— Провались ты сквозь землю! — вне себя выговорил Ананьев, наступая на парня. — Уходи, не то велю дубьем гнать.
Барчуков, улыбаясь, двинулся со двора, но, оглянувшись раз на дом, увидал в окне Варюшу. Мгновенно они переглянулись издали и объяснились не то глазами, не то знаками. Ничего посторонний не приметил бы, да и не было ничего, со стороны судя. А между тем Барчуков понял и узнал лишний раз, что Варюша весела и довольна, шибко надеется на счастливый исход всех обстоятельств, по-прежнему, конечно, думает о нем и ни на кого не променяет. Да и много чего успела наговорить Варюша, стоя у окошка и только один раз взглянув на него через весь двор и только чуть-чуть двинув руками.
Должно быть, у влюбленных язык свой, чудной, особого рода. Один пальцем двинет, а другой в этом целую речь найдет, услышит и поймет. А речь эта понятнее, вернее и пуще за сердце хватает, глубже в душу западает, чем иная обыденная речь, хотя и красно языком выраженная.
Барчуков ушел со двора Ананьева совершенно довольный и веселый, как если бы ватажник простил его или если бы он просидел целую ночь с возлюбленной.
Между тем Ананьев взволновался еще более. Он верил в публикование, о котором ему донесли. Он был из числа тех астраханцев, которые наиболее легко поддавались всяким слухам. За последнее время ватажник был немало напуган слухом о продаже учугов калмыкам. Это повело бы к его полнейшему разорению.
Известие о немцах было совершенно невероятно и неправдоподобно. Но разве эдакий указ невозможен после предыдущего слуха о насильственном отобрании торгового дела из рук собственников? Уж если можно у всякого ватажника отнять его учуги, переходящие из рода в род, как имущество, то, конечно, еще того легче и даже удобоисполнимее взять девку и повенчать ее с немцем. Ананьев тем более верил скорому прибытию подвод с немцами, что видел в этом простую прихоть царскую, как бритье бород. От знал отлично, что все остальное вздор. Ничем немцы не хуже русских. Видал и он сам в Астрахани за свою жизнь человек пять немцев. Был один просто красавец. Наконец, Ананьев знал, что в новом городе Санкт-Петербурге много у царя выписано из заморских земель немцев, за которых он выдает замуж разных девиц из боярских родов, да и сам, как сказывают, не прочь повенчаться с немкой.
Разумеется, Климу Егоровичу, все-таки, не хотелось иметь зятем немца, хоть бы и красавца. Да еще вдобавок какой попадется случайно из этого обоза! Тут выбирать не будут, а какой по жребию выпадет! Совсем дрянное дело.
В это время в Астрахани был человек, который волновался больше всех, посадский Кисельников. Его раздразнила, взбесила и из себя выводила «дурья дурь» астраханцев. Целых два дня ходил и ездил он из дома в дом, перебывал почти у всех своих знакомых. Всюду находил он волнение, перепуг и сборы выдавать дочерей, своячениц и родственниц поскорее замуж за кого бы то ни было. И повсюду Кисельников горячо и красноречиво разглагольствовал, убеждал не глупить, усовещевая за разум взяться и толково разъяснял дурь.
Умный и деятельный Кисельников, добровольно взял на себя роль, которая принадлежала бы по праву воеводе или Пожарскому. И слово его вскоре подействовало. Около полудня первого дня многие отцы и матери шнырялись, как полупомешанные, и собирали дочерей замуж чуть не на следующее утро за мало-мальски подходящего молодца. К вечеру они успокоились, благодаря убеждениям Кисельникова, и бросили свои хлопоты. За то повсюду на другой день все поминали имя Кисельникова и говорили:
— Спасибо, умный человек вступился, надоумил, вранье базарное растолковал. А то бы и в самом деле сдуру кур насмешили бы только.
Однако, когда Кисельникова спрашивали на счет его собственного образа действий относительно дочери, то посадский отделывался двусмысленными ответами.
— Да ты свою дочку-то не спешишь выдавать? — говорил один.
— За свою дочь не опасаешься? — спрашивал другой.
— Ты как насчет своей дочушки? — заручался третий.
Но Кисельников на эти вопросы не отвечал прямо и хитро отделывался объяснением, что немцев никаких не везут, стало быть и бояться нечего. Он не мог отвечать прямо, что не выдаст дочь ни за кого.
