– Что вы знаете о Тинфуре-Ламазе?
– Чудный был человек, нас спас от хунхузов. Тайгари его почитают как духа гор. Словом, хороший был человек. Убил исправника, солдата? Могло и такое быть, бой – есть бой. Степан Бережнов тоже в том бою убил одного казака. Да что же теперь судить его?
– Хорошо, идите подышите свежим воздухом. Гурьян Павлович, Лагутина позовите. Что вы скажете про то убийство, Исак Ксенофонтович?
– А что я могу сказать? Кто убил инородцев, мне неведомо. Домыслы есть, но их надо доказать. Слово без доказательства – пустой звук. Потому ничего не могу сказать по этому делу. Да и не для ча. Все уже пропето, все оговорено – вы ведь так, для блезиру народ-то гоношите. У всех охота, время горячее – а вы булгачите.
– Видели ли вы Тарабановых в тот день?
– Запамятовал.
– Могли ли они покуситься на этих инородцев?
– Мне не сказывали, совета не спрашивали.
– Что вы знаете о Тарабановых?
– Многое. Наши роднятся с ними со времен Петра Первого. Знаю, кто когда был рожден, кто когда согрешил.
– И все-таки, кто убил инородцев?
– Не ловил того за руку. Ежли бы поймал, то привел бы к вам. И вообще вы с его благородием Рачкиным взялись не за тот конец веревочку тянуть, не лопнула бы.
Допрашивали Куприяна Алексеевича.
– Ты брат Степану Бережнову?
– Из одного лона вышли, должно быть, брат.
– Ты, сказывают люди, хорошо можешь распутывать разные житейские сумятицы?
– Могу, а может, и нет. Чего вам надобно распутать? Убийство инородцев? Так оно уже давно распутано: их убили хунхузы, мы догнали их, была перестрелка…
– Ага, хунхузы убили Арсе, а он оказался жив, – продолжал за Куприяна следователь.
Отвечали десятки, сотни… Только пятеро, похоже, говорили правду.
– Ну-с, Гурьян Павлович, что же мы добились?
– А ничего. Передать это дело в суд – трата времени. Закроем его как нераскрытое, – пожал плечами Рачкин.
– Зови наставника и волостного старосту Бережнова.
– Зря мы дали ему две власти – духовный сан и волостной.
– Да будто Мефодий Мартюшев у них наставник.
– Узнай у этих людей, что и как. Говорят, как будто молитву затвердили.
Вошел Бережнов, злой, насупленный, спокойно заговорил:
– Вот что, други, кончайте копаться в этом деле! Упреждаю от чиста сердца.
– А если будем, тогда что?
– Тогда что? Тогда мы вас убьем.
– Ты с кем так разговариваешь, господин волостной?
– С тобой! Молчать, щанок! Молчать, ежели хочешь жить. Убьем, и баста. Здесь тайга. Не такие головушки там терялись. Молчать! – грохнул кулаком по столу. – Все, и больше ни слова я от вас слушать не хочу. Сколько за молчание?
– Да ты знаешь, господин волостной, я сейчас тебя прикажу арестовать! Взять его, Рачкин!
– Эй, робя, а ну ходи сюда! – крикнул за дверь Бережнов.
Двери распахнулись, и двадцать бородачей застыли у порога, все с винтовками, насупленные, исподлобья смотрели на следователя и урядника.
– Бунтовать?! Да я вас!..
– Спокойно, ваше благородие. Это не бунт. Счас мы вас обоих щелканем и в речку бросим – потом ищите концы в воде. Ну так сколько же за молчание? Оружье-то отдайте нашим, ненароком пулять начнете, – издевался Бережнов.
– Хорошо, пусть уходят твои воины, – криво усмехнулся следователь. Широко зашагал по просторной молельне…
Побратимы сидели в амбаре под замком. Мерзли. Их тоже допрашивали, они сказали правду. И вот отец Устина зашел в боковушку, послышался голос следователя:
– Со своими что хотите, то и делайте, а Арсе оставьте в покое. Я с ним поговорю и те деньги верну, что заняли ивайловцы, – молчать будет. Запомни, волостной староста, что за Арсе вы с урядником головами отвечаете. Это все, что я хотел сказать. Ваша взяла. Но знай, волостной, что может и наша взять. Ваше здоровье, и я поехал. Денег от вас не надо. Прощайте!
Следователь и урядник уехали.
– Петр и Устин, выходите! Да поживее! – рванул Устина за рукав Яшка Селедкин. – Судить будем! – пританцовывал он.
– Та-ак! Супротив нас пошли! – двинулся на сына Бережнов.
– Не вас, а Тарабанова, – спокойно ответил Устин.
– Дэк мы вас в лоскуты испорем.
– Погоди, Степан Алексеевич, – поднялся Алексей Сонин. – Испороть мы всегда успеем. Но они правы, ведь вы присуждали Тарабанову смерть. А теперь пересуд, выходит, пороть будем тех, кто прав?
– Но ведь они предали нас! – гремел волостной.
