— Не зови его, Ма Аюза. — посоветовал Халил. — Он теперь человековолк, придет в твой дом и тебя же и съест.
Ма Аюза выдавила из себя подобие прежнего торжествующего клича, и Халил скривил губы в лукавой усмешке. Юсуф заметил, как Халил щедро отмеряет всякий товар, какой спрашивала Ма Аюза, еще и небольшой кулек сахара добавил.
— Увидимся вечером, как обычно? — спросил он. — Мне бы массаж.
— Сначала ты меня обкрадываешь, потом лезешь ко мне! — вскричала Ма Аюза. — Держись от меня подальше, мтото ва шетани[60].
— Видишь, она по-прежнему любит тебя одного, — сказал Халил Юсуфу и ободряюще хлопнул его по спине.
2
Дверь в сад оставалась закрытой теперь, когда во дворе толпились чужие люди, лишь Халил и дядя Азиз заходили туда и старый садовник Мзе Хамдани. Поверх стены Юсуф видел кроны самых высоких деревьев, слышал на рассвете пение птиц и мечтал вновь бродить в роще желаний. По утрам он видел, как Мзе Хамдани аккуратно проходит через росчисть, обходя палатки и горы мусора, но будто и не замечая их. Старик не смотрел ни направо, ни налево, он прямиком направлялся к двери в сад. Во второй половине дня он так же безмолвно уходил. Через несколько дней Юсуф собрался с духом и встал так, чтобы Мзе Хамдани вынужден был пройти вплотную к нему. Старик и виду не подал, что узнал его. Сначала Юсуф обиделся, потом с улыбкой отошел.
Постепенно чужие стали покидать росчисть. Дядя Азиз все еще вел переговоры с купцами и кредиторами, но его былые спутники томились и роптали. Они приносили записки с первоначальным договором, Мохаммед Абдалла и Симба Мвене выступали свидетелями, купец вносил запись в свою тетрадь. Люди брали то, что купец выдавал им, и новую записку с указанием, сколько он остался должен. Доли в прибыли не будет, объяснял дядя Азиз каждому лично. Скорее всего, ему придется искать где-то средства, чтобы расплатиться с кредиторами. Носильщики ему не верили, но об этом они говорили только между собой. Богатые купцы тем и известны, что обманывают людей, которых зазывают в свои походы. Перед купцом они ворчали и ныли, выпрашивали сумму побольше. Ниундо просил учесть его ценные услуги переводчика, и купец кивнул, внес соответствующие изменения в долговую расписку. Мужчины расписывались в тетради купца, подтверждая, что оплата произведена, затем Мохаммед Абдалла и Симба Мвене, оба неграмотные, ставили свои значки на их долговых расписках. Некоторые отказывались принимать расписки, затягивали спор, но в итоге всем пришлось либо согласиться на то, что предлагал купец, либо остаться ни с чем. Семьям тех, кто погиб в пути, отослали награду, которая причиталась их умершим родичам. Также дядя Азиз послал белую хлопчатую ткань на саван, хоть тела и покоились в сотнях миль от дома, добавил немного денег из собственного кармана — «это на заупокойные молитвы», пояснил он гонцу.
Деньги, предназначавшиеся двоим, бежавшим из города Чату и так и не нагнавшим караван, дядя Азиз отложил в сторону. Если сейчас отдать деньги семье, а потом те двое вернутся, споров не оберешься до конца жизни. Если не отправлять деньги, рано или поздно появится кто-то из родни, обвинит в обмане и краже — но это меньшее зло, рассуждал купец.
Когда носильщики и охранники разошлись, исчезли и уличные торговцы, и киоски с едой, лишь вороны все еще рылись в горах отбросов.
— Не забудь про нас, когда вновь будешь собирать караван, — говорили мужчины Мохаммеду Абдалле на прощание, говорили по доброте душевной: было очевидно, что мньяпара все еще болен, изнурен, измучен слабостью. — Мы же хорошо поработали на тебя? Вот только Бог не благословил наш поход. Так что не забывай про нас, мньяпара.
— Какой еще караван? Не будет больше караванов, — отвечал мньяпара, высокомерное лицо перекашивалось злобной издевкой. — Европейцы все забрали!
