Хубилай фыркнул: лицо старого монаха было совершенно безмятежным.
– Яо Шу, тебе слишком много мнится. Ступай и сам хорошенько отдохни. Ты задумывался о том, как звучит слово «берег» на мандаринском? Одно из значений – переливы серебра. Мы выясним, откуда его берут.
Хулагу упивался своей властью над халифом Багдада. Утро еще не вступило в свои права, а напыщенность Аль-Мустасима разлетелась в пух и прах. Хулагу терпеливо ждал, пока халиф поговорит с советниками и сверится с бесчисленными свертками пергамента, пока внесет предложения и контрпредложения, большинство которых орлок решил игнорировать, пока дорогой гость не вернется с небес на землю. Ближе к полудню пушкари и камнеметчики начали упражняться неподалеку от места встречи, пугая писцов. Халиф с омерзением смотрел на ряды марширующих воинов, на юрты, тянущиеся во всех направлениях. Огромное войско сжало Багдад в кулаке, а прорвать плотное кольцо осады халиф не мог. Надежды не было. Спасать город никто не спешил – эта безотрадная мысль читалась и в лице Аль-Мустасима, и в жирных ссутуленных плечах.
Как упоительно ввергнуть гордого владыку в отчаяние и смотреть, как он осознает, что все дорогое ему в руках людей, которым не интересны ни его народ, ни его культура. Последнее предложение Хулагу отверг. Он знал, что местные обожают торговаться, но сейчас фактически наблюдал корчи трупа. Халиф мог предложить лишь сокровища Багдада, а этот город так и так откроет ворота монголам. Храмы и сокровищницы достанутся ему, грабь – не хочу. Однако Хулагу дожидался, когда Аль-Мустасим расстанется с последней надеждой.
В полдень объявили перерыв – люди халифа расстелили коврики, склонили головы и давай напевать. Хулагу воспользовался паузой и переговорил со старшими командирами, желая убедиться, что те начеку. Сюрпризы исключены – в этом царевич не сомневался. Появись другая армия в радиусе шестидесяти миль, он узнает об этом раньше, чем у халифа появится надежда. Если же прилетит такая новость, властителя Багдада придется убить. Аль-Мустасим для своих не просто властитель, с его духовным статусом он символ веры, а то и мученик. Хулагу улыбнулся. Христиане и мусульмане так носятся со своими мучениками!
Царевич изумленно покачал головой, слушая монотонное пение подданных халифа. Небесный отец всегда у него над головой, Мать-земля под ногами. Если они и наблюдают, то в жизнь человека не вмешиваются. Вообще-то духи земли бывают злобными. Хулагу помнил об участи своего отца, избранного отдать жизнь вместо Угэдэй-хана. Солнце ярко светило, но царевич содрогнулся при мысли о миллионе духов, следящих за ним в этот миг.
Он поднял голову, отгоняя страх. Чингисхана духи не тронули, а он всем разрушителям разрушитель. Если злобные духи не посмели тронуть деда, то и внука его не запугают.
Ближе к вечеру наступил момент, когда даже Хулагу позволил слугам обмотать ему шею влажной тряпицей. Изысканный же наряд халифа потемнел от пота, лицо осунулось, хотя он целый день лишь сидел и потел.
– Я предложил вам несметные богатства, – начал Аль-Мустасим. – Больше, чем видел любой из живущих. – Вы велели мне оценить свой народ и свой город. Я так и поступил. Вы снова отказываетесь? Что еще вам угодно? Зачем я вообще здесь, если вы отвергаете любую дань?
В глазах халифа читалась слабость, и Хулагу снова сел на свое место, уложив меч на колени.
– Не желаю, чтобы меня выставляли дураком, халиф. Я не приму несколько подвод с безделушками, чтобы люди потом болтали – мол, Хулагу даже не выяснил, что скрыто в древнем городе. Не желаю, чтобы ты смеялся, когда я уеду.
Халиф уставился на него в полном замешательстве.
– Вы же видели официальную опись сокровищницы!
– Опись эту твои писцы вполне могли заготовить за несколько недель до того, как она тебе понадобилась. Я сам выберу дань, без твоего позволения.
– Что… – Халиф осекся и покачал головой. Он снова глянул на войско вокруг него, которое тянулось к горизонту насколько хватал глаз, а дальше превращалось в расплывчатое пятно. Аль-Мустасим не сомневался: если дать им возможность, монголы разрушат Багдад. Сердце заболело, халиф остро почувствовал запах собственного пота.
– Я пытаюсь договориться о мирном снятии осады. Скажите, что вам угодно, и я подготовлю новые предложения.
Хулагу кивнул, словно услышал что-то дельное. Он поскреб подбородок и нащупал щетину.
– Вели своим разоружиться. Пусть выбросят за ворота все мечи, ножи и топоры, чтобы мои воины собрали их. Потом мы вместе пройдемся по улицам в сопровождении твоей личной охраны, чтобы толпа не приближалась. После этого потолкуем снова.
