«Когда же вы все наконец оставите меня в покое?» — отчетливо читалось у него на лице.
Кантакузин брезгливо осмотрел лейтенанта и повернулся к подесте.
— Поскольку вам обоим уже известно о подходе врага, мы желаем выслушать и оценить ваши намерения и планы на ближайшее будущее.
Лейтенант пожал плечами и недовольно брякнул:
— Я солдат и подчиняюсь приказам. Если синьору подесте будет угодно отдать приказ об обороне Галаты, я выполню свой долг.
— Мы не ослышались, лейтенант? — Кантакузин уже еле сдерживал себя. — Ты признаёшь над собой лишь подесту, тогда как каждому мальчишке в ваших трущобах известно, что василевс — единственный и полноправный наш государь?
— Я служу тому, кто платит, — угрюмо возразил Гвиланди.
— Мне кажется, дела требуют срочного наведения порядка, — вмешался мегадука. — Если холоп отступает от веления долга, его хозяин в той же мере несет ответственность за измену. По моему мнению, мастер Кантакузин, на мачтах этой галеры не достает двух веревок с петлями на концах.
Лицо подесты поплыло пятнами, увлажнилось и стало напоминать кусок плохо заквашенного теста.
— Но, синьор….
— Да мне достаточно двух сотен меченосцев, чтобы перевернуть вверх дном ваш паршивый пригород, — заорал стратег, с силой грохая кулаком по столу. — И вот этой руки, чтобы вдребезги разнести ваши гнилые головы. Вы что же, осмеливаетесь полагать, что мы, взрастив за пазухой ядовитую гадину, не найдем в себе решимости одним ударом прихлопнуть ее? Вы сильно ошибаетесь, господа генуэзцы!
Подеста в ужасе замахал руками.
— Что вы, что вы, синьор, зачем же так волноваться? Прошу вас, не принимайте всерьёз глупые речи лейтенанта — его еще незрелый и от природы слабый ум затуманен вчерашней попойкой. Мы отлично осознаём, что живем на этих землях из милости василевса, да продлит Господь его годы, и никогда, даже под страхом смерти не допустим и мысли о неповиновении.
— Приятно слушать разумные речи, — насмешливо произнес Алексий. — Но на вашем месте, синьор подеста, я бы призадумался над тем, может ли обделенный умом человек, не знающий своего государя и отпускающий в военное время весьма двусмысленные шутки, исполнять и впредь обязанности начальника гарнизона.
Гвиланди с проклятиями вскочил на ноги. Подеста тут же очутился возле него и скороговоркой, несколькими словами утихомирил его. Затем повернулся к Алексию.
— Я задумаюсь, синьор, непременно задумаюсь. И воспользовавшись случаем, прошу передать мастеру Феофану мои пожелания доброго здравия и долгих лет жизни.
Стратег нетерпеливо повел головой.
— Оставим любезности до лучших времен.
— Всем известна роль Перы в системе оборонительных сооружений Константинополя, — в тишине его слова падали веско, как куски свинца. — И у нас нет сомнений, что Галата — одно из самых слабых звеньев в этой цепи. Империя лишена возможности укрепить гарнизон своими отрядами и потому жителям колонии придется уповать на собственные силы. Договаривайтесь с турками как хотите, но помните, что если хоть на мгновение возникнет вероятность преждевременного падения Перы, мы бросим на поддержание порядка весь наш резерв.
— Так же, в качестве ответной меры, будут конфискованы банки и склады, имущество городских жителей и принадлежащие колонии суда, — продолжил перечень угроз мегадука. — А после отражения врага я лично буду ходатайствовать перед василевсом о расторжении договора с Генуэзской республикой на право аренды этой земли.
— Слишком высокая плата за беззащитность, — возразил Ломеллино. — Колония не готова к войне и не выдержит продолжительной осады.
— Нам известно столь же хорошо, как и вам, что Мехмед пока не собирается ссориться с Генуей, так как она своим флотом может перекрыть Босфор, разрезав тем самым владения османов на две несообщающиеся половины. Помимо того, согласно одному из основных пунктов договора, городские власти Галаты в случае вторжения врага обязаны до последнего солдата защищать стены своего города, — ответил стратег.
— Далее, — Нотар прихлопывал ладонью по столу, как бы вбивая слова в голову собеседника, — мы считаем целесообразным снабжение столицы пригородом не только оружием и провиантом, но и снаряжение отрядов добровольцев и посылку их на помощь войскам Империи.
Ломеллино вскочил, как подброшенный пружиной.
— Синьор! Но ведь это нарушает нейтралитет! Тот самый нейтралитет, к которому нас призывал только что стратег Кантакузин. Посылка солдат в Константинополь послужит поводом для штурма Галаты, а впоследствии и к войне между Турцией и Генуей.
Он с убитым видом рухнул обратно в кресло.
— Велите нести веревку, синьор Нотар. Без распоряжения сената Республики такой приказ я отдать не в силах.
Димитрий успокаивающе поднял руку.
