— Добрый вы, дедушка! — прошептала Беата.
— Э, дитятко, — отвечал Крот, — семьдесят лет уже никто со мной таким голосом не говорил… А где ж твои отец с матерью? Выйдем из лесу, станем расспрашивать. Я тебя отведу. Может, мне там овец дадут пасти. Сюда я уж не вернусь. Камнями тебя побить хотели, сукины дети! За что? Но весной без овец скучно мне будет! Ой, скучно! Я их в горах восемьдесят лет пас.
Кшись не знал о том, что случилось у Топоров. Он шел в другую сторону звать удалого храбреца Мардулу к Яносику Нендзе. Мардулу застал он сидящим на пороге избы, где он жил со старухой матерью, у которой был незаконным сыном.
Мардула был мрачен; у него были две пары штанов: одни новые, другие старые. Но случилось так, что, когда он пропил в корчмах все деньги, следом за деньгами пошли и новые штаны.
Кшись дорогою напился воды из речки и тем в значительной степени восстановил свое умственное равновесие. Он заметил Мардулину мрачность и осторожно спросил:
— О чем ты так задумался?
— Да вот хочется мне на крестины сходить.
— Это у кого? — с любопытством спросил Кшись.
— У Войдилы.
— А чем господь наградил? Мальчик или девочка?
— Ребенка нет.
Кшись удивился.
— Как так?
— Мертвый родился. Да крестины-то будут, потому что все было приготовлено.
— Правильно, — сказал Кшись, — кто ж его знал, какой он родится? Никто у него не спрашивал. Водка есть?
— И пиво и вино, все. Войдила — богач!
— Звали тебя?
— Как же! И они звали, и вчера вечером прибегала Кларка Уступская, просила, чтобы я пришел! Да и дочки Войдиловы, Марця и Мильця, страсть как просили. Кто ж там плясать будет, коли я не приду?
И Мардула принял гордый вид.
— Ну, так и сбегай ненадолго, — сказал Кшись, — Чего ж не идешь?
— Да как же я пойду? В таких портках идти не годится.
И, вытянув перед Кшисем длинные ноги, он с грустью поглядел на свои заплатанные штаны.
Кшись подумал и сказал:
— Знаешь что? Есть у меня новые портки, немножко они мне длинны, да и широки, а тебе будут как раз. Беги но весь дух к Бырке, — они там на жерди висят в горнице, — да захвати кстати мою скрипку. Не звали меня на эти крестины, — ну, да со скрипкой примут.
— Идет! — крикнул Мардула и, свистнув собаке, пустился по своему обыкновению бегом, — собака впереди, он за ней, не отставая ни на шаг: казалось, что он ее за хвост держит.
— Ишь, словно за ксендзом бежит, — проворчал Кшись, занимая место Мардулы на пороге. — На одну минутку зайдем на крестины, а оттуда напрямик к Нендзе.
Старая мать Мардулы услышала чье-то бормотанье и вышла из избы в сени.
— Это вы, зять? — спросила она радостно.
— Я! Как живете?
— Да помаленьку. А где же Франек?
— Ко мне побежал, за портками. Для крестин. Поплясать охота ему.
— Вот хорошо, что вы пришли! Дадите ему свои портки? Он страх как горевал, что не в чем идти.
— Только с этих крестин он уже домой не вернется.
— А куда же пойдете-то?
Кшись принялся рассказывать, а та, выслушав его, сказала:
— Это хорошо. Может, там Франек с Нендзой свяжется и станет порядочным, настоящим разбойником, как другие. Я и сама знаю, что из него мог бы выйти вор редкостный, кабы не девки! Я ему всегда говорю: Франек, брось, посиди ты на месте! С девками этими ничего не заработаешь, а еще свое потеряешь! Мог бы ты быть разбойником, как Новобильский из Бялки либо Матея из Полян, — а ты что? Из разбойничьего ты рода, для этого дела годишься, но кто хочет разбоем богатство нажить, тот не должен о глупостях да о любовницах думать, а одно только помнить: красть!
— Это вы, Мардулушка, хорошо сказали, — заметил Кшись. — Вы — голова.
— А Франек все свое! Что правой рукой принесет, то тремя левыми девкам раздаст. Мужик он настоящий, а в шайку его боятся звать, потому что нельзя на того положиться, у кого в голове только девки. Иной раз и наплачешься: ведь я же, когда его растила, думала — разбойником будет.
— При Яносике приучится. Тот для разбойников что папа римский! — благоговейно сказал Кшись.
Так они беседовали, а тем временем скороход Мардула вернулся со штанами и скрипкой Кшися, удивив и ветер такой быстротой. Он даже свою собаку обогнал.
— Ну, и прыткий же ты! — сказал Кшись с уважением.
А мать Мардулы многозначительно взглянула на Кшися, словно говоря: эх, что бы из Франека могло выйти!..