Накануне того дня, когда с базара разбежалось по городу перевранное оповещение поддьяка Копылова, в дом Кисельникова явилась полковничиха Пожарская, чтобы окончить дело о сватовстве своего родственника, офицера Палаузова. Полковничиха объявила, что их племянника неожиданно указом из столицы велено тотчас же переместить на хорошую должность в Царицын и что через несколько дней он должен уже быть в пути. Так как через год или два Палаузов надеялся снова иметь должность в Астрахани, но, конечно, высшую, то полковничиха и приехала прямо спросить Кисельниковых, согласны ли они отдать свою дочь замуж за офицера.
Разумеется, в доме посадских радость была неописанная. Брак офицера с купеческою дочерью был случай редкие. Кисельниковы тотчас согласились на все, даже на то, чтобы венчать молодых немедленно. И вот теперь этот случай, хотя явился на счастье Кисельникова, приключился как на грех в минуту смуты в городе.
Выходило так, что Кисельников, громко кричавший и бранившийся по поводу желания многих скорее венчать своих девиц, сам собирался сделать то же самое, хотя совершенно независимо от обоза с немцами.
И, чтобы не смущать обывателей, он ни слова не говорил о своих приготовлениях к свадьбе дочери. Если бы знали, что у него свадебные сборы, то, конечно, никто бы не поверил ему и его речам.
В то же время были и другие лица, немало хлопотавшие и не мало сбившие с толку успокоенных Кисельниковым людей. Яков Носов выдавал замуж свою родственницу и спешил найти ей мужа, обещая хорошее приданое. Носов не говорил прямо, что боится слуха, а объяснял двусмысленно.
— Кто их знает в столице! Не раз много таких диковинных бывало указов. Теперь, может, никаких немцев не везут! Глядишь, через полгода что-либо эдакое и прикажут. Все лучше загодя.
Однако, на третий день по утру, поддьяк Копылов снова явился на базар и прочел увещание жителям прекратить «колебание умов и пустопорожние пересуды праздных языков», грозя в противном случае, что власти «примут надлежащие к истреблению сей противности меры».
Виновником этого нового объявления на базарной площади был опять Георгий Дашков. Он в первый же день нелепых толков отправился к воеводе и настоял на том, что нужно немедленно успокоить народ. Он заставил ленивого Ржевского при себе же составить увещательное к жителям послание. Последствием этих настояний Дашкова и явилось новое оповещение или опровержение Копылова на базаре.
Но совет разумного Дашкова, принятый во внимание воеводой, оказался очень неразумным шагом.
Такова была Астрахань и ее обыватели.
В день, когда Копылов объявил будущие начальственные строгости по отношению к успокоившимся уже обывателям, эти снова встревожились, ибо все поняли и растолковали по-своему. На этот раз ни Партанов, ни Носов, ни Быков, никто на базаре не присутствовал. Ни один из них умышленно не переврал чтения поддьяка. Все астраханцы сумели сами понять все навыворот. Молва народная разнесла с базара по городу новую весть, что никто не имеет права без разрешения воеводского правления выдать дочь замуж за кого бы то ни было. Астраханцы на этот раз уже не смутились, а обозлились, и каждый подумал или сказал.
— Ну, это шалишь, брат, воевода. Это твой указ, а не царский. И плевать на него…
Смущение жителей прошло вскоре и перешло в толки о праве воеводы Тимофея Ивановича вмешиваться в брачные статьи… Даже и в таком шалом доме, как семья стрельчихи, все было тихо. Казалось, все сразу перестали верить в то, что всех недавно лишало разума от перепуга.
Но вдруг раздалась весть, которая была как удар грома. Всем знаемый и всеми уважаемый Кисельников тайно от всех собирает дочь замуж и выдает ее за офицера Палаузова. Все уже готово, и через день будет венчанье в соборе. Смятение от этого известия превзошло всякий ураган в степи или смерч на море… Разумеется, никогда никакое новое публикование Копылова не произвело бы того же содома в городе.
— Стало быть, обоз с немцами идет!..
Человек двадцать знакомых и приятелей Кисельникова и Пожарского бросились к ним за вестями. Оказалось дело сущей правдой. И напрасно Кисельников и его жена, напрасно сам жених и его родственники Пожарские, и у себя и в доме невесты, старались из всех сил объяснить встревоженным людям, что свадьба эта не имеет ничего общего со слухом об обозе…
— Так зачем же вы в таком благом деле таились!..
— Зачем так спешите с венчанием!
— Нет, уж простите, дозвольте верить глазам, а не ушам.
— Нет, голубчики, не на таких олухов напали.
Вот что отвечали усовещенные Кисельниковым, еще накануне, знакомые. И по всем домам тотчас же снова принялись все за сборы свадебные, причем ругали и разносили на части плута бессовестного, разбойника, душегуба, предателя Кисельникова.