Последними получали плату Мохаммед Абдалла и Симба Мвене. Они приняли деньги, бормоча слова благодарности и едва глянув на то, что им вручили. Из вежливости они еще посидели рядом с купцом на террасе, недоумевая, пригодятся ли они ему, но и не торопясь уходить, чтобы не обидеть поспешностью. Когда же оба наконец поднялись, купец вытянул руку и остановил Симбу Мвене. Мохаммед Абдалла застыл неподвижно, уставившись себе под ноги, потом спокойно повернулся и ушел.
Халил ткнул Юсуфа локтем в бок: оба они видели, как Мохаммед Абдалла оказался лишним. Лицо Халила раскраснелось торжеством, будто он сам и нанес добивающий удар.
— Избавились наконец от грязного пса! — прошептал он. — Спрячется теперь в своей глуши, пусть там животных пытает, а не людей. Прочь отсюда, пес!
Юсуф удивился такой силе ненависти и поглядел на Халила, ожидая пояснений. Халил же отвернулся и принялся переставлять на прилавке ящики с рисом и бобами. Он часто моргал, рот его кривился, словно Халил едва сдерживался. На его туго обтянутом кожей лице взбухли вены, ткни — потечет кровь. Он тревожно вскинул взгляд на Юсуфа, попытался выдавить улыбку. Юсуф смотрел вопросительно, однако Халил предпочел этого не замечать. Вдруг он запел, слегка прихлопывая в ладоши и с деланой беззаботностью поглядывая на дорогу, не идут ли покупатели.
В тот же день Мохаммед Абдалла уселся на террасе, положив рядом свои вещи, готовый отправляться восвояси. Он ждал, покуда купец поднимется после дневного сна. Юсуф одиноко стоял за прилавком, покупателей не было. Халил прилег вздремнуть в дальней части магазина. Мньяпара поманил Юсуфа к себе, предложил сесть рядом на скамейку.
— Что ж из тебя выйдет? — грубовато спросил он. Юсуф сидел молча, готовый выслушать то, что собирался сказать Мохаммед Абдалла. После небольшой паузы тот презрительно фыркнул и покачал головой. — Страшные сны! Плачешь в темноте, словно больной малыш! Что же такое ты видел по ночам, страшнее, чем все случившееся с нами? Так-то ты хорошо справлялся — очень хорошо для такого красавчика. Все выдержал, смотрел в оба и делал, что тебе поручали. Еще один поход — и ты закалился бы как металл. Но больше караванов не будет, собаки-европейцы теперь повсюду. Они нас прикончат, но для начала отымеют во все дыры. Отымеют так, что сами себя не узнаем. Станем хуже дерьма, которое они заставят нас есть. Все беды обрушатся на нас, на людей нашей крови, даже голые дикари станут нас презирать. Вот увидишь.
Юсуф не сводил глаз с Мохаммеда Абдаллы, но услышал, как из глубины магазина вышел Халил.
— Сеид… Он лучший, настоящий купец, хоть этот поход и не задался, — продолжал Мохаммед Абдалла. — Видел бы ты его в прошлый раз, когда мы ходили в Маньему. Он готов был на любой риск, ничего не боялся. Ничего! Никогда не сглупит, потому что видит мир как он есть. Как мерзкое и жестокое место — сам знаешь. Учись у него! Смотри в оба, смотри в оба… и не позволяй им превращать тебя в торговца наподобие того жирного дурака, у которого ты жил. Этот Хамид с жирной задницей и пустым магазином. Муунгвана[61], именует он себя, хотя он всего лишь пухлая лепешка, расхаживает, выпятив грудь, как его пухлые голуби. К тому времени, как сеид разделается с ним, он и думать забудет о чести. Как и та баба, там. Вот та. Не позволяй им сделать из тебя такого, как он. — Мохаммед Абдалла поднял трость и указал на прилавок, где уже стоял, наблюдая за ними, Халил. Он оскалился, словно проверяя, посмеет ли Халил возразить. Не дождавшись больше ни слова от мньяпары, Юсуф поднялся, чтобы уйти.
— Смотри в оба! — ухмыльнулся на прощание мньяпара.
3
Симба Мвене сопровождал дядю Азиза в город: купец посещал заимодавцев и договаривался об уплате долгов. Хотя Симбу и не допускали на деловые разговоры, кое-что из происходящего он понял, утверждал он. Вернувшись из города, Симба Мвене пересказал Халилу и Юсуфу все, что выяснил о состоянии дел. Убытки очень велики, кредиторы согласились отчасти их разделить, но основное бремя все равно ложится на дядю Азиза.
