— Да, да, надо по обычаю…
— Чего ее держать? — сказала Лесная.
— Надо Собеку в избе порядок сделать. Кабы стариков в лес не вывозили, молодым бы тесно было. Так уж повелось на свете.
— Так, так…
— Может, там скорее помрет…
— Или дикий зверь найдет ее. Зачем ей долго мучиться?
— Да, да! Так уж свет устроен.
— Испокон веков старики говорили: если с кем смерть вовремя справиться не может, ей надо помочь. Берись, кумушка, — сказала Топориха из Мура.
— Постели жалко.
— Да там на дворе доски есть. Нечего и телегу закладывать, — лес близко.
— Полежи еще здесь, горемычная, полежи пока что.
Глаза старухи полны были страшного отчаяния.
Три Топорихи взяли со двора несколько досок, отыскали гвозди и топор, сколотили носилки и вернулись в комнату.
— Ну, пойдем! — сказала Лесная.
Каменная покорность судьбе светилась в глазах полумертвой старухи.
Топорихи подняли ее неподвижное тело с постели, вынесли из избы, положили на доски. Они стояли во дворе, между жилым домом, стойлами и хлевом, держа Топориху на носилках.
— Ну, погляди еще раз на свое хозяйство, несчастная, — сказала Железная.
— В последний!..
В этот миг в стойле протяжно и грустно замычала корова.
Дрожь исказила неподвижное, окостенелое лицо старухи, и что-то похожее на слезы заблестело в углах ее сухих глаз.
— Вишь, плачет, — сказала Мурская. — Слезы в глазах.
— Коров ей жалко…
— И коровы ее жалеют.
Топориха Железная утерла слезы рукавом рубахи; по увядшему, изрезанному морщинами лицу Топорихи из Мура струйками потекли слезы.
— Ну, пойдемте, — печально вздыхая, сказала Лесная.
В воротах встретили Собека; он шел с почерневшимлицом, шатаясь и опираясь на чупагу.
— Бабка никак помереть не может. Хотим у тебя в избе полный порядок сделать.
— Надо тебе жениться, — сказала Топориха из Мура.
— Верно, — подтвердила Лесная.
— Мы тебе все сделаем. Хоть полагается это детям или внукам делать, сами они отцов да дедов в лес вывозят, — да ты стал какой-то хворый: хотим тебя выручить.
Собек посмотрел на бабку бессознательно, блуждающим взглядом.
— Ладно, — сказал он, думая о другом.
Три Топорихи, неся старуху на носилках, вышли на улицу; там никого не было: все пошли за Беатой. Перед избами стояли только три Топора. Поглядели и даже ничего не спросили: они это видели не раз.
— Порядок делаем у Собека, — сказала Лесная. — Марины нет, дьявола этого мы выгнали, теперь надо Собеку жениться.
Три Топора в знак одобрения молча кивнули головами.
А женщины той самой дорогой, которой гоняли от Топоров овец к Озерам, подошли к лесу и углубились в чащу.
— Где же мы ее оставим? — спросила Железная.
— У Плазова погреба, — отвечала Топориха из Мура.
Они отнесли свою ношу подальше и положили ее на мох.
— Здесь тебя смерть прикончит, — сказала Лесная.
— Ангелы и здесь тебя найдут, коли ты не грешница, — добавила Железная.
— Оставайся с богом! — сказала Мурская.
С минуту они глядели на старуху; спокойная, каменная покорность мертвым огнем светилась в глазах старой гуральки.
— Доски-то возьмем? — спросила Лесная.
— Да ведь это не телега, — ответила Мурская.
— А все-таки жалко, — сказала Железная. — Доски хорошие.
— Ясень…
— На мху ей еще лучше будет…
— Легче помереть.
— Да.
— Доски эти можно Собеку и не отдавать. У него их довольно.
— Возьмем себе каждая по одной.
— Ладно.
— Дома пригодится…
— Еще бы! Конечно, пригодится…
— Не все ли равно этой горемычной, на чем лежать?
— Да хоть бы и обидно ей было, — не скажет…
— Где уж!..
Они сняли неподвижное тело старухи с носилок и положили на мох.
— Ну, лежи себе здесь, лежи, — сказала Железная.
Потом разломали носилки, взяли каждая по доске под мышку и пошли в деревню.
После некоторого молчания Лесная сказала:
— Конца нет этому лесу…
— Верно. Страсть какой большой.
— И дремучий. Может, в нем сейчас не один такой старый человек лежит…
— А то и бродит… Когда Косля отца своего, Петра, в лес отвез, Петр еще хорошо ходил…
— Да, не мог Косля дождаться, когда помрет отец… Отчаянный мужик, злой, как собака…
— Мне Каська Мровцова как-то рассказывала, что кости старого Михала Мровца, деда ее мужа, пастухи весной нашли где-то под Кошистой. В этакую даль зашел! А Мацек, сын, отвез его в лес перед рождеством.
— Силы еще были, ну и шел, а домой возвращаться нечего было.
