жеманных и неестественно веселых или капризных барышень и барынь, читать и слышать о них, но эта казалась совсем другой. Она шла без шляпки и зонта, свободной и твердой походкой. Щеки ее и лоб блестели, как это бывает у детей после тщательного умывания. На шее, в ушах и на пальцах не было никаких украшений. Но светло-синее платье, бледно-желтая кружевная шаль на плечах и скромная черная обувь показались Серякову очень красивыми. Она почти не смотрела на него, и это помогало не смущаться. Взглядывала, только когда спрашивала что-нибудь, а слушая ответ или рассказывая сама, смотрела под ноги или по сторонам.
За двадцать минут неспешного пути до парка спутница Лаврентия сумела многое узнать о нем и рассказать о себе. Серяков услышал, что в детстве она жила здесь совсем рядом, в Новосильцевской богадельне, где отец ее был смотрителем, потом училась в пансионе и приезжала сюда же летом. А теперь, последние три года, после того как отец умер, живет у дяди в голубом домике. Она редко бывает в городе — незачем ездить, разве в Гостиный двор. Довольно много читает, но немало занята и хозяйством дяди, вдовца, потому что его дочь, кузина Александрина, — тут барышня кивнула на спутницу Кюи, — не любит этого, а ведь надо же кому-нибудь подумать о хозяйстве.
— Знаете, когда я была маленькой, ужасно жалела, что я не мальчик, а то обязательно стала бы лесничим, — сказала она, когда они вступили в парк и пошли по аллее, огибавшей небольшой пруд. — Я и теперь не забыла, что тогда выучила. Вот смотрите, это барбарисовый куст, по-латыни Berberis vulgaris. Его привезли из Крыма. Если выдолбить мягкую сердцевину, то можно сделать тоненькую дудочку и тянуть через нее воду, как через соломинку… А это, вон впереди, такая темная, мохнатая, высокая, — пихта, Abias sibirica, приехала с Урала, она кузина нашей сосны… А вот и береза, по-ученому она зовется Betula…
Подходя ближе, Лаврентий читал латинские надписи на дощечках, привешенных к деревьям, удивлялся ее памяти, а она смеялась его похвалам.
Должно быть, чувствуя, что он будет стеснен, попав в первый раз в многолюдное общество, Ольга Алексеевна — так звали новую знакомую Серякова — первую половину прогулки шла с ним позади всех и только на обратном пути вступила в общий разговор, исподволь помогая своему спутнику принять в нем участие.
У крыльца голубого дома, на крепких тесовых воротах которого была прибита дощечка с надписью «Дом титулярного советника Недоквасова», Лаврентий остановился. Его пригласили остаться, выпить чаю и потанцевать, но он хотел еще зайти на Озерный, где будут беспокоиться, отчего не был вечером, и откланялся.
— Приходите с monsieur Кюи, мы вам будем рады, — сказала на прощание величественная Александрина.
И, когда он отошел довольно далеко, до него донесся тот же самоуверенный, громкий голос, спрашивавший в палисаднике или на крыльце:
— Ну, Оленька, как тебе показался нынешний chevalier servant?
И спокойный ответ:
— Очень вежливый и, кажется, неглупый…
За неделю Лаврентий узнал от Кюи многое о дамах, живших в голубом домике. Александрина, или Александра Дмитриевна, была единственной дочерью означенного на воротах вдового чиновника Недоквасова. Лет десять назад, шестнадцатилетней девочкой, ее выдали замуж за дальнего родственника, пожилого подполковника, приехавшего в отпуск с Кавказа и тотчас после свадьбы увезшего ее в какую-то крепость на берегу Черного моря. Вскоре боевого супруга Александрины произвели в полковники, через пять лет — в генералы. А тут он скоропостижно скончался, оставив бездетной молодой вдове хорошую пенсию и почетный титул «ее превосходительства». Александрина водворилась под отчий кров, жила независимо и весело, не спеша с новым браком, хотя в поклонниках у нее недостатка не было.
— Это новый тип женщины, отчасти похожей на Жорж Санд! — с жаром повествовал Кюи. — Вы понимаете, она так много выстрадала от деспотизма отца и мужа, что особенно ценит свою свободу. Да и кто ровня ей по красоте, по душе и образованности?.. Сейчас она располагает своими средствами, и папаша ходит на задних лапках… О! Она умеет командовать, моя генеральша!.. — Блаженное лицо Наполеона красноречиво говорило, что он счастлив быть в числе подчиненных красивой Александрины.