Мардула мигом переоделся; штаны были узковаты и коротки, но он обмотал икры холщовыми онучами и обкрутил ремнями. Сойдет!
Тем временем Кшись рассказал, зачем он к нему пришел. Мардула просиял и тотчас взял из угла чупагу, а с полки ножи и пистолеты.
Когда он на прощанье поцеловал у матери руку, она сказала:
— Иди туда, как в школу. Господь дал тебе талант, так ты его в землю не зарывай.
— А портки-то мои тогда отдашь? — предусмотрительно спросил Кшись, отправляясь с Мардулой в путь.
— Отдам. Я там не то что портки, а и сапоги с голенищами раздобуду!
— Очень просто, — сказал Кшись. И стал рассчитывать, что, погулявши часок, они еще вовремя поспеют к Нендзе, а нет — так догонят его. О том, что он должен был позвать к Яносику и других мужиков, он уже забыл.
У Войдилов гремела музыка. Хозяева радушно встречали гостей, а когда появился Кшись, его бурно приветствовали. Ибо это был музыкант из музыкантов.
Молодая жена Войдилы, которая три дня тому назад родила, перестала плясать и тихо сказала мужу:
— Ты окажи Кшисю почет, тогда он сыграет.
Но Кшись, снова угостившись, предпочел сперва поплясать. Мужики стояли рядами у стен вокруг всей комнаты и, по обычаю, один за другим выходили плясать перед музыкантами. Но для Кшися, из уважения к его летам и таланту, тотчас очистили место.
Он важно стал перед музыкантами (двумя скрипками и басом), вынул из платка, лежавшего в кармане сермяги, какую-то монетку и, бросив ее басу, запел:
Нравятся мне
У зайца уши,
У оленя — рога,
У девушки — ноги.
Потом он отчаянно застучал ногами по половицам и пошел плясать. А Мардула подскочил к Цапкуле, бабе рослой и на диво объемистой, ловко ей поклонился, взмахнув шляпой, обхватил ее за талию и закружил так, что у бабы юбки взлетели до колен. Потом завертел ее волчком, так что юбки поднялись уже выше колен и из-под них показалась белая мужская сермяга, которой она для пущей красы опоясала бедра.
— Ну, и собака же этот Франек! — радостно крикнул тесть Войдилы.
А Цапнула, кокетливо подбоченившись правой рукой, сжатой в кулак, выпрямилась, сколько могла, и на цыпочках заходила вокруг Кшися. Кшись носился по кругу, то и дело останавливался перед музыкантами и запевал.
— Чего ногами не оправдает, то горлом доделает! — одобряли его мужики.
Он то склонял голову набок, то откидывал ее назад и стучал ногами в половицы, бил себя ладонями по пяткам, подпрыгивая и ударяя по обеим сразу, — а то вдруг, остановившись, медленно колотил одной ногой об пол.
Вдруг он выпрямился и, растопырив руки с вытянутыми указательными пальцами, описал ими в воздухе круг, а потом пустился вприсядку, припевая:
Помнишь ли, чего просил я,
Как под явором стояли?
Помнишь ли, что ты дала мне,
Когда липа зацветала?
— Эй, старый! — крикнул, развеселившись, тесть Войдилы, грозя Кшисю пальцем.
А Кшись сложил руки на голове и пошел семенить, ударяя пяткой о пятку, закидывая ногу на ногу, то, как венгерские танцоры, пятился по прямой линии, переступая пяткой за пятку, то мелкими шажками устремлялся через всю комнату, а Цапкула носилась вокруг него, шла то спереди, то сзади. Кшись принялся гоняться за нею, натыкался своим щуплым телом на ее мощную фигуру — грудью тыкался ей в живот, носом в грудь, коленами в икры; она убегала, и он не мог ее догнать; потом отставал, а она подлетала к нему. С Кшися лился пот градом, Цапкула была красная как рак.
Вдруг Кшись, широко расставив ноги, остановился перед музыкантами и запел песенку про скупого бацу из Мура:
Ой, наш баца сильным стал,
Добрых молодцев набрал.
А еще бы лучше были,
Кабы сыром их кормили.
А потом, взлетев на воздух, как в молодости, опустился разом на скрещенные ноги и пустился вприсядку вокруг Цапкулы. Но и Цапкула в грязь лицом не ударила. Не сгибая ног, она вскочила на стол. Стол затрещал, все, что на нем стояло, зазвенело, загремело.
— Ура! — кричали мужики.
А Цапкула, спрыгнув со стола, подошла к музыкантам и, став перед ними, затянула новую песню:
Играй-ка веселее,
Где ноги, там…
Тут Кшись обхватил Цапкулу за талию и, много раз покружив ее, хотел пропустить ее под своей поднятой рукой, как сделал раньше Мардула, но так как он был маленький, а она огромная, то, ко всеобщему веселью, она сделала это с ним, да с такой силой, что он отлетел к стене.
