— Как? Совсем не было? — дивился Авдей.
— Ну как же не было? Когда воеводствовал в Белгороде, там были добрые хоромы, да и в Борисовке евоной тоже дворец, считай. А когда в Москву государь нас востребовал, тут ж наймовал фатеры. Не до домов было. Сам-то все в походах, а супруге евоной не ндравилось по чужим углам обретаться. И вот купил, когда сама-то померла, царствие ей небесное. Хороший домино, в длину девятнадцать сажен {166}, в ширину двенадцать, а в вышину пять.
— Ого! — воскликнул Донцов. — Это ж дворец почти. Сколько ж отдал за него? Тыщи две, поди?
— Князь Воротынский за него три тыщи просил с хвостиком. За скоко, думаешь, отдал? А? Вовек не угадаешь.
— За скоко?
— За пять тыщ.
— Как так? Просил три, а отдал за пять?
— Вот так. Дом-от больно хорош, да на месте добром по Никольской улке в Китай-городе {167}. На него много покупников сыскалось. Они цену-те и подняли. Но Борис Петрович всех перешиб, дал пять и купил.
— Да, — крутил головой Донцов в удивлении, и это подстегивало Гаврилу на похвальбу:
— На новоселье у нас, брат, сам царь приезжал с царевнами. Да, было пито-перепито зелена вина! Гульнули. Государь молвил, дому, мол, сносу не будет, потому как обмыли хорошо.
— Да-а, видно, царю глянется фельдмаршал.
— Еще как глянется. Он ведь один на всю Русь-то. Ему и государь говорит: ты, грит, да я, грит.
Они и не заметили, как в конюшне появился сам фельдмаршал. Услыхав последние слова денщика, молвил:
— Ну и язык у тебя, Гаврила. Без костей.
— Почему, Борис Петрович? — обиделся Ермолаев — Рази я не правду говорю?
— Правду, правду. Почему у Буланой стойло не чищено.
— Так я вот с Воронком занялся. Вы, чаю я, на нем поедете?
— Конечно, на нем.
— Ну вот дочищу вашего любимца и Буланкой займусь.
— Авдей, пришьешь тебеньки, проверь укладку на моих возах.
— Я уже проверил, Борис Петрович. Все на месте.
— Проверь еще раз. На походе хватишься: забыл чего, получишь на орехи.
— А куда пойдем-то?
— На Копорье.
К Копорью подошли в полдень. Крепость оказалась окруженной рвом, наполненным водой.
— Да, пожалуй, это будет потрудней Ниеншанца, — сказал Шереметев князю Мещерскому, с которым ехали неспешно вдоль рва, осматривая подступы.
— Стенки гранитные, природные, — согласился Мещерский. — Зацепиться не за что.
— Одна надежа на пушки. С полтыщи лет тому благоверный князь Александр Ярославич Невский взял Копорье хитростью.
— Он-то зимой брал, да и рвов, наверно, этих не было. А нам в мае доводится.
— Ступай, князь, поторопи пушки. Ставь вкруговую. Будем шведам музыку играть.
Фельдмаршал по заведенному им обычаю, прежде чем начать обстрел, послал в крепость барабанщика с предложением: «Во избежание лишней крови добровольно сдать крепость». Комендант отказался.
— Что он сказал? — спросил Шереметев барабанщика.
— Он сказал, что скорее луна упадет с неба, чем мы сдадимся.
— Однако храбрый комендант-то, — усмехнулся Шереметев.
— Похоже, так, ваше высокопревосходительство, — согласился барабанщик.
— Ну что ж, мы этих лун ему накидаем под завязку. Петро! — обернулся Шереметев к адъютанту. — Скачи, скажи Якову Велимовичу, пусть начинает да бомб не жалеет.
Первыми рявкнули мортиры, за ними загрохотали пушки. Пехота и конница оттянулись подальше от этого грохота.
Пушки палили до вечера, не перестали стрелять и ночью. Все было затянуто пороховым дымом. Ночью в крепости начался пожар, и чтоб затруднить его тушение, туда стали стрелять картечью.
Утром на стене крепости затрещал барабан.
— Ага, просит пардону, — сказал фельдмаршал. — Не понравилась наша музыка. Ступай, Петро, пусть комендант ко мне сам пожалует.
Комендант явился весь закопченный, с перевязанной головой.
— Никак, луна свалилась на вас, господин комендант, — съязвил фельдмаршал.
— Мы согласны, — сказал комендант. — От ваших бомб нигде не было спасения.
— А я вам что вчерась говорил?
— Но я не имел права сдавать крепость без боя. За это меня бы казнили.
— Ничего. В плену вас казнить не станут, господин комендант. Сгодитесь для размена.
