— Чем бы ни кончилась эта дерзкая выходка, — перебил храбрый граф Свислоч, неразлучный товарищ Тоцкого, — а развязка близка. Меня радует то, что все французы, которых встречаешь, и даже его величество фанфарон Мюрат, что-то уже менее заносчивы стали. Я его очень люблю, он храбрый малый и бонмотист[37], но мне кажется, что корона его женирует[38]: он в ней поневоле должен важничать; а ему быть бы офицером, переведываться на коне один на один… Впрочем, дай ему волю, он, я думаю, был бы вторый том покойника Карла XII[39].
— Как темно над Москвой, — сказала княгиня, посмотрев вдаль с холма, на который поднялись теперь.
— Наполеон не весело живет, — присовокупил Свислоч, — я на его месте жег бы фейерверки; похоже ли на правду, что в этой темноте французский император и победоносная армия целого европейского материка!
Друзья остановились на возвышении и долго молча смотрели на туманную даль, скрывающую от глаз московские развалины и — судьбу мира.
— У меня в полку, — начал граф Свислоч, — есть один поручик, который чудесно ворожит на картах; вчера мне рассказывал, как по книге, сколько раз я был влюблен и, злодей, пропасть отгадал! Завтра же призову его к себе, с утра, и засядем на целый день ворожить: разбогатеет ли господин Бонапарт от московской поживки и не выпадет ли ему пиковой шестерки на возвратный марш.
— Какая же карта, — спросила княгиня, — будет означать поживку московскую?
— Без всякого сомнения, червонная десятка, — отвечал Свислоч. — Ведь это сердечный интерес. Да уж не беспокойтесь, княгиня, мой поручик подладит карточки ко всем обстоятельствам; вообразите: он угадал, что начальная буква…
— В азбуке аз, — перебил Тоцкий.
— Нет, братец, что начальная буква, ну как бы вам сказать… имени той особы… в которую, что греха таить, я и теперь почти влюблен: Р.
— Какое же это имя? — спросила Тоцкая. — …Розалия? Больше, кажется, и имен нет на Р.
— Это моя тайна, княгиня; я снимаю для друзей завесу с одного только ее заглавного Р.
— Надеюсь, по крайней мере, что вы нам снимете всю завесу по сюжету завтрашней ворожбы?
— Непременно, княгиня, и уверен, что мой поручик потешит нас чем-нибудь хорошеньким.
Веселые шутки еще продолжались долго, пока наконец княгиня заметила, что не время ли на покой.
— Прощай, Москва! — сказала она грустно, обратившись еще раз к ней лицом.
— Прощайте, ваше императорское и королевское величество, — воскликнул граф Свислоч, — желаю вам по-русски: покойной ночи, приятного сна, и… кажется, желаю вам не лишнего!
Спустившись с холма, общество отправилось провожать Тоцких; между кустами частого орешника клубился туман; часовые, вблизи которых проходили, выказывались как привидения, ибо одни только головы их и поднятые кверху штыки ясно виднелись над поверхностью густой росы, разливавшейся по всему пространству. Вокруг господствовала глубочайшая тишина, прерываемая лишь протяжными распевами перекликающейся цепи.
На следующее утро в лагере проснулись все гораздо ранее обыкновенного: первый, и довольно крепкий, морозец напал врасплох на кочующую братию. Поле и кусты заиндевели до того, что и по восходе солнца долго еще держалась белизна, а особливо на крышах деревенских строений и по местам, лежащим в тени. Княгиня, вышед из палатки, была встречена радостными поздравлениями толпившихся вблизи офицеров; по полю еще курилось множество огней; движения у всех были как-то бодрее, многие бегали взад и вперед, чтоб разогреться, — с каким удовольствием приступили товарищи к огромному подносу, дружно установленному толстыми стаканами с чаем, предложенным княгинею на произвол озябших. Из палатки вынесли четыре складные стула, большой ковер, раскинутый подле, поместил остальных. Солнце уже начинало нагревать воздух и обещало прекрасную погоду.
Часу в 10-м, лишь только успела княгиня отправить приготовленное к Мирославцевой письмо к ***, как перед палаткой остановились дрожки графа Свислоча.
— С добрым утром и с добрыми вестями поздравляю друзей, — вскричал он, — перемирие объявлено прерванным, и Мюрат сам объявил об этом. Сегодни, в честь первому морозу, казак попробовал над французом, не заржавел ли пистолет. Этот знаменитый выстрел есть первая буква той великой русской азбуки, которой пора уже начать учить гостей. Я сейчас из главной квартиры — объявление Мюрата принято с восторгом.