— Подеста неверно истолковал слова уважаемого мегадуки. Никто не принуждает Галату к военному союзу. Но и добровольцам, выразившим желание сражаться по ту сторону Залива, препятствий чиниться не должно.
С этим Ломеллино был полностью согласен. Он лишь многословно сожалел, что преклонный возраст, а так же отсутствие должного воинского умения не позволяют ему лично взяться за меч — ведь выручать из беды своих единоверцев есть священный долг каждого добропорядочного христианина.
Кантакузин кивнул головой.
— Поскольку в главном мы достигли согласия, а именно так я понял витиеватые заверения синьора Ломеллино, остается скрепить эти поправки к основному договору отдельным документом.
После того, как димархи удалились на борт галеры, Роман некоторое время бесцельно ходил вдоль пристани, затем вскочил в седло и направился в город.
Широкая дорога под прямым углом уходила от моря, по обочинам высились плотные застройки одно- и двухэтажных домов. Чем глубже он удалялся в город, тем наряднее и богаче становились фасады строений. Маленькая, ухоженная, плотно застроенная Галата производила выгодное впечатление по сравнению с огромным ветшающим Константинополем. Но над ней, в отличие от ее великого соседа, витал тот самый неистребимый дух провинциальности, свойственный большинству малых городов.
Улицы были полны прохожих и торговцев, в чьих голосах Роману слышался сызмальства знакомый лигурийский диалект. Ему на мгновение почудилось, что он и впрямь находится в одном из окраинных районов Генуи, где прошло его детство и пора взросления. Невольно он стал раздаривать улыбки прохожим и те в ответ, благодаря за внимание, в приветствии поднимали руки. Коробейники, бурно жестикулируя, протягивали к нему лотки с выставленным на них товаром, приказчики зазывали его в свои лавки, а некая смазливая цветочница, выхватив из корзины полураспустившийся бутон, бросила ему розу. Роман поймал его на лету, сбил на затылок берет и пристроил цветок рядом с белым пером. Невольно приосанившись, он пришпорил коня и проезжая через людную площадь, не раз с удовлетворением ловил на себе любопытствующие взгляды горожанок.
Однако вскоре, через полмили, он попридержал коня. Радость узнавания сменилась тревожным чувством — прямо перед ним, в ста ярдах за пустырем, высилась крепостная стена с частоколом прямоугольных зубьев на краю. Он вспомнил то, о чем никак не следовало забывать: за этой невысокой рукотворной грядой кончалось хрупкое очарование оазиса и начинался враждебный мир, мир близкой войны, несчастья и страданий.
Он повернул коня и направился вдоль крепостной стены. Укрепления Галаты смотрелись достаточно надежно и хотя не шли ни в какое сравнение с мощными оборонными сооружениями Константинополя, похоже, могли выдержать не один приступ. Отступая от кромки залива на расстояние, способное вместить по длине лишь одно небольшое судно, стены на южной и северной оконечностях города отходили от воды почти под прямым углом и плавно следуя за неровностями почвы, смыкались на высоком холме, где располагалась высокая сторожевая башня — Башня Христа. Нависая над городом своими замшелыми круглыми боками, она стояла непоколебимо, подобно вглядывающемуся вдаль окаменелому часовому. На ее вершине, увенчанной остроконечным конусом крыши, вдоль круговой обзорной площадки двигались маленькие, кажущиеся игрушечными фигурки караульных.
Роман вернулся в порт. Судя по всему, переговоры еще не были завершены. Сотник соскочил с коня и привязал поводья к каменной тумбе. Адъютант Нотара и двое гвардейцев неторопливо беседовали, отмахиваясь от первых весенних мух. На мгновение на палубе показался лейтенант с налитым кровью лицом, подозвал сидящего на корме человека в бедной одежде, с ящичком писца на коленях и вместе с ним вновь укрылся в каюте.
Роман еле сдержал зевоту и скучающе осмотрелся. Неожиданно его внимание привлекла уличная сценка: стайка малолетних мальчуганов, крича и посвистывая, преследовала сгорбленного нищего, который припадая на суковатую палку, брёл, прихрамывая, вдоль пристани. В очередной раз отмахнувшись от своих мучителей, он устало опустился на камни мостовой и замер в неподвижности, скрестив руки на животе наподобие степного идола. Однако мальчишки не отставали. Самый старший из них, по-видимости — заводила, подкрался к старику и что есть мочи рванул за ветхое рубище. Ткань громко затрещала; мальчишка победно завопил, приплясывая от восторга и потрясая своим трофеем — пучком прогнивших лохмотьев. Но тут неожиданно нищий, каким-то ловким, отнюдь не старческим движением перехватил посох за основание и, не оборачиваясь, подсек ноги обидчика. Тот с размаху шлепнулся на ягодицы и в то же мгновение палка попрошайки с громким стуком отскочила от его головы. Заводила зашелся в рёве от боли и обиды, в то время как все окружающие, и в первую очередь его собственные приятели, покатывались со смеху.
