— Внимательный я, внимательный! — отмахнулся маршал. — Белла мне всю душу перевернула! — горестно продолжал он. — Как я ее детям покажу, если она им ровесница?!
— За твоими бабами не угонишься! То Машка-балерина, то Белла, юное медицинское дарование!
— Ну, ты Беллу видел! — самодовольно заулыбался Николай Александрович. — Я свои чувства скрывать не умею! Она, кстати, пианистка, а не медработник, ты, видать, с Жуковым меня перепутал, у него пассия врач. А как Беллочка играет, как играет! Душа в небо рвется!
— Смотри, на луну не улети!
— Такая ласковая!
— По фотографии видно! Снимал-то сам?
— Ребята, разведчики, — с серьезным видом ответил Николай Александрович. — А кому такое доверишь?
— Тебя бы рядом с голой задницей заснять и в печать! — сощурил глаза Хрущев.
— Иди на х…! Сердца у тебя нет!
— Про сердце вспомнил! Если бы Молотов с Кагановичем подобную фотку заполучили, хана б тебе! И так разговоры кругом про твое рыцарство.
— Во завелся, угомонись!
— Я по делу говорю!
— Чего долдонишь, не глухой, слышу!
— Ты, Коля, с ума не сходи! Ты, считай, первое лицо в государстве! Я тебе добра желаю.
— Переделать себя не могу! Из-за любимой женщины английский король Эдуард VIII от престола отрекся, — с выражением выговорил Булганин.
— Зачем я тебя на председателя Совета министров тащу, если выгонят завтра?! — топнул ногой Хрущев.
— Поработаем, Никита, поработаем! — поднимаясь и одергивая мундир, проговорил военный. — Подумаешь, девку прижал, что тут, мировая революция совершилась? Я и при Сталине грешил, это всем известно, а ты как собака цепная набросился, все настроение испортил!
— Ладно, езжай на Валдай, но потом я тебе передышки не дам.
Николай Александрович понимающе кивнул, снова достал фотографии и стал их заново рассовывать по карманам.
— Ты прям как маньяк, из каждого кармана у тебя голые бабы сыплются!
— Спрячу получше. К дочери заехать хочу, — объяснил министр. — Что там твоя целина?
— Не представляешь, какую дыру целиной заткнем! В сорок восьмом году Маленков додумался сельскохозяйственный налог увеличить, смог Сталина убедить. И что из того вышло? — уставился на друга Никита Сергеевич. — Катастрофа! Фининспектор ходил по дворам и пересчитывал, сколько на приусадебном участке каких культур посажено. Что может быть глупее? Обмерял, сколько ржи растет, сколько пшеницы, картофеля, считал садовые деревья, плодово-ягодные насаждения, все учитывал, чтобы неподъемным налогом колхозника обложить. И обложили-таки! А потом запретили крестьянину на его собственном участке новые виды растений высаживать, так, видите ли, проще налоги взимать! Зачем это делали?! — возмущался Хрущев. — Труженика задушили и армию фининспекторов расплодили! А если колхозник по своему разумению возьмет и изменит посадки, что случится? Что это, потрясение колхозного строя? Ничего подобного! А финансисты до последнего по дворам лазали и собак дразнили. Вот и получилось, что человек на селе был поставлен в дикие условия, и итог поэтому один-единственный — резко сократились посадки! Многолетние сады стали вырубать, и они под налог пошли! — возмущался Никита Сергеевич. — Орава учетчиков, с карандашом в руках, бегала, каждый куст считала. Крестьяне стали сажать столько, чтобы можно было семью прокормить. А скот? Скот тоже сосчитали. Поросят резали перед приходом фининспектора, чтобы не начислил на них налог. А поросеночек еще веса не нагулял, в нем еще и кушать нечего! Все равно люди его под нож, чтобы лишний рубль сэкономить. И до куриц, и до уток добрались. И кто от этого выиграл? Никто. Крестьянин, ясно, потерял, а государство так в первую очередь! После принятия этого варварского закона с индивидуальных хозяйств в 1948 году в бюджет поступило десять миллиардов рублей, а уже в 1951, когда ставки налога повысили, собрали меньше девяти миллиардов, а в следующем году еще полмиллиарда не досчитались. Поголовье скота в личном пользовании за это время уменьшилось на шесть с половиной миллионов голов! Вдумайся, на шесть с половиной миллионов коров в стране стало меньше! — простонал Никита Сергеевич. — Сегодня крестьянин разленился, уже сажать не хочет, и нет у него кормов собственную скотину прокормить. Это, конечно, не везде, не повсеместно происходит, но процесс негативный широко пошел. А ведь, сколько продукции крестьянин на рынок привозил? Какой дефицит продовольствия покрывал? Я сам по колхозным рынкам ходил, все видел. Если сравнить сегодняшнюю ситуацию с 1928 годом, ясно, что сейчас мы имеем коров на девять миллионов голов меньше. А за двадцать пять лет города выросли, городское население увеличилось, потребление стало другим, а мы, как ни стараемся, все равно отстаем от растущих запросов, и покрывать эти все возрастающие потребности нет источников.