– Нет, они не предали, а просто пошли в защиту Арсе, да и грязи в этом деле куча. Волками мы заметались, будто нас уже обложили. Кончать надо эту свару! Кончать – и весь сказ!
– Ты, Исак Ксенофонтович?
– Побратимов и Арсе не трогать, но наказать, чтобы держали языки покороче. Ежели второй раз предадут, то отрежем их.
– Ну, кланяйтесь в ноги, перевертыши! – прошипел Бережнов и ткнул под бок кулаком своего сына.
Побратимы молча поклонились.
– А теперь марш в тайгу, сколько людей от дела оторвали! А ты, Тарабанов, и ты, Зоська, боже упаси, что-то затеять. Не сносить вам голов.
Волостной старшина Степан Бережнов шибко гнал тройку. Потом пустил ее на рысь, задумался: «Норовист Устин. Против братии и отца пошел. Такого у нас еще сроду не было. Смел, змееныш. Ведь знал, что могут убить, посечь, а пошел. Чести у него не занимать. Но рановато зубки показал. Надо было учить, когда поперек лавки ложился, теперь труднее будет. Не хочет понять, что о нас не должно быть сказано ни одного плохого слова. Учить! И без того врагов много, а тут в семье завелся двоедушник».
Когда побратимы и Арсе уходили в тайгу, Бережнов сказал:
– Вот что, охотники, подумайте на досуге, что жернова каменные, но и те стираются. Отчего бы это? Как ни крепка гора, но размывается. Таежные законы вам ведомы. Теперь вы поняли силу нашей братии: ни сто, ни двести следователей ничего не узнают. А ваши сказки пущены на ветер. Так-то. А тебе, Арсе, доскажу: горестно нам, что такое случилось, горестно, но тех уже не воскресить. Уходите, охотничайте и не булгачьте больше народ. Прощены! Марш с глаз моих!
– А Тараканова я все же прикончу! – бросил Устин.
– Теперь вы навеки враги. Нашла коса на камень. Одно радует, что ты стрелок хороший, а то бы начал беспокоиться. Словом, поостерегись. Пока они не посмеют на тебя руку поднять, а потом все может статься.
У Бережнова в волости все спокойно. Чуть где шумок, он тут как тут: кого словами убедит, кого поприжмет, а кому и денег сунет, хлебам поможет беднякам. Рассуждал про себя: «Что та тройка денег? Ничто. Ан человек стал на тебя смотреть ласковее. Корми волка хорошо, и он в лес не убежит. Пустая это пословица, что, мол, сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит. Пустая. Надо смотреть дальше своего носа». Но братию гонял, за малый грех наказывал. Не сносить бы голов побратимам, но они правы. Душой Бережнов на их стороне.
Другое беспокоило волостного, что кто-то предает его. Но кто? Макар? Так тот уже не живет делами братии, не знает ее дела. Кто-то свой? Не раз подпаивал Рачкина волостной, пытался узнать предателей, но тот даже в глубоком похмелье молчал. Была думка, что предают Красильников и Селедкин, его же доносчики. В прошлом году их накрыл урядник: насиловали девчонку из Ивайловки. Но сам же Рачкин сказал, мол, они просто баловались.
На подворье Безродного шум и суета, часто-часто стучали топоры, вжикали пилы. Купец строился во всю ширь. Открыл лавку. Торговал разной мелочью: мануфактурой, порохом, свинцом. Словом, всем, в чем нуждались мужики и бабы.
И готовился к выезду в Спасск. Нанимал желающих в обоз. Решил идти до перевала речкой, прорубить санную дорогу через перевал, а там выйти на Павловку и тележный тракт, который уже построили купцы от деревни Уборки до Спасска.
Обоз собран. Безродный, сидя в кошевке, наказывал:
– Ты, Груня, и ты, Васька, за псом следите, чтобы не сорвался. Кормите так, чтобы не сдох с голоду. Приеду – сам буду кормить. Может, забудет прошлое. Через еду и помиримся. Но главное, за стройкой следите, чтобы к моему приезду были готовы конюшни, сараи, овчарни, склады. Когда буду? Ежли все хорошо, то через две-три недели.
– Понятственно-с, Степан Егорыч, – угодливо кланялся лысый Васька-дворецкий.
– Учи Груню днем, да не вздумай перед сном ей читать Библию аль жития святых – узнаю, живьем в землю закопаю. А ты, Прасковья, с них глаз не опускай. Ведите торговлишку, как учил вас, дурней. Все ли понял?
– Как есть все. А насчет Груни, Христос с вами, свет Егорыч, не боитесь. Аль мы не понимаем, что и как-с? Все поделаем, так что на нашу барыню и тучка не упадет, черной тенью не накроет.
– Ну смотри, с тебя будет первый спрос!
Обоз ушел.
Федька Козин сидел на чердаке своего дома, слушал, что говорил Безродный, и любовался Шариком. Пес вымахал в матерого волка, только черного-пречерного, широкая грудь, сухой зад, сухие и длинные ноги. «Если такой прыгнет на человека… – Федька зябко повел плечами. – Все же стоит попытать».
