— Нет. Мы проедем между кочевьями, — ответил приземистый сотник и, помахивая плеткой, добавил: — Гейзерих знает нашу дорогу и никогда не становится на пути.
Лошади гуннов мелкорослы и вроде бы неспешны. Но неторопливой рысью они бежали неутомимо с утра и до заката, покрывая милю за милей. Всадники, словно не ведая усталости, лишь покачивались на жестких седлах, приподнимаясь на стременах и настороженно оглядывая окрестности. Видно, что воины привычны к лишениям, неутомимы, всегда готовы вступить в бой. Рассыпавшиеся впереди дозоры то поднимались на увалы, то спускались в низины, словно волки, преследующие добычу. По дороге Диор узнал от Узура, что Чегелай уже стар, но по–прежнему полон сил и грозен для врагов. В живых у него осталось лишь два сына, оба тысячники. Звать сыновей Уркарах и Будах. Старший, Уркарах, — однорукий. Оказалось, что Узур знавал Юргута, был вместе с ним в десятке Тюргеша. Узнав о гибели Юргута, сожалеюще поцыкал, сплюнул.
— Великий Тэнгри наказал изменника, — заметил он. — Ха, Юргута мы звали Безносым. Ему не следовало бежать от нас к римлянам. Это он тебе сказал, что ты сын Чегелая?
В вопросе Узура Диор почувствовал не просто любопытство и насторожился.
— Об этом знают многие.
Сотник запустил себе под воротник кафтана рукоять плети, почесался, задумчиво сплевывая, произнес, хитровато щурясь:
— Я был в Потаиссе. Вместе с тысячей. И помню дом Аврелия. Тюргеш оттуда золотую цепь приволок на дележ. Хай, хорошо тогда пограбили! Много женщин помяли! Ва! Я сам одну под себя подостлал, другую про запас держал. Сильно молодой был, мог с тремя справиться. Утром обеих прикончил! Такой приказ Чегелая был. А вот Безносый приказ не выполнил. Со славянкой в спальне заперся, а утром ее в живых оставил. Об этом Тюргеш рассказывал. Цх, Чегелаю много римлянок приводили. Но не в Потаиссе! В ту ночь ему некогда было. Все помню! Но чтобы у декуриона Аврелия была дочь — не помню! За нее большой выкуп можно было бы взять… Ха!
— Может, забыл? — вяло поинтересовался Диор, чувствуя, как у него похолодело в животе.
— Может, и забыл! — охотно согласился сотник, бросая искоса взгляд на юношу. В этом взгляде уже не было почтительности.
Диор вспомнил о крупинках яда, таящихся в перстне. Крупинок в тайничке много. Хватит на всех памятливых. Спокойно сказал:
— Скоро ты убедишься, что я сын Чегелая…
Помешал ему договорить подскакавший воин левофланговой заставы, который, выпучив налитые кровью глаза, крикнул:
— Говорю: видели в отдалении много конных. Скрытно следуют за нами! Но не приближаются. Мы поехали к ним. По виду бургунды. Встретиться не захотели, скрылись.
Сотник отозвался:
— На равнине дорог много. Хай, кто осмелится напасть на гуннов? Скажи десятнику: продолжай следить!
Воин умчался. День клонился к вечеру. Отряд ехал по старой караванной дороге, заброшенной после того, как в этих местах поселились бургунды. Ветер дул в спину, доносил от воинов неприятный запах немытых тел и овчины. Гунн соприкасается с водой только при переправе. В других случаях избегает ее.
Привал Узур распорядился устроить возле леса. Разожгли большие костры. Воины застав привезли двух туров. Принесли жертву богине пути Суванаси. Шаман произнес благодарственную молитву великому покровителю гуннов Тэнгри. В черном, промытом недавними дождями небе запылали яркие летние звезды. Когда гунн от своего очага поднимает глаза к небу, в его душе появляется гордость. Пылающие на великой небесной равнине огни — не лучшее ли доказательство, что и тамошняя степь принадлежит гуннам? Какой народ может разжечь и на земле и на небе столько костров? А ведь возле каждого сидят удальцы!
Диор, присматриваясь, бродил между гуннами. Бывалые воины, иные обнаженные по пояс, иные в одних холщовых рубахах, заскорузлых от грязи и пота, чинили у костров сбрую, осматривали оружие, поджаривали турье мясо, вели нескончаемые разговоры. Рядом щиты, дротики, луки, палицы — оружие каждого отдельно.
Кряхтя, раздавливая сильными ногами молодую траву, боролись силачи. Несколько пар рубились на мечах, то наступая, то отступая и кружась, изображая бой. Лоснились потные лица, со свистом вырывалось из вздымающихся смуглых грудей дыхание. Сражались, разыгрывая извечную драму, дающую выход человеческим страстям. Показывать снисходительному Тэнгри, что сильны его дети, что ловки и крепки руки воинов следует каждый день, дабы Тэнгри не отвернулся от гуннов, заподозрив их в слабости.