— С прошлого года налог с сотки взимаем, и совсем не значительный, — высказался Николай Александрович.
— Сделали, слава Богу! Я голос сорвал, пока докричался. А виноградники с садами вырубили, сколько лет пройдет, чтобы их восстановить? Эта культура, сад, требует постоянного ухода. Не будешь ухаживать, урожая сад не даст! Сегодня надо все сызнова начинать, — горестно заключил Хрущев. — Одна надежда — целина. С целиной дело должно по-новому пойти, побежать должно!
— Дай-то Бог! — закивал Булганин и перекинул ногу за ногу. Он не шибко разбирался в сельском хозяйстве. — Про Сережку мне рассказал, а что твоя Рада?
— Рада родит скоро. Нина с нее пылинки сдувает.
— А зятек?
— Вроде нормальный, пишет.
— Важничает сильно.
— Да ну?
— Может, кажется, не знаю. Вот Серега, тот труженик, а этот — прямо бубновый валет.
— Не замечал за ним.
— Присмотрись. Хотя вроде он и ничего, твой писака. Главное, чтобы у них между собой ладилось.
— Кажись, ладится.
— Тогда хорошо.
— А Вера твоя все за сыном адмирала Кузнецова, как у них-то?
— Живут, не жалуются.
— А что адмирал?
— Я с ним не общаюсь, так, здрасте — до свидания!
— Росли детишки, росли, и вот — самостоятельные! — с сожалением проговорил Хрущев.
— То — жизнь! — развел руками маршал.
— Жизнь! — кисло согласился Никита Сергеевич.
— Скажи, Никита, а что в авиации нового, в гражданской авиации, я имею в виду?
— Туполев отличный пассажирский самолет сделал — Ту-104. Мы на нем с тобой по миру полетим. И Илюшин старается, и Микоян, брат Анастаса, и Яковлев, правда Яковлева я не люблю, двуличный он, друг шнурка Голованова.
— Зато крупный конструктор.
— Польза есть, пусть работает, — отозвался Хрущев. — Гражданскую авиацию скоро до мирового уровня подымем. Посмотришь, самолеты у нас нарасхват пойдут! С истребителями мы уже первые. В Китай два железнодорожных состава МИГов отправили. Когда я в Пекин ездил, Мао вместо семидесяти сто самолетов выпросил!
— Наши МИГи точно ястребы!
— Китаец завод авиационный клянчит, плачется, что от врагов-империалистов защищаться нечем.
— Старые модели можно отдать, — не возражал Булганин. — Это лучше, чем бомбу.
— И бомбу дадим, тут делать нечего.
— Имея бомбу, китаец сразу с ума сойдет!
— Нет, Мао взвешенный.
— Твой Мао такой же деятель, как товарищ Сталин, алчный до власти.
— Это есть.
— Устроил охоту на шпионов — всех ловят, сажают, — говорил Николай Александрович. — А охота фальшивая!
— Понятно, фальшивая. Охота на шпионов — оправдание для пыток. Пытками и добился, чтоб люди друг на друга стучали, и власть свою бесконечно усилил.
— Ничем он от Сталина не отстал.
— Ничем. В Китае широко применяются излюбленные чекистские методы, например, метод лишения сна. Иногда до двух недель мучают без сна человека.
— Все под копирку! — вздохнул Булганин.
— Посол в Китае рассказывал, что людей часто пороли, подвешивали за кисти рук, устраивали вывих коленей и еще любили ядовитыми змеями пугать, тюремщики в камеру их запустить обещали. Змей китайцы больше всего на свете боятся.
— Жуть! — передернул плечами военный министр.
— Мао лично давал указания по пыткам: не следует, говорил, прекращать пытки слишком рано или слишком поздно. Если слишком рано прекращать, допрос не успеет развернуться, если же слишком поздно, ущерб, нанесенный жертве, окажется чересчур велик, надо делать все в свое время, и еще надо, чтобы жертвы оставались в хорошей форме, чтобы могли физически трудиться.
— Я бы давать в Китай современное оружие поостерегся, непонятно, чем эта дружба обернется! — высказался Николай Александрович. — Под руководством Мао Цзэдуна китайцы в фанатиков превратились. И с самолетами я б не спешил, и пушки со снарядами попридержал.
— Китай наш первый союзник, и какой бы товарищ Мао Цзэдун непредсказуемый ни был, он коммунист, а значит, нам вместе быть! С Китаем мы — стальной кулак!