Халиф тяжело поднялся. У него онемели ноги, он пошатнулся, но удержал равновесие.
– Вы требуете оставить мой народ беззащитным.
– Да вы уже беззащитны, – бросил Хулагу, отмахнувшись, положил ноги на стол и откинулся на спинку стула. – Оглянись по сторонам, халиф, и скажи, что я не прав. Я пытаюсь решить нашу проблему мирно. Мои люди обыщут дворцы, чтобы я убедился: с твоей стороны подвоха нет. Не беспокойся, немного золота я тебе оставлю, на новое платье хватит.
Свита Хулагу засмеялась, а халиф уставился на него в бессильной ярости.
– Вы обещаете не прибегать к насилию?
Царевич пожал плечами.
– Обещаю, если вы меня к нему не вынудите. Я назвал тебе свои условия, халиф.
– Тогда я вернусь в город, – проговорил Аль-Мустасим.
– Ты гость, – напомнил Хулагу после недолгого раздумья. – Отошли в Багдад посланника, а сами переночуй с нами, в юрте. Увидишь, как мы живем. У нас в лагере есть мусульмане; наверное, им пригодятся твои наставления.
Они посмотрели друг на друга, и халиф первым отвел взгляд. Выбора у Аль-Мустасима не осталось. Он чувствовал себя рыбой на крючке у Хулагу, который мог в любой момент натянуть лесу. Халиф мог лишь хвататься за любой крохотный шанс спасти Багдад от кровопролития.
– Почту за честь, – негромко ответил Аль-Мустасим, кивнув.
Разоружить багдадцев оказалось нелегко. Началось все хорошо, благо горожане видели за воротами огромное монгольское полчище. Глашатаи халифа зачитали его указ на каждом углу, и вскоре люди выволокли на улицы первые мечи. Оружие в багдадских семьях не редкость: у кого в доме пика, у кого – копье… Многие не хотели расставаться с отцовским или дедовым оружием. А как вынудить мясника, плотника или строителя сдать свои драгоценные инструменты? К середине первого дня сборы оружия до того надоели горожанам, что кое-что они унесли обратно. Солнце еще не село, а охране халифа пришлось сдерживать разъяренную толпу, которая едва не добилась своего. Три тысячи стражников отбивались от гневных горожан, то и дело оказываясь в меньшинстве. Стражники двигались от улицы к улице, чтобы подавить мятеж в одном месте, а потом перебраться на другое. В результате сбор оружия сильно замедлился. День закончился плохо, а ночью проблем еще прибавилось.
Чтобы выполнить приказ халифа, стражники остались при мечах, но этим лишь раздражали и без того раздраженных горожан. Сдавшие оружие боялись вооруженных воинов. В них полетели куски черепицы и гнилые овощи – их швыряли мальчишки, выкрикивавшие ругательства.
Знойные дни тянулись чередой, и вот уже обозленная толпа стала преследовать охрану. Разгневанные стражники почти не разговаривали. Они старались выполнять свой долг, не обращая внимания на выбегающих из очередной подворотни с ножами и мечами.
К концу четвертого дня одного из стражников ударили по голове шматом тухлого мяса. Бедняга и без того едва сдерживался: его называли трусом, предателем, оплевывали, проклинали. Разъяренный, он обернулся, размахивая мечом, и увидел хохочущих подростков. Они бросились врассыпную, но стражник ударил одного мечом, перевернул тело и… охнул. Он убил самого младшего, тощего мальчишку, на шее которого теперь зияла красная уродливая рана, такая глубокая, что виднелась кость. Стражник поднял голову и глянул на тех, кому он заплатил, чтобы несли оружие. Один из них с грохотом бросил свою ношу и зашагал прочь. Горожане напирали, звали друзей взглянуть на случившееся. В голосах их слышалась злость, а стражник знал, как страшно уличное правосудие. Перепугавшись, он попятился. Несчастный успел сделать лишь пару шагов, как ему подставили ножку и повалили наземь. Толпа излила на него страх и гнев – кто бил, кто царапал, кто топтал.
В конце улицы показалась еще дюжина стражников. Словно по сигналу, толпа понеслась кто куда. Вместе с зарезанным мальчиком на месте побоища остался еще один труп, истерзанный до неузнаваемости.
Наутро Багдад захлестнули волнения. Блокированный в монгольском лагере, халиф пришел в ярость, когда ему сообщили эту новость. Да, мятежников больше, но ведь стражников три тысячи, в их распоряжении восемь каменных караулен. Халиф дал новый приказ: убивать всех смутьянов и недовольных. Приказ он велел зачитать на каждом углу. Стражники очень обрадовались и наточили мечи. Товарища они потеряли, но больше такое не повторится. Теперь улицы зачищали группы по двести человек, а еще сотни носили конфискованное оружие к городской стене и сбрасывали вниз. Ропщущих оглушали дубинками и жестоко избивали для верности. Тех, кто осмелился поднять меч, убивали, тела бросали в людных местах. Отмщения больше не боялись. Наоборот, стражники вызывающе смотрели на горожан и шли дальше.
