— Лелечка, что с тобой?
Несчастная подняла заплаканное лицо.
— Он со мной сюда пришел, этот мерзкий Сашка! Со мной!
— Не плачь, все обойдется!
— Предали они нас, предали! — всхлипывала Леля. — Ненавижу!
— Я ухожу, — процедил Сергей, ему было страшно разрыдаться на глазах у знакомой, страшно было обнажить свою безумную боль, признаться, что он безответно влюблен, отвергнут!
Несчастный взял шапку.
— Я пошел! — выдавил он.
— И я с тобой! — пискнула Леля.
Сергей помог ей надеть шубу и, придерживая, вывел расстроенную знакомую на крыльцо. Увидев дочь Лобанова, которую сложно было не узнать в ярко-рыжей лисьей шубе и такой же броской пушистой шапке, водитель министра сельского хозяйства завел огромный «ЗИМ» и подал к подъезду. Леля старалась себя сдерживать, но непокорные слезы упрямо текли по щекам. Сергей поспешил открыть дверь, девушка забралась вглубь салона.
— До свидания! — прошептал отвергнутый парень, и хотел было захлопнуть дверь, чтобы, наконец, остаться одному, дав волю бушевавшим в груди страстям. На душе у него скребли не кошки, а леопарды! Голова гудела.
— А ты? — спросила дочка Лобанова.
— Про машину своим не сказал, пешком дойду, здесь близко, — удрученно ответил Хрущев и принялся повязывать шарф.
— Так нельзя! — запротестовала Леля. — Садись, мы тебя подвезем.
— Неудобно, не хочу тебе мешать, — отказывался Сергей.
— Не спорь! — приказала девушка, и тут же, как-то совсем жалобно добавила: — Ну, сядь, пожалуйста!
Несчастный кавалер забрался в машину. Заурчав мотором, «ЗИМ» двинулся к воротам. Внезапно Леля положила свою руку на его ладонь и сжала, потом уткнулась лицом Сереже в грудь, в его шерстяное кашне, и разревелась. Молодой человек замер, он был совершенно ошарашен, но не отталкивал девушку, а наоборот, обнял, утешая.
— Хрущев-то с Лобановской Лелькой уехал, — проводив «ЗИМ» взглядом, подметил дежурный по даче.
— Сделали рокировочку! — подмигнул стоящий рядом порученец министра, которому было наказано: «глаз не сводить с Ладочки!» — Сейчас прямо в машине испанку зацелует!
Дежурный и порученец довольно переглянулись.
Леля уже не плакала, она желала любой ценой отомстить своей лучшей подруге, бывшей лучшей подруге и этому жалкому долговязому смазливому придурку!
В окнах мелькали силуэты веселящейся молодежи. В гостиной отплясывали заводные буги-вуги, — жгли как в последний раз! Изображая барабанщика, Антон энергично отбивал такт на перевернутых фаянсовых тарелках, эмалированном тазу и кастрюле, а в уютном министерском кабинете обаятельный Александр без стеснения целовал министерскую дочь, упрямо расстегивая на ее груди кофточку.
17 января, понедельникРасположившись у окна, где больше света, Булганин разглядывал фотографии обнаженных женщин. Откровенные фото презентовал ему маршал Малиновский.
«Польки?» — потрясал стопкой Николай Александрович.
«Они самые!» — закивал Родион Яковлевич.
«В одном Бог прав, что создал для мужчины женщину!» — высказался Булганин.
«А не кошку!» — хмыкнул Малиновский. Он был доволен — угодил руководству.
Николай Александрович с нескрываемым удовольствием перебирал сейчас эти фотографии. Из кармана он извлек еще два снимка, размером больше предыдущих. С первого, стоя на коленях и прикрыв грудь руками, смотрела жгучая брюнетка. На втором она же стояла развернувшись к объективу спиной. Волосы у нее были распущены.
— Белла! — залюбовался маршал.
— А мне посмотреть? — раздался голос. Маршал вздрогнул. Прямо за спиной лыбился Хрущев. Николай Александрович не заметил, как он подошел.
— Хороша! — через плечо оценил Никита Сергеевич. — Папа, значит, профессор, а она в неглиже разгуливает?
— Подарок, на память, — смутился Булганин. — Еле уговорил сфотографироваться.
— А если балеринка найдет? — грозил пальцем Хрущев.
— Машка по карманам не лазит, — покачал головой Николай Александрович и, показав на сердце, добавил: — не отпускает Беллочка, моя козочка! Завтра с ней на Валдай едем. — Он бережно спрятал фотографии.
— Раньше ты, как Сталин, от евреев бежал, — подметил Хрущев, — а теперь милуешься.
— Не бежал я ни от кого, что за вздор!
— Ладно, ладно! — примирительно сказал Никита Сергеевич.
— Хочешь, анекдот расскажу?