Об Оленьке Кюи говорил, разумеется, с меньшим жаром. Но и она была девица с характером и умела быть самостоятельной. Ее мать, овдовев, вскоре снова вышла замуж, и Оленька предпочла поселиться у дяди вместе с возвратившейся к нему Александриной. Она хотя не имеет состояния, а только небольшую отцовскую пенсию до замужества, но тоже разборчива в женихах, хотя ей уже двадцать лет.
В субботу, как ни звал его Кюи, Лаврентий не пошел вечером к Недоквасовым. Но в воскресенье после обеда отправился гулять и оказался около голубого домика в то самое время, когда компания направлялась в парк. Оленька, как нарочно, вышла последней, и опять они пошли позади всех.
Она была так же просто одета, хотя в другом, светло-зеленом платье, улыбнулась Серякову еще приветливее и тотчас же начала разговор с того, на чем прервалась неделю назад их отдельная от других беседа: о книгах. Оленька прочла недавно «Белые ночи», и повесть ее очень взволновала.
— Право, я в конце едва не плакала и готова была негодовать на Настеньку, так мне жаль было мечтателя.
— А как же Настенька могла поступить иначе? — спросил Лаврентий.
— Наверное, никак. Но сколько она ему горя принесла!..
— Но и радости сколько. Разве он согласился бы не знать ее?
Они так увлеклись разговором, что отстали от всей компании, одни вошли в парк и стали подниматься в горку по средней аллее. В конце ее, на скамейке, их ожидал юный студент.
— Я от них сбежал, — сказал он, улыбаясь: — всё по-французски трещат, а я ничего не смыслю. Позвольте мне идти с вами, Ольга Алексеевна.
— Конечно. — Она оперлась на его руку и через несколько шагов, пройденных в молчании, обратилась к Лаврентию: — Так, значит, вы никогда не бывали на месте дуэли? Тоже романтическая повесть, только с куда более печальным концом.
— Дуэли Пушкина? А разве это здесь? — встрепенулся Серяков.
— Нет, то на Черной речке, версты три отсюда, пожалуй. А здесь, в парке, место дуэли Чернова с Новосильцевым. Никогда о них не слыхали?
— Нет, — сознался Лаврентий.
— Тогда пойдемте, я вам все расскажу и покажу, — сказала Оленька. — А вы, Мишель, верно, слышали уже эту историю?
— Слышал давно от Александра Петровича, с ваших же слов, но охотно еще раз послушаю, — ответил студент.
Серякову показалось, что при имени Александра Петровича Оленька нахмурилась, но тотчас отвернулась, чтобы скрыть это.
За деревьями показались белые здания. Шедшая далеко впереди компания уже приближалась к ним.
— Вон и Лесной корпус, — сказала Лаврентию Оленька. — Но нам нужно идти не туда, а почти к самой дороге.
Свернули в другую аллею, спустились под горку, обогнули пруд, опять углубились в парк и наконец сошли с дорожки. Молодые деревья обступили и разъединили их. Пятна вечернего солнца, пробиваясь сквозь листву, пестрили платье и кружева на плечах шедшей впереди девушки.
— Вот здесь, смотрите, — сказала она, останавливаясь.
Они были почти в углу парка. С одной стороны, шагах в десяти, за деревянным забором, пролегало Выборгское шоссе. С другой, много дальше, за таким же забором, виднелся желтый двухэтажный каменный дом, из-за которого высилась колокольня небольшой церкви.
— Видите круглую плиту в траве? — спросила Оленька. — Тут стоял бедный Чернов. А вон там, за дубком, — вторая такая же. С того места стрелял Новосильцев. Расстояние — восемь шагов.
— Но из-за чего же они поссорились? — не выдержал долгого вступления Лаврентий.
— Я сейчас расскажу, что в детстве слышала, — продолжала девушка. — История эта не короткая, а потому вы устраивайтесь здесь. — Она указала на землю около себя и сама опустилась на каменную плиту.
Студент и Серяков сели на траву, и Оленька начала рассказ.