Вслед за сим известием получен приказ по авангарду. Движение закипело, и не более как чрез полчаса палатка была убрана; походная бричка Тоцкого с двумя денщиками на рысях пробиралась в обоз, и княгиня сидела уже в коляске, запряженной четверкою в ряд; прощальные приветствия шумели вокруг ее, и она, придерживая полуопущенный вуаль, грустно и молчаливо кланялась друзьям своим. Знак подан, коляска тронулась, громкое «благослови господи» раздалось с козел, и скоро не слыхать стало ничего, только вдали длинная полоса пыли улегалась еще по дороге.
Князь не хотел подвергать опасности жену свою и потому заранее еще убедил ее — тотчас, по прекращении перемирия, ехать в главную квартиру, с тем чтоб следовать потом за оною; ибо авангард, находясь в беспрестанном действии, не мог быть надежною защитою. Друзья Тоцкого, к которым он адресовал жену, вызвались принять ее под свое покровительство, и потому он оставался спокоен, зная, что если бы и не допустили ее следовать за армией, то, без сомнения, укажут безопасное место, куда удалиться.
С отъездом Тоцкой лагерь принял вид более воинственный — повсюду была ежеминутная готовность вступить в дело. Перестрелка почти не умолкала по цепи; тучи казаков усилили отряд, и хотя не было еще наступательного движения с обеих сторон, но пожар войны, скоро долженствовавший обхватить обе страшные армии, уже разгорался.
С сего самого времени начались, и постоянно уже продолжались, крепкие утренники; мало-помалу солнце теряло теплоту, дни становились от часу ненастнее; войска наши сблизились к селениям, они хотя не могли похвастать удобными квартирами, но все не столько уже чувствовали наступившие первые морозы, которые с начала осени обыкновенно ощутительнее бывают. Над сгоревшей Москвой, во всю широту ее, простиралась по небу длинная полоса дыму; в авангарде догадывались, что это дым с биваков и что, видно, Москва не богата уже стала квартирами.
Два дни загадочного бессонного бдения медленно протекли с открытия действий. Беспрестанная перестрелка на аванпостах и частные, по всему протяжению оных, схватки предвозвещали наступающую последнюю борьбу… Так перебегающие столбы вихря предшествуют буре… Так у подошвы огнедышащей горы немый глагол подземного шума предваряет извержение. И час ударил! Небо изрекло грозный приговор свой… Великая, очистительная жертва открыла погребальное шествие из-за стен московских.
Восемь писем от партизана *** к княгине Тоцкой
13-го октября, 1812, 9 часов утраУпадаю к ногам вашим, прекрасная княгиня, позвольте мне тут же сесть и продолжать.
Под эгидой вашего благочестивого напутствия счастливо вступил я в область неприятелей и сию минуту пишу к вам из Семипалатского. Вокруг меня квартиры французских гренадеров, но квартиры Мирославцевых отыскать еще не успел, хотя вы и указали мне вот на этот лес, который прямо перед окном смотрит на меня исподлобья, но мне все еще пока остается только радостная уверенность, что не далее как в моем объеме глаза укрывается и предмет моих поисков. Я ожидаю здесь возвращения двух гусаров, которые с утра бьются в этой глуши: с их прибытием мы выступаем. Отряд мой верстах в пяти на привале.
10 часов
Все еще нет моих гусаров, а мне без них с места нельзя тронуться. Они, кажется, должны бы отыскать хутор этого чудака: они здешние уроженцы и сами уверяли меня, что лес этот им очень знаком.
12 часов
Какая скука без дела! Смотрю в окно моей клетки, почти не спускаю глаз с березы, на которой должен появиться сигнал возвращения гусаров, длинный шест.
От нечего делать я расскажу вам, что здесь около меня, чем я обставлен.
Моя главная квартира — баня на берегу ручья, за которым лежат обнаженные поля и торчат кое-где кустарники; сзади — небольшая возвышенность, вдоль которой тянутся семипалатские избы, опушенные высоким лесом; на том конце, вдали, белеет церковь, за ней дом, а за этим домом другой, деревянный, выглядывает из густой рощи. Влево от меня огород, по которому теперь бродят два француза, в каких-то передниках, и копают из гряд, по-видимому, капустные кочни. Вот и все.
Половина 3-го часа
Сигнал подан. Прощайте, княгиня. Ах, если б вы могли теперь взглянуть на меня! Отворяется баня, из бани выдвигается до первых кустов нечто живое, полуползущее, это я. Письмо и карандаш в карман: сейчас начинается мой церемониальный марш.