Посылая царю донесение о взятии Копорья, фельдмаршал пошутил в конце: «Музыка твоя, государь, хорошо играет. Шведы горазды танцевать и фортеции отдавать. А если б не бомбы, Бог знает что бы делать».
Вскоре пришел ответ от государя с благодарностью за Копорье и приказом: «…итить тебе к Яму сикурсом, там что-то у наших заколодило. Пособи».
Оставив в Копорье гарнизон, а пленных отправив к Пскову, фельдмаршал пошел с полками к Яму. Здесь и комендант, и гарнизон оказались поупрямее. Почти десять дней палила артиллерия, казалось, в крепости не осталось живого места, но, едва пехота поднималась на штурм, со стен начиналась ружейная пальба, наносившая немалый урон атакующим.
Если Копорье взяли почти за сутки, то с Ямом провозились две недели. Но зато когда солдаты ворвались в крепость, обозленные, они не щадили никого и даже в плен не брали. Въехав в захваченную крепость, фельдмаршал за голову схватился.
— Ну, ребятки, наработали! — молвил он, имея в виду артиллеристов.
И действительно, в крепости не осталось ни одного целого здания, сарая или амбара. Каменные строения порушены, все деревянное сгорело, торчали одни головешки.
Сообщив в донесении царю о взятии Яма, фельдмаршал в конце приписал: «…А от крепости той остались рожки да ножки».
Приказ царя был краткий: «Отстроить и оставить гарнизон».
Вполне оценив необходимость этого (как-никак от Яма было чуть более десяти верст до Нарвы), Шереметев приказал отстраивать то, что вчера они со старанием разрушили. Ясно было, что царь, помня прошлую конфузию под Нарвой, на этот раз решил под боком у нее иметь свою крепость, чтобы, опираясь на нее, брать Нарву и Иван-город.
Если крепость развалили за две недели, то над восстановлением ее вся армия трудилась два месяца, в сущности все лето. А когда заканчивали, фельдмаршал отправил государю просьбу, прося для армии отдыху: «Люди и кони истомились от великих трудов и стараний».
Государь в ответе своем отдых разрешил, но не ранее того, как армия пройдется с огнем и мечом по Эстляндии и Лифляндии. На это Шереметев отвечал царю, что «в поход идти еще нельзя. Город Ямбург еще недостаточно приготовлен к защите. Поход не к спеху. Не пришла еще лучшая пора. Вот когда крестьяне уберут с полей хлеб в гумна и свезут сено в сараи, когда все это покончат, вот тогда мы с помошью Божией можем большую беду им сделать».
— А ведь он, пожалуй, прав, — сказал Петр, откладывая письмо. — Ведь и печенеги, и половцы набегали на Русь {168}, когда урожай уж был смердами {169} убран. Прав фельдмаршал, прав наш кавалер.
— Я думаю, его надо на Шлиппенбаха нацелить {170}, — заметил Меншиков. — Сколь уж бьем его, добить не можем.
— Оно, может, и лучше недобитый-то, чем добитый.
— Почему?
— Ну как? Пока он жив и квохчет, Карл на него надеется, что он тут худо-бедно Лифляндию с Эстляндией от нас боронит. Особенно хорошо, когда Шлиппенбах свои конфузии королю за победы выдает. А ну разбей мы его, да еще поплени, король может сам сюда заявиться со всей армией. Нам это пока ни к чему. Вот закрепимся, встанем твердой ногой в Ингрии, тогда, пожалуйста, пусть приходит. Драки с ним все равно не избежать, но лучше попозже. А пока мы шведскую житницу должны разорить доколе возможно. Швеция-то отсюда кормится, из Лифляндии. Так что прав Борис Петрович, пусть управятся с хлебом, он нам тоже сгодится.
Петр с Меншиковым выработали и путь для армии Шереметева: «Итить на Везенберг {171}, а от него, завернув на зюйд-вест, обогнув Чудское озеро, пройтись по Эстляндии и, обойдя Псковское озеро, встать на зимние квартиры в Пскове и Печорах».
Наконец фельдмаршал двинулся на вест, пустив впереди летучие отряды нерегулярной конницы — калмыков, башкир и татар. Шлиппенбах, знавший силы противника, не стал искушать судьбу, а сразу начал отступать в сторону Ревеля [12], едва успеваяки дикой конницы, клевавшей его со всех сторон. Дабы затруднить движение русских, Шлиппенбах разрушал за собой мосты и сжигал села и фураж, невольно выполняя приказ царя «оголаживать местность».
Еще за несколько верст до Везенберга фельдмаршал увидел густой дым, поднимавшийся над городом.
Богатый красивый город со множеством каменных строений и королевским дворцом не сопротивлялся, и уж Шереметев подумывал за это не причинять зла горожанам. Однако, расположившись в королевском дворце, велел призвать голову города.
— Что это горело у вас? — спросил он его.