— Знаете, — сказала Лесная, — если так подумать, страшный же этот лес… Сколько таких в нем: одни полумертвые лежат, другие еще ходят… А кто и на четвереньках и на животе ползет…
— Вот, вот… Словно ящерицы…
— И стонут-то и вздыхают…
— Не дай бог зажиться на свете!..
— Подумать страшно! — говорила Лесная. — Лес глухой, идешь это по нему, — а тут вздохнет кто-то под кустами.
— Либо застонет.
— Ой, господи! Я бы со страху обомлела.
— Либо из темноты на карачках выползет прямо тебе под ноги.
— Глаза на тебя вытаращит…
— Из-за зубов-то, коли еще целы, язык вывалится…
— Поперек дороги ляжет да глянет снизу…
— Я бы так без памяти и грохнулась, — сказала Лесная.
— Я бы убежала, — сказала Железная.
— Я бы его ногой отпихнула: будь что будет! — сказала Мурская.
— Подумать страшно: этакий лес…
— Страшно…
Они вернулись к Собеку; три Топора сидели на земле перед домом.
— Где ж Собек? — спросила Железная.
— В избе, — ответил ее муж.
— Ну, пойдемте к нему.
Мужики поднялись и вместе с женами вошли в сени; Собек лежал на постели в курной избе.
— Собек, — сказал Топор из Мура, — я тут старший, и вот что я тебе скажу: остался ты один, добра у тебя довольно, — надо тебе жениться.
— Да на ком? — заметил Лесной.
— Девок на свете довольно. И после Лентовского дочка осталась, Ганка, девка хорошая и богатая.
— Есть у Станислава Новобильского две дочки. Золотые девки, — сказала Топориха из Мура.
— А под Копой, у Шимця Татара — Марыся, — сказала Лесная.
— Девок на свете довольно. Захочет — сам выберет, а захочет на нас положиться — мы ему выберем. Дело нетрудное…
В эту минуту услышали Топоры гнусавый голос Кшися, который пел:
Коли пить что — так уж водку.
Коль облапить — так красотку.
— Кшись из Ольчи, — сказал Топор Железный.
— Выпил, кажись.
Действительно, подвыпивший Кшись появился в дверях на своих коротких, кривых ногах, в шапке набекрень, с залихватским видом.
Прищурив глаза, он заглядывал в сени, а Топор из Мура заметил:
— Да, выпил, видно: ишь как пыжится!
— Есть здесь кто? — важно спросил Кшись, не здороваясь.
— Есть, — отвечали ему.
— Собек?
— Есть и Собек.
— Есть? А где он?
— Здесь. На постели.
— Ну, так пускай встанет! Яносик Нендза Литмановский на панов идет!
— Что? Что?
— А вот то, что слышите! Я с ним иду, захвачу только скрипку.
— Куда идет? Зачем?
— На панов! Народ защищать!
— Нендза? Разбойничий гетман?
— Он самый.
Собек сел на постели, потом вскочил, схватил чупагу и с непокрытой головой выбежал в сени, толкнув в дверях Кшися так, что тот покачнулся.
— Шапку возьми, пистолеты! — кричали ему вслед Топоры.
Но он выскочил на двор, влетел в конюшню, вывел за узду лошадь, вскочил на нее и помчался во весь опор.
— Пропадет! — сказал Топор из Мура, глядя ему вслед.
— Жалко его, — сказал Топор Лесной.
— Марины нет, Собек куда-то убежал без памяти, пропадет, наверно, — надо его хозяйство делить, — поспешно сказала Топориха Железная.
Но Топор из Мура сурово взглянул на нее.
— О Собеке рано загадывать, а о Марине ничего не известно. Покуда я жив, никто здесь ни одного горшка не тронет!
Жадная Топориха умолкла.
— Расскажите же, Кшись, что и как, — торопил Лесной.
Но Кшись, который, возвращаясь от Нендзы, заходил по дороге в каждую корчму, поглядел на него с невыразимым презрением и ответил:
— Коли тебе так любопытно, — беги туда!
— Да куда?
— К Яносику. Там нынче ночью сбор.
— Нынче?!
— Я иду за скрипкой и за Мардулой, — объявил Кшись и вышел, покачиваясь на коротких ногах. Завернув за дом, он тотчас затянул в нос:
Как пойдем мы по долине —
Девки выбегут глядеть…
А древний, столетний Крот вел Беату Гербурт дремучим лесом к Спижу, бормоча ей:
— Как выйдем на дорогу, надо сломать две крепких дубины: от волков ли, от злого ли человека, от собак. Ты на людей не дивись, что они тебя прогнали. Люди глупы. Чудо господне, если когда сыщется среди них умный. А я тебя не брошу, потому что не для того горячим молоком отпаивал, чтобы дать тебе пропасть. Я потихоньку шел за людьми. Не знал, куда идут, зачем. Так плелся, потому что стар. Да вот в нужную минуту и пришел. Бабы эти, может, тебя камнями побили бы. А за что? Ведьмы окаянные! Мне тут ничего не жаль. Избенка моя — словно конура собачья. Только вот когда по весне в горы пойдут, — жалко мне станет. Ох, будет мне скучно без овец! Ох, будет…