— Валяй.
Николай Александрович тряхнул седой головой:
— Пришел еврей в синагогу и говорит: «Ребе, я на курорт еду. Это не опасно?» — «Не опасно», — отвечает ребе. «Но там много симпатичных девушек, мне можно будет на них смотреть?» — «Можно», — говорит раввин. «На пляже девушки ходят в купальниках. Мне позволительно на них смотреть?» — «Смотри!» — «Но есть места, где они загорают голышом. Мне можно смотреть на голых девушек?» — «Да!» — ответил раввин. «Ребе, а есть такие вещи, на которые еврей смотреть не может?» — «Есть, например, на электросварку!» — загоготал Булганин.
Хрущев тоже смеялся.
Николай Александрович часто заезжал к нему вот так, без предупреждения, по-товарищески.
— Хватит, Коля, прохлаждаться! Пришло время государственные вопросы решать. Евреи — это, конечно, хорошо, но кроме евреев, и китайцы есть, и индусы, и англичане с американцами, и турки попадаются, и кого только нет. Теперь мы с тобой у руля, надо за внешнюю политику браться!
— Надо чтобы Сессия поскорей мое премьерство утвердила! — с беспокойством ответил Булганин.
— Утвердит, три дня ждать осталось.
— Кажется, вечность! — вздохнул Николай Александрович. — А в мире, ты прав, не просто.
— Американцы Израиль окрутили, значит, нам следует арабов ближе подтянуть. В Египте полковник Насер власть прибрал, тут надо моментом пользоваться. Египет — это, прежде всего, Суэцкий канал! — Хрущев принялся расхаживать по кабинету: — И хорошо бы с Сирией завязаться, и Индию приручить. Как-то вяло Советский Союз на международной арене выглядит, сидим скромнее невесты!
— И по Австрии тягомотина не заканчивается: или выводим войска, или нет! — чесал голову маршал.
— Будем выводить! — заключил Хрущев. — Позиция Советского Союза от этого многократно усилится.
— Как я председателем правительства стану, так это дело толкну!
— Мы толкнем! — поправил Хрущев.
— Ну да, ну да! — закивал Булганин.
Первый Секретарь устроился рядом с другом на диване.
— С ракетами буксуем! — проговорил маршал. — Не летят ракеты!
— Зачем говоришь! — всплеснул руками Никита Сергеевич. — Королев с Челомеем разными путями идут. Не один, так другой ракету в воздух подымет! У нас мощнейшие кадры: Янгель, Келдыш, Пилюгин!
— Тихонравова прибавь и Глушко, — подсказал Николай Александрович.
— Точно. Все в один голос твердят: полетит! В Казахстане ракетный полигон Тюра-Там заканчиваем!
— Название дурное Тюра-Там. Тюра-мура! Там-здесь! Мура, одним словом, надо переименовывать! — высказался Николай Александрович.
— Может, Байконур?
— Почему Байконур?
— Название такое у казахов мелькало, означает «богатая земля».
— Байконур лучше, героические нотки проскакивают.
— Вот и переименовали. Ты, Коля, не переживай — бомбу сделали и ракету смастерим!
— С топливом жопа! Бьемся, бьемся, а топлива, чтоб крупный объект поднять, не придумали.
— Здесь затык! — подтвердил Никита Сергеевич. — Но нет таких высот, каких бы не смогли взять большевики! Придумаем топливо! Я тебе говорил, мой Сережка к Челомею нацелился.
— Это хорошо. Твой Сережка смышленый, — подтвердил Николай Александрович.
— Смышленый, Коля, смышленый! — тяжело вздохнул отец, — Только личная жизнь у него не ладится.
— У меня тоже не ладится, разрываюсь между бабами!
— Ты его с собой не равняй! — отрезал Хрущев.
— Не обижайся! — извиняющимся тоном пробасил Булганин. — Это я так, к слову.
— Обидно за него, втюрился в кругловскую дочку.
— Да ну?
— А она на него плюет!
— Выгоним Круглова к е…ней матери, если плюет! — возмутился Николай Александрович. — Где она парня лучше найдет? Дура! Она работает, учится?
— В МГУ иностранными языками овладевает.
— С иностранными языками мозги набекрень! — подытожил маршал. — Я свою Верку в медицинский определил, а иностранщина, гори она огнем, от нее одно разложение!
— Согласен. С женой-то у тебя как?
— Живем отдельно, она в Жуковке, в новой даче, я в казенной, в Барвихе. Заезжаю, конечно, даже на ночь остаюсь для приличия, чтобы детей не травмировать.
— Ты без минуты председатель Совета министров, будь внимательней!
— Внимательный я, внимательный! — отмахнулся маршал. — Белла мне всю душу перевернула! — горестно продолжал он. — Как я ее детям покажу, если она им ровесница?!