Победителем у борцов оказался рослый косматый гунн столь устрашающегося вида, что скорей походил на алмасты, чем на человека. Выпятив широченную грудь, напрягая бревноподобные руки, он горделиво прохаживался по площадке, вызывая желающих помериться силой. Диор хлопнул в ладоши, что означало согласие. Многие с удивлением уставились на него. В том числе и Узур. Косматый богатырь был вдвое крупнее римлянина. Видя, что Диор не шутит, он прорычал:
— Я Ур! Во всем тумене нет воина, который бы смог победить меня!
— Я Диор! — спокойно отозвался юноша, отцепляя пояс с мечом.
Узур с сомнением спросил, научен ли Диор приемам борьбы.
— Я сын Чегелая! — гордо воскликнул тот, давая понять, что этим исчерпывается ответ.
Услышав, что римлянин вызвал на борьбу непобедимого Ура, от соседних костров стали сбегаться воины. Скоро вся сотня тесным кольцом окружила площадку. Но Узур сказал, что он отвечает за жизнь Диора и поэтому не может разрешить ему бороться с богатырем. Юноша снял сарматский кафтан, поднял с земли камень, вышел вперед. Поднеся булыжник к лицу богатыря Ура так, чтобы все видели, Диор спросил, может ли он раздавить его одной рукой.
Удивленный гунн взял камень, нерешительно повертел, с силой напрягся, лицо его побагровело. Разжал широкую ладонь. Камень остался цел. Диор взял его, поднял, показывая всем, крикнул:
— А теперь смотрите!
Сжал ладонь. Медленно раскрыл ее. Окружающие борцов воины дружно ахнули. На ладони юноши лежали осколки булыжника.
— Тогда сходитесь! — разрешил Узур.
Косматый воин был на голову выше Диора. Поэтому юноша решил применить тот же прием, что и в схватке с Алатеем. Когда оба изготовились, напряженно следя друг за другом, Диор стремительно кинулся в ноги степному богатырю, обхватил их. Рывком поднял тяжелую тушу и метнул силача через голову, Удар о землю оглушил Ура. Пока воин приходил в себя, Диор вскочил ему на спину, прижал к земле. Победа была полной.
2
На следующий день они продолжили путь. Диор слышал за своей спиной почтительное перешептывание воинов, обсуждавших его блистательную победу. Узур только сопел и недоуменно тряс головой. Наконец произнес:
— Ха, как так? Силач Ур побежден! Словно мышь! Если б не видел, не поверил бы! Сначала думал: ты мышь, оказалось — наоборот!
— Теперь ты убедился, что я сын Чегелая? — спросил Диор.
Сотник долго молчал, раздумывая, сказал с тем же хитроватым выражением:
— Безносый тоже был сильным воином. Очень сильным!
К полудню дорога спустилась в высохшее русло реки, словно в ущелье. Обрывистые берега ее достигали десяти локтей в высоту. Коннику по такому склону не подняться.
Проехали около трети гона. Впереди послышался невнятный шум, тревожные крики. Диор привстал на стременах, стараясь понять, что там происходит. И тут из–за поворота показались отступающие заставы. Впереди скакал косматый Ур. Подлетев к сотнику, прорычал:
— Говорю: бургунды перегородили дорогу. Не меньше двух тысяч. Ранен Бузлах.
И тут в тылу сотни послышался топот множества скачущих лошадей. Топот усиливался. Кто–то за их спинами крикнул:
— Бургунды! Нас окружили!
Гунны оказались в западне. Скоро Диор увидел, что но извилистому руслу реки их догоняет густая толпа рослых воинов. Промедление в таких случаях смерти подобно. Узур принял единственно правильное решение. С перекошенным от бешенства лицом он поднял свой меч, проревел:
— Хай, удальцы, вперед!
Слитный яростный вопль был ему ответом. Лица воинов мгновенно преобразились. Безумие загорелось в их глазах. Десятки клинков блеснули в полуденном солнечном свете. Ни единого облачка не было на небе, лишь огненный зрак Тэнгри всматривался с высоты, наблюдая за происходящим. Ничто не ускользает от внимания бога–солнца.
Подобно ядру, выпущенному из пращи, сотня метнулась вперед. Копыта лошадей загрохотали по каменистой дороге. Встречный ветер ударил в разгоряченные лица, разметал гривы скакунов. Проносились мимо травянистые склоны. Отвага забушевала в груди Диора. Теперь он отчетливо понял, что он — гунн и никто иной. Его сила слилась с силой сотни, его дыхание слилось с дыханием воинов. Хмель безумия затуманил и его голову. Сейчас сотню могла остановить только смерть.
